После театра

Б и б л и о т е к а Р у с с к о й К л а с с и к и

А.П. Чехов 
 

ПОСЛЕ ТЕАТРА 

 

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ПОСЛЕ ТЕАТРА 

 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

2 

ПОСЛЕ ТЕАТРА 

Надя Зеленина, вернувшись с мамой из театра, где давали «Евгения Онегина», и придя к себе в комнату, быстро сбросила платье, распустила косу и в одной юбке и в белой кофточке поскорее 
села за стол, чтобы написать такое письмо, как Татьяна. 
«Я люблю вас, – написала она, – но вы меня не любите, не любите!» 
Написала и засмеялась. 
Ей было только шестнадцать лет, и она еще никого не любила. 
Она знала, что ее любят офицер Горный и студент Груздев, но 
теперь, после оперы, ей хотелось сомневаться в их любви. Быть 
нелюбимой и несчастной – как это интересно! В том, когда один 
любит больше, а другой равнодушен, есть что–то красивое, трогательное и поэтическое. Онегин интересен тем, что совсем не 
любит, а Татьяна очаровательна, потому что очень любит, и если 
бы они одинаково любили друг друга и были счастливы, то, пожалуй, показались бы скучными. 
«Перестаньте же уверять, что вы меня любите, – продолжала 
Надя писать, думая об офицере Горном. – Поверить вам я не могу. Вы очень умны, образованны, серьезны, у вас громадный талант и, быть может, вас ожидает блестящая будущность, а я неинтересная, ничтожная девушка, и вы сами отлично знаете, что в 
вашей жизни я буду только помехой. Правда, вы увлеклись мною 
и вы думали, что встретили во мне ваш идеал, но это была ошибка, и вы теперь уже спрашиваете себя в отчаянии: зачем я встретил эту девушку? И только ваша доброта мешает вам сознаться в 
этом!..» 
Наде стало жаль себя, она заплакала и продолжала: 
«Мне тяжело оставить маму и брата, а то бы я надела монашескую рясу и ушла, куда глаза глядят. А вы бы стали свободны и 
полюбили другую. Ах, если бы я умерла!» 
Сквозь слезы нельзя было разобрать написанного; на столе, на 
полу и на потолке дрожали короткие радуги, как будто Надя 
смотрела сквозь призму. Писать было нельзя, она откинулась на 
спинку кресла и стала думать о Горном. 
Боже мой, как интересны, как обаятельны мужчины! Надя 
вспомнила, какое прекрасное выражение, заискивающее, виноватое и мягкое, бывает у офицера, когда с ним спорят о музыке, и 
какие при этом он делает усилия над собой, чтобы его голос не 

3 

звучал страстно. Вобществе, где холодное высокомерие и равнодушие считаются признаком хорошего воспитания и благородного нрава, следует прятать свою страсть. И он прячет, но это ему 
не удается, и все отлично знают, что он страстно любит музыку. 
Бесконечные споры о музыке, смелые суждения людей непонимающих держат его в постоянном напряжении, он напуган, робок, молчалив. Играет он на рояле великолепно, как настоящий 
пианист, и если бы он не был офицером, то наверное был бы знаменитым музыкантом. 
Слезы высохли на глазах. Надя вспомнила, что Горный объяснялся ей в любви в симфоническом собрании и потом внизу около вешалок, когда со всех сторон дул сквозной ветер. 
«Я очень рада, что вы, наконец, познакомились со студентом 
Груздевым, – продолжала она писать. – Он очень умный человек, 
и вы, наверное, его полюбите. Вчера он был у нас и просидел до 
двух часов. Все мы были в восторге, и я жалела, что вы не приехали к нам. Он говорил много замечательного». 
Надя положила на стол руки и склонила на них голову, и ее 
волосы закрыли письмо. Она вспомнила, что студент Груздев тоже любит ее и что он имеет такое же право на ее письмо, как и 
Горный. В самом деле, не написать ли лучше Груздеву? Без всякой причины в груди ее шевельнулась радость: сначала радость 
была маленькая и каталась в груди, как резиновый мячик, потом 
она стала шире, больше и хлынула как волна. Надя уже забыла 
про Горного и Груздева, мысли ее путались, а радость всё росла и 
росла, из груди она пошла в руки и в ноги, и казалось, будто легкий прохладный ветерок подул на голову и зашевелил волосами. 
Плечи ее задрожали от тихого смеха, задрожал и стол, и стекло 
на лампе, и на письмо брызнули из глаз слезы. Она была не в силах остановить этого смеха и, чтобы показать самой себе, что она 
смеется не без причины, она спешила вспомнить что–нибудь 
смешное. 
– Какой смешной пудель! – проговорила она, чувствуя, что ей 
становится душно от смеха. – Какой смешной пудель! 
Она вспомнила, как Груздев вчера после чаю шалил с пуделем 
Максимом и потом рассказал про одного очень умного пуделя, 
который погнался на дворе за вороном, а ворон оглянулся на него 
и сказал: 
– Ах ты, мошенник! 

4 

Пудель, не знавший, что он имеет дело с ученым вороном, 
страшно сконфузился и отступил в недоумении, потом стал лаять. 
– Нет, буду лучше любить Груздева, – решила Надя и разорвала письмо. 
Она стала думать о студенте, об его любви, о своей любви, но 
выходило так, что мысли в голове расплывались и она думала обо 
всем: о маме, об улице, о карандаше, о рояле... Думала она с радостью и находила, что всё хорошо, великолепно, а радость говорила ей, что это еще не всё, что немного погодя будет еще лучше. 
Скоро весна, лето, ехать с мамой в Горбики, приедет в отпуск 
Горный, будет гулять с нею по саду и ухаживать. Приедет и 
Груздев. Он будет играть с нею в крокет и в кегли, рассказывать 
ей смешные или удивительные вещи. Ей страстно захотелось сада, темноты, чистого неба, звезд. Опять ее плечи задрожали от 
смеха и показалось ей, что в комнате запахло полынью и будто в 
окно ударила ветка. 
Она пошла к себе на постель, села и, не зная, что делать со 
своею большою радостью, которая томила ее, смотрела на образ, 
висевший на спинке ее кровати, и говорила: 
– Господи! Господи! Господи!