Родительская кровь

Д.Н. Мамин-Сибиряк  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

РОДИТЕЛЬСКАЯ 
КРОВЬ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ....................................................................................................17 
III...................................................................................................22 
IV...................................................................................................33 
V....................................................................................................40 

2 

I 

 
Лес, лес и лес… Настоящий дремучий сибирский лес, сохранившийся в этой местности каким-то чудом, потому что кругом, 
на сотни верст, все настоящие леса давным-давно сведены и выжжены заводчиками. Этот лес известен под именем «середовины», потому что лежит на границе казенной дачи и дачи Пластунских заводов; по мнению главного пластунского лесничего, 
он принадлежит Пластунским заводам, а по мнению казенных 
лесничих, — казне. Это спорное положение спасло «середовину» 
от конечного истребления, но в недалеком будущем ее постигнет 
общая участь всех уральских лесов — она будет, конечно, истреблена до последнего дерева, как умеют истреблять леса только 
на Урале. 
Одним краем «середовина» упирается в широкое торфяное болото, а другим прилегает к каменистой грядке невысоких увалов; 
болото уходит далеко на север, где в синеватой мгле встают уже 
настоящие горы. Если смотреть на окрестности с вершины одной 
из этих гор, картина представляется довольно оригинальная, особенно рано утром, когда болото покрыто еще туманом; болото 
разлеглось неправильным разливом на десятки верст, на нем отдельные горки и увалы выдаются, как острова или гигантские бородавки, а «середовина» кажется громадной черной овчиной, 
растянутой по неровной, чуть заметно всхолмленной поверхности. В Среднем Урале таких картин слишком много, и с каждым 
шагом на север эти болотины разрастаются все шире и шире. 
Лес в «середовине» сосновый, дерево к дереву, как восковые 
свечи, и только по опушке образовался смешанный подсед из березняков, рябины и черемухи, который на болоте переходит в настоящий болотный «карандашник», то есть в чахлые и корявые 
березки, в кривые тонкие сосенки-карлицы, тальник, ивняк, и 
кусты смородины. Этот карандашник точно заражен золотухой 
или английской болезнью, но сосны-карлицы имеют по сту лет и 
более. Тяжело смотреть на такое дерево-урод: ствол непропорционально тонок, узловат, во многих местах согнут и покрыт совсем особенной мертвой корой, есть даже гнилые язвы, из которых сочится мокрота; рядом с этим золотушным, чахлым лесом 

3 

середовинский бор является какой-то лесной гвардией, где каждое дерево — богатырь… 
Здесь необходимо заметить, что «середовина» служила гранью 
между северным дремучим лесом и лесными породами средней 
полосы: там, где высились синие горы, залегли беспросветные 
ельники, пихтарники и кедровники, там тянутся к небу своими 
распростертыми коряжистыми ветвями едва опушенные бледной 
зеленью листвени, а к югу пошли веселые светлые бора, березняки, липовые острова. На севере сосна является исключением, как 
ель на юге, да и северная сосна такая жалкая, вытянутая и голая 
сравнительно с коренастыми гвардейцами той же «середовины». 
В настоящем северном лесу-таежнике чувствуется какая-то глубокая печаль, точно вся природа закуталась в темно-зеленый траур; не то в «середовине», где было так светло и просторно, как 
под высокими стрельчатыми сводами какого-то гигантского храма. Всякая дичь любила держаться около этой «середовины»: по 
опушкам кормились табуны поляшей (косачи), рябчики, вальдшнепы, в глубине — глухарь, в болоте — дупеля и т. д. Одним 
краем через «середовину» протекала река Пластунья, очень болотистая и иловатая в верхотинах, но делавшаяся чище в низовьях, 
точно она проходила чрез какой-то невидимый фильтр, в котором 
оставляла ил, тину и крутившуюся в ее струях желтоватую муть. 
Около этой «середовины» была отличная охота: весной по 
опушкам тянули вальдшнепы, на лесных прогалинках токовали 
косачи; в перелет Пластунья покрывалась утками и гусями, — летом здесь кормились отличные выводки, а глухой осенью, по 
первой пороше, били косачей с подъезда и на чучело. Прибавьте 
к этому зайцев и волков, которые перебивались около «середовины», а по весеннему «насту» здесь была отличная охота на диких 
коз и даже оленей, хотя олень редко заходил в «середовину», потому что кругом было уже слишком голо. Ввиду такого разнообразия дичи охотников всегда тянуло в «середовину», которая во 
всем своем составе на двадцативерстном расстоянии находилась 
под наблюдением всего одного сторожа, известного у охотников 
под названием Прохорыча, или попросту — «Секрета». Кто дал 
Прохорычу это название: Секрет — неизвестно, но оно как нельзя 
лучше шло к нему: Секрет так секрет и есть. Самая физиономия 
Прохорыча изобличала его «секретное» происхождение: широкое 
русское лицо, узенькие голубые глазки, глядевшие как-то тревожно и таинственно, рыжая окладистая бородка, сдвинутые за
4 

ботливо брови, особенно когда Прохорыч начинал закручивать 
длинный тараканий ус. Говорил он отрывисто, какими-то обрывками фраз, и любил выражаться иносказательно и даже своим 
особенным высоким слогом, потому что сильно понаметался 
около господ. Костюм Секрета составлялся очень замысловатым 
образом из разного тряпья, хотя он и держался в нем с большим 
гонором, потому что чувствовал себя записным охотником, а записные охотники всегда щеголяют в сборных костюмах — это 
своего рода мода и щегольство. 
Сторожка Секрета приткнулась к самому бору и была заслонена со стороны болота редким березняком, так что незнакомый 
человек по самым точным указаниям, когда приходится поворачивать десять раз направо и столько же налево, едва ли отыскал 
бы замысловатое жилище Секрета, особенно летом, когда оно совсем пряталось в зелени. 
— Как-то я сам плутал-плутал по лесу-то, а своей избушки не 
нашел, — объяснял Прохорыч знакомым охотникам, молодцевато 
закручивая усы. — Конечно, маненько в разу был… от знакомого 
барина ехал… славный такой барин в городу у меня есть. Ну, 
поднес мне стаканчик, да три стаканчика на свои выпил, в глазахто и задвоило… Почитай, цельную ночь по середовине ездил да в 
лесу и заснул, а избушки не доехал, будет — не будет, сажен двести. 
Снаружи сторожка Секрета была просто вросшая в землю лачуга, сильно покосившаяся на один бок; вместо крыши была насыпана толстым слоем земля, покрытая густой травой и даже молодыми березками. Около этого дворца из сухарника была пригорожена «стая» для скотины и небольшой пригон. Внутренность 
сторожки заключалась всего в одной комнате — направо небольшая русская печь, налево в углу стол, сейчас от двери около 
стены деревянная кровать, две скамьи, колченогий стул — и 
только. На стене над кроватью висело два ружья, около печки полочка с посудой, под кроватью разбитый сундук с движимым, на 
покосившемся окне вечный горшок с красным перцем — дальше 
этого желания Прохорыча не шли, потому что Прохорыч в душе 
был немножко философ и, как все философы, жил по преимуществу духом. В этой избушке Прохорыч проживал со своей женой 
Власьевной и с двумя белоголовыми ребятишками и, кроме того, 
ухитрялся держать еще квартирантов — то каких-то каменотесов, 
то приисковых старателей, то гуртовщиков; кроме того, у него 

5 

останавливались всегда охотники, особенно летом, когда кругом 
«середовины» было настоящее раздолье. Жена у Прохорыча, бабенка лет тридцати пяти, была как раз ему под пару и постоянно 
ходила с каким-то испуганным лицом. 
— А вы вот что мне скажите, барин, — приставал Секрет к 
каждому новому знакомому, — чем я теперь живу в лесу?.. 
— Как чем: ведь ты жалованье получаешь, как лесник… 
— Я? Жалованье?.. Мое жалованье вот какое: приду к казенному лесничему за месячным, а он мне: «Ты проси у пластунского управителя жалованье-то, потому середовина-то ихняя», ну, я 
в Пластунский завод, там немец Бац управителем, ну, он гонит за 
жалованьем к казенному лесничему, потому, говорит, середовина 
казенная… Уж ходишь-ходишь, кланяешься-кланяешься. А бывает и так, что два жалованья получишь… Ей-богу!.. 
В качестве записного охотника Секрет врал любую половину, 
но его средства действительно были сомнительны, и он больше 
кормился от приезжавших охотников. 
— Кабы не господа — пропадай! — заявлял Секрет сам. — От 
господ только и питаешься, особливо к Ильину дню, когда из 
Пластунского завода, из Боровков и из прочих местов народ 
страдовать начинает. Баб тогда по покосам множество, а господам это даже весьма любопытно бывает… Боровские-то кержанки вон какие, Христос с емя: точно ямистая репа, ну и гулеванки 
тоже, когда мужиков близко нет. Что этого вина в те поры с господами выпьешь — страсть!.. Ну, зимой, обыкновенно, тишина, а 
к лету опять и оттаешь… С ранней весны кружить-то начинаем, 
только тут смотри: одних господ не успел проводить — другие 
катят, да так кругом и идет. Народ все прахтикованный, сейчас к 
каждому применяешься: кому и что — один насчет водки, другой 
за бабами, третий куликов стреляет, а есть и такие, что едут просто сами себя удивлять… Ей-богу, такие фокусы строят — кто 
что придумает!.. 
Господа, приезжавшие на охоту в «середовину» из города и с 
заводов, для Секрета служили неистощимым источником для самых пикантных рассказов, причем одним из главных действующих лиц являлась всегда водка. 
— Лучшие самые господа приезжают, — объяснял Секрет при 
каждом удобном случае. — Пьешь, пьешь, даже совестно в другой раз сделается… а нельзя, потому я должен уважить. 

6 

Одним словом, в качестве «прахтикова иного» мужика Секрет 
умел «утрафить» всем и благодаря такой изворотливости ухитрялся существовать почти безбедно. Но у Секрета была и своя 
хорошая сторона: он горой стоял за свою «середовину» и постоянно сражался с лесоворами, которые делали набеги на его участок. Лесоворный промысел на Урале распространен как нигде и 
обратился в настоящую профессию, потому что отвода лесных 
наделов населению еще не произведено. Вы услышите очень часто стереотипную фразу, что такой-то «занимается по лесоворной 
части», как другие занимаются по части приисковой, кожевенной, 
сундучной и т. д. И нужно заметить, что эта «лесоворная часть» 
организована отлично, на разбойничий манер, так что с лесоворами происходят у лесной стражи настоящие сражения. Секрет 
лез на стену при одном имени лесоворов. 
— Варнаки и душегубы все до единого, — кричал Секрет, начиная показывать полученные в разное время рубцы и членовредительства. — Во как по пояснице изуважили в позапрошлом году, — пять ден вылежал… А то по глазу хлобыснули в том году, 
так думал: смерть моя, а уж что было по затылку кладено — и 
счет потерял. 
— Да ведь и ты им не пирогами откладываешь? 
— Обнакновенно, разговор короткий; я их, варнаков, вашескородие, сухим горохом стреляю… На, носи — не потеряй, голубчик!.. И только расшельма и народец: один беспалый ездит, а 
другой — с одной левой рукой. Такие кряжи заворачивают — 
страсть, вершков двенадцати. Что же, должен я на них смотреть, 
вашескородие, сложа руки?.. Сколь мога и я их веселю… Больно 
уж зимой одолевают: цельную ночь сторожишься другой раз. Не 
однова меня спалить начисто хотели, да пока бог хранит, что 
дальше. Боятся они меня, потому как я вполне отчаянный человек 
насчет лесу… Бож-же сохрани! 
Иногда на Секрета от этих воспоминаний нападало тяжелое 
раздумье, и он с неподдельной грустью прибавлял: 
— А несдобровать, барин, середовине-то… ох, несдобровать!.. 
— Почему так? 
— Да уж так: сердце чует… Пятнадцать годов я здесь выжил, 
а теперь сумлеваюсь. Как-то Бац говорит мне: «Ну, Секрет, пиши 
духовную своей середовине, скоро мы ее за себя переведем, и 
сейчас только одни угольки останутся». Точно он меня ножом 
полыхнул… И переведут, беспременно переведут, потому кругом 

7 

голо — один карандашник, ну, на середовину теперь зубы и точат. Ноне ведь в Пластунском заводе сплошной немец пошел… 
Уйму леса извели проклятущие, точно они его жрут, потому известно — чужое, разе жаль его: повертится немец-то год — два, 
сведет лес, да и хвост убрал. Нет, видно, шабаш середовине… 
Однажды в конце июля я сильно опоздал на охоте, до города 
было далеко, и я отправился переночевать к Секрету. В лесу уже 
было совсем темно, когда я подходил к сторожке со стороны «середовины». Секрета не оказалось налицо, а Власьевна даже не 
повернула головы в мою сторону и только сердито ткнула рукой 
по направлению горевшего огонька, разложенного под березками, саженях в двадцати от сторожки. 
— Мне бы самовар, — попросил я, но Власьевна и на этот раз 
точно так же не удостоила ответом, а только махнула рукой в 
прежнем направлении. 
Эта немая сцена в переводе обозначала то, что самовар под 
березками и что Секрет прохлаждается там с какими-то хорошими господами. Оставалось идти под березки — очень веселое и 
тенистое место днем, — господа весьма «уважали» эти березки. 
Ночевать летом в избушке Секрета нечего было и думать, потому 
что там вечно стояла какая-то отчаянная кислая духота, и охотники обыкновенно располагались под открытым небом у огонька. 
— В самый раз, вашескородие… прреотлично! — встретил 
меня Секрет, торопливо вскакивая с земли. — А мы тут с Евстратом Семеновичем чаишко швыркаем и насчет мухи… 
Прямо на траве стоял кипевший самовар, тут же торчала початая бутылка водки и какая-то сомнительная снедь в измятой газетной бумаге; огонек едва дымил, отгоняя зудевших в воздухе 
комаров, а около него, растянувшись на траве, лежал громадного 
роста «мушина», как говорят горничные. По длиннополому сюртуку, красной рубахе навыпуск и подстриженным в скобку волосам лежавшего «мущину» нельзя было отнести в разряд настоящих господ, а скорее это был какой-нибудь гуртовщик или прасол. Прислоненное к дереву дешевенькое тульское ружье и развешанные на сучьях какие-то лядунки доказывали несомненную 
принадлежность «мущины» к лику охотников. 
— Они по торговой части, из Пластунского завода, — лебезил 
Секрет, закручивая усы. — Может, слыхали: Важенин, Евстрат 
Семеныч?.. Бакалейное и колониальное заведение и галантереи… 

8 

— Не ври ты, ради Христа, — отозвался лениво Важенин, не 
поворачивая головы в мою сторону. — Полфунта чаю да голова 
сахару — вот и вся наша колониальная торговля… 
Важенин тихо засмеялся пьяным самодовольным смехом и 
сел. Это был видный черноволосый мужчина под сорок; свежее 
румяное лицо, окладистая черная, как смоль, бородка, белыезубы 
и певучий грудной тенорок делали его моложе своих лет, и он 
смотрел настоящим молодцом. Серые глаза, опушенные длинными загнутыми ресницами, заметно слипались, потому что Важенин был «в разу» и сильно раскачивался на месте. Это лицо и 
особенно ленивая улыбка показались мне знакомы, но я не мог 
припомнить в числе моих знакомых фамилию Важенин. 
— Побаловаться чайком, — приглашал Важенин, улыбаясь 
блаженной улыбкой захмелевшего человека. — А мы вот тут того 
маненько… разгрызли полштофчик. 
Пока Секрет рассказывал, как они «дрызнули» после чая, я успел освободиться от разной охотничьей сбруи и с удовольствием 
растянулся на траве; около меня улегся мой Бекас, коричневый 
пойнтер, уставший, кажется, больше меня. Положив свою лобастую умную голову мне на сапог, собака, прищурив желтые глаза, внимательно смотрела на суетившегося около самовара Секрета и с видимым удовольствием нюхала воздух. 
— Это ваша собачка? — спрашивал Важенин, когда я уже допивал второй стакан. — Ничего, форменный песик… А вот я, 
грешный человек, не люблю собак. Вы чему это смеетесь? 
— Да так… Извините, нескромный вопрос: вы из старообрядцев? 
— Около того… по родителям-то совсем кержак, а самто по 
себе, пожалуй, и православный. А вы почему подумали обо мне, 
что я из старообрядцев? 
— Потому что все старообрядцы не любят собак… 
— Верно, есть такой грех. А знаете, почему не любят-то? 
— Нет. 
— А потому не любят, что бес являлся многим угодникам в 
образе пса… Это и в книгах написано. 
Мы разговорились, и я окончательно убедился, что гдето 
встречал этого Важенина, но где — не мог припомнить никак. 
— Вы меня не узнаете? — спросил я, наконец. — Я гдето вас 
встречал, а не помню, где… 

9 

Я назвал свою фамилию. Важенин внимательно посмотрел на 
меня и с улыбкой проговорил: 
— Даже, можно сказать, весьма вас помню… Этому уж лет 
шесть будет, как вы у меня даже в гостях были в Пластунском заводе. Запамятовали? Да и то сказать, что вам и помнить-то трудно этот самый случай, потому как вас ко мне привезли в лежку…. 
— А, теперь вспомнил, — обрадовался я и тоже засмеялся. 
Моя встреча с Важениньм была действительно довольно оригинальна. Поздней осенью я был на охоте в горах около Пластунского завода и схватил сильнейшую простуду, кончившуюся 
плевритом; больного меня отправили на место жительства, и я в 
первый раз пришел в себя в каком-то совершенно незнакомом 
доме. Как теперь вижу маленькую комнату с крашеными лавками, я лежал на кровати, а против меня у русской печки сидел вот 
этот самый Важенин и внимательно смотрел на меня. Помню, что 
мне ужасно было тяжело — томила жажда, кружилась голова и 
перед глазами ходили какие-то круги, но одна фраза, сказанная 
Важениным с какой-то детской наивностью, заставила меня рассмеяться. Смотрел, смотрел он на меня, встряхнул намасленными 
волосами и каким-то необыкновенно добродушным тоном проговорил: 
— А ведь вы, господин, помрете… ей-богу, помрете!.. 
Я напомнил этот эпизод Важенину, и мы посмеялись вместе. 
— А плохо ваше место было тогда, — говорил он, наливая себе и мне по стаканчику. — Конечно, в животе и смерти один господь волен, а вот и встретились… Может, еще и меня переживете, — прибавил Важенин и грузно вздохнул своей могучей мужицкой грудью. — Мы так думаем по своему разуму, а господь 
строит другое… Пожалуйте!.. 
В конце июля летние ночи на Урале бывают особенно хороши: 
сверху смотрит на вас бездонная синяя глубина, мерцающая напряженным фосфорическим светом, так что отдельные звезды и 
созвездия как-то теряются в общем световом тоне; воздух тих и 
чутко ловит малейший звук; спит в тумане лес; не шелохнувшись, стоит вода; даже ночные птицы, и те появляются и исчезают в застывшем воздухе совершенно беззвучно, как тени на экране волшебного фонаря. Чтото такое торжественное и великое 
чувствуется в такой ночи, которая проходит над спящей землей 
неслышными шагами, как таинственная сказочная красавица, чарующая все кругом уже одним своим присутствием. Именно бы
10