Почта

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ПОЧТА 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ПОЧТА 

Было три часа ночи. Почтальон, совсем уже готовый в дорогу, 
в фуражке, в пальто и с заржавленной саблей в руках, стоял около 
двери и ждал, когда ямщики кончат укладывать почту на только 
что поданную тройку. Заспанный приемщик сидел за своим столом, похожим на прилавок, что–то писал на бланке и говорил: 
– Мой племянник студент просится сейчас ехать на станцию. 
Так ты того, Игнатьев, посади его с собой на тройку и довези. 
Хоть это и не дозволено, чтоб посторонних с почтой возить, ну да 
что ж делать! Чем лошадей для него нанимать, так пусть лучше 
даром проедет. 
– Готово! – послышался крик со двора. 
– Ну, поезжай с богом, – сказал приемщик. – Который ямщик 
едет? 
– Семен Глазов. 
– Поди распишись. 
Почтальон расписался и вышел. У входа и почтовое отделение 
темнела тройка. Лошади стояли неподвижно, только одна из пристяжных беспокойно переминалась с ноги на ногу и встряхивала 
головой, отчего изредка позвякивал колокольчик. Тарантас с тюками казался черным пятном, возле него лениво двигались два 
силуэта: студент с чемоданом в руках и ямщик. Последний курил 
носогрейку; огонек носогрейки двигался в потемках, потухал и 
вспыхивал; на мгновение освещал он то кусок рукава, то мохнатые усы с большим медно–красным носом, то нависшие, суровые 
брови. 
Почтальон помял руками тюки, положил на них саблю и вскочил на тарантас. Студент нерешительно полез за ним и, толкнув 
его нечаянно локтем, сказал робко и вежливо: «Виноват!» Носогрейка потухла. Из почтового отделения вышел приемщик, как 
был, в одной жилетке и в туфлях; пожимаясь от ночной сырости 
и покрякивая, он прошелся около тарантаса и сказал: 
– Ну, с богом! Кланяйся, Михайло, матери! Всем кланяйся. А 
ты, Игнатьев, не забудь передать пакет Быстрецову... Трогай! 
Ямщик забрал вожжи в одну руку, высморкался и, поправив 
под собою сиденье, чмокнул. 
– Кланяйся же! – повторил приемщик. 
Колокольчик что–то прозвякал бубенчикам, бубенчики ласково ответили ему. Тарантас взвизгнул, тронулся, колокольчик за
2 

плакал, бубенчики засмеялись. Ямщик, приподнявшись, два раза 
хлестнул по беспокойной пристяжной, и тройка глухо застучала 
по пыльной дороге. Городишка спал. По обе стороны широкой 
улицы чернели дома и деревья, и не было видно ни одного огонька. По небу, усеянному звездами, кое–где тянулись узкие облака, и там, где скоро должен был начаться рассвет, стоял узкий 
лунный серп; но ни звезды, которых было много, ни полумесяц, 
казавшийся белым, не проясняли ночного воздуха. Было холодно, 
сыро и пахло осенью. 
Студент, считавший долгом вежливости ласково поговорить с 
человеком, который не отказался взять его с собой, начал: 
– Летом в это время уже светло, а теперь еще даже зари не 
видно. Прошло лето! 
Студент поглядел на небо и продолжал: 
– Даже по небу видно, что уже осень. Посмотрите направо. 
Видите три звезды, которые стоят рядом по одной линии? Это созвездие Ориона, которое появляется на нашем полушарии только 
в сентябре. 
Почтальон, засунувший руки в рукава и по уши ушедший в 
воротник своего пальто, не пошевельнулся и не взглянул на небо. 
По–видимому, созвездие Ориона не интересовало его. Он привык 
видеть звезды, и, вероятно, они давно уже надоели ему. Студент 
помолчал немного и сказал: 
– Холодно! Пора бы уж быть рассвету. Вам известно, в котором часу восходит солнце? 
– Что–с? 
– В котором часу восходит теперь солнце? 
– В шестом! – ответил ямщик. 
Тройка выехала из города. Теперь уже по обе стороны видны 
были только плетни огородов и одинокие ветлы, а впереди всё застилала мгла. Здесь на просторе полумесяц казался более и звезды сияли ярче. Но вот пахнуло сыростью; почтальон глубже 
ушел в воротник, и студент почувствовал, как неприятный холод 
пробежал сначала около ног, потом по тюкам, по рукам, по лицу. 
Тройка пошла тише; колокольчик замер, точно и он озяб. Послышался плеск воды, и под ногами лошадей и около колес запрыгали звезды, отражавшиеся в воде. 
А минут через десять стало так темно, что уж не было видно 
ни звезд, ни полумесяца. Это тройка въехала в лес. Колючие еловые ветви то и дело били студента по фуражке, и паутина сади
3 

лась ему на лицо. Колеса и копыта стучали по корневищам, и тарантас покачивался, как пьяный. 
– Вези по дороге! – сказал сердито почтальон. – Что по краю 
везешь! Мне всю рожу ветками расцарапало! Бери правей! 
Но тут едва не произошло несчастье. Тарантас вдруг подскочил, точно его передернула судорога, задрожал и с визгом, сильно накрениваясь то вправо, то влево, с страшной быстротой понесся по просеке. Лошади чего–то испугались и понесли. 
– Тпррр! Тпррр! – испуганно закричал ямщик. – Тпррр... дьяволы! 
Подскакивавший студент, чтобы сохранить равновесие и не 
вылететь из тарантаса, нагнулся вперед и стал искать, за что бы 
ухватиться, но кожаные тюки были скользки, и ямщик, за пояс 
которого ухватился было студент, сам подскакивали каждое 
мгновение готов был свалиться. Сквозь шум колес и визг тарантаса послышалось, как слетевшая сабля звякнула о землю, потом, 
немного погодя, что–то раза два глухо ударилось позади тарантаса. 
– Тпррр! – раздирающим голосом кричал ямщик, перегибаясь 
назад. – Стой! 
Студент упал лицом на его сиденье и ушиб себе лоб, но тотчас 
же его перегнуло назад, подбросило, и он сильно ударился спиной о задок тарантаса. «Падаю!» – мелькнуло в его голове, но в 
это время тройка вылетела из леса на простор, круто повернула 
направо и, застучав по бревенчатому мосту, остановилась, как 
вкопанная, и от такой внезапной остановки студента по инерции 
опять перегнуло вперед. 
Ямщик и студент – оба задыхались. Почтальона в тарантасе не 
было. Он вылетел вместе с саблей, чемоданом студента и одним 
тюком. 
– Стой подлец! Сто–ой! – послышался из леса его крик. – Сволочь проклятая! – кричал он, подбегая к тарантасу, и в его плачущем голосе слышались боль и злоба. – Анафема, чтоб ты издох! – крикнул он, подскакивая к ямщику и замахиваясь на него 
кулаком. 
– Экая история, господи помилуй! – бормотал ямщик виноватым голосом, поправляя что–то около лошадиных морд. – А всё 
чёртова пристяжная! Молодая, проклятая, только неделя, как в 
упряжке ходит. Ничего идет, а как только с горы – беда! Ссадить 
бы ей морду раза три, так не стала бы баловать... Сто–ой! А, чёрт! 

4 

Пока ямщик приводил в порядок лошадей и искал по дороге 
чемодан, тюк и саблю, почтальон продолжал плачущим, визжащим от злобы голосом осыпать его ругательствами. Уложив 
кладь, ямщик без всякой надобности провел лошадей шагов сто, 
поворчал на беспокойную пристяжную и вскочил на козла. 
Когда страх прошел, студенту стало смешно и весело. Первый 
раз в жизни ехал он ночью на почтовой тройке, и только что пережитая встряска, полет почтальона и боль в спине ему казались 
интересным приключением. Он закурил папиросу и сказал со 
смехом: 
– А ведь этак можно себе шею свернуть! Я едва–едва не слетел и даже не заметил, как вы вылетели. Воображаю, какая езда 
должна быть осенью! 
Почтальон молчал. 
– А вы давно ездите с почтой? – спросил студент. 
– Одиннадцать лет. 
– Ого! Каждый день? 
– Каждый. Отвезу эту почту и сейчас же назад ехать. А что? 
За одиннадцать лет, при ежедневной езде, наверное, было пережито немало интересных приключений. В ясные летние и в суровые осенние ночи или зимою, когда тройку с воем кружит злая 
метель, трудно уберечься от страшного, жуткого. Небось не раз 
носили лошади, увязал в промоине тарантас, нападали злые люди, сбивала с пути вьюга... 
– Воображаю, сколько приключений было у вас за одиннадцать лет! – сказал студент. – Что, должно быть, страшно ездить? 
Он говорил и ждал, что почтальон расскажет ему что–нибудь, 
но тот угрюмо молчал и уходил в свой воротник. Начинало между тем светать. Было незаметно, как небо меняло свой цвет; оно 
всё еще казалось темным, но уже видны были лошади, и ямщик, 
и дорога. Лунный серп становился все белее и белее, а растянувшееся под ним облако, похожее на пушку с лафетом, чуть–чуть 
желтело на своем нижнем крае. Скоро стало видно лицо почтальона. Оно было мокрое от росы, серо и неподвижно, как у мертвого. На нем застыло выражение тупой, угрюмой злобы, точно почтальон всё еще чувствовал боль и продолжал сердиться на ямщика. 
– Слава богу, уже светает! – сказал студент, вглядываясь в его 
злое, озябшее лицо. – Я совсем замерз. Ночи в сентябре холод
5 

ные, а стоит только взойти солнцу, и холода как не бывало. Мы 
скоро приедем на станцию? 
Почтальон поморщился и сделал плачущее лицо. 
– Как вы любите говорить, ей–богу! – сказал он. – Разве не 
можете молча ехать? 
Студент сконфузился и уж не трогал его всю дорогу. Утро наступало быстро. Месяц побледнел и слился с мутным, серым небом, облако всё стало желто, звезды потухли, но восток всё еще 
был холоден, такого же цвета, как и всё небо, так что не верилось, 
что за ним пряталось солнце... 
Холод утра и угрюмость почтальона сообщились мало–помалу 
и озябшему студенту. Он апатично глядел на природу, ждал солнечного тепла и думал только о том, как, должно быть, жутко и 
противно бедным деревьям и траве переживать холодные ночи. 
Солнце взошло мутное, заспанное и холодное. Верхушки деревьев не золотились от восходящего солнца, как пишут обыкновенно, лучи не ползли по земле, и в полете сонных птиц не заметно 
было радости. Каков был холод ночью, таким он остался и при 
солнце... 
Студент сонно и хмуро поглядел на завешенные окна усадьбы, 
мимо которой проезжала тройка. За окнами, подумал он, вероятно, спят люди самым крепким, утренним сном и не слышат почтовых звонков, не ощущают холода, не видят злого лица почтальона; а если разбудит колокольчик какую–нибудь барышню, 
то она повернется на другой бок, улыбнется от избытка тепла и 
покоя и, поджав ноги, положив руки под щеку, заснет еще крепче. 
Поглядел студент на пруд, который блестел около усадьбы, и 
вспомнил о карасях и щуках, которые находят возможным жить в 
холодной воде... 
– Посторонних не велено возить... – заговорил неожиданно 
почтальон. – Не дозволено! А ежели не дозволено, то и незачем 
садиться... Да. Мне, положим, всё равно, а только я этого не люблю и не желаю. 
– Отчего же вы раньше молчали, если это вам не нравится? 
Почтальон ничего не ответил и продолжал глядеть недружелюбно, со злобой. Когда немного погодя тройка остановилась у 
подъезда станции, студент поблагодарил и вылез из тарантаса. 
Почтовый поезд еще не приходил. На запасном пути стоял длинный товарный поезд; на тендере машинист и его помощник с ли
6 

цами, влажными от росы, пили из грязного жестяного чайника 
чай. Вагоны, платформа, скамьи – всё было мокро и холодно. До 
прихода поезда студент стоял у буфета и пил чай, а почтальон, 
засунув руки в рукава, всё еще со злобой на лице, одиноко шагал 
по платформе и глядел под ноги. 
На кого он сердился? На людей, на нужду, на осенние ночи?