Золотая ночь

Д.Н. Мамин-Сибиряк  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ЗОЛОТАЯ НОЧЬ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................5 
III.....................................................................................................9 
IV...................................................................................................14 
V....................................................................................................20 
VI...................................................................................................29 
VII .................................................................................................39 

2 

I 

– Ну, а я за вами... – говорил Флегонт Флегонтович, тяжело 
вваливаясь в мою комнату. – Одевайтесь и едем.  
– Куда?  
– Говорю: одевайтесь... У меня и лошадь у ворот стоит.  
Флегонт Флегонтович был одет совсем по–дорожному: в высоких охотничьих сапогах и в кожаной шведской куртке, с сумкой через плечо и даже с револьвером за поясом. Впрочем, он 
почти всегда щеголял в таком костюме, потому что в качестве золотопромышленника постоянно разъезжал по Уралу из конца в 
конец. Его приземистая широкоплечая фигура точно на заказ была скроена и сшита именно для такой беспокойной жизни, а широкое лицо с бронзовым загаром и лупившейся обветрелой кожей 
свидетельствовало о вечных странствованиях по лесам и болотам, 
несмотря ни на какую погоду. Окладистая, подстриженная русая 
бородка, широкий русский нос, густые сросшиеся брови и улыбающиеся серые глаза придавали лицу Флегонта Флегонтовича 
типичный русский склад, хотя и с заметным оттенком той храбрости и «себе на уме», чем особенно отличаются все коренные 
сибиряки–промышленники. Говорил Флегонт Флегонтович часто 
и отрывисто, точно горох сыпал, и постоянно размахивал своими 
короткими жирными руками.  
– Ну, что же вы еще стоите? Говорю русским языком: лошадь 
за воротами стоит...  
– Куда же ехать–то?  
– А какое у нас сегодня число? Двадцать седьмое апреля... 
Так? А через три дня что у нас будет? Не догадываетесь?  
– Первое мая будет... но из этого еще ничего не следует.  
– Ах, боже мой, да где же это вы живете? На луне, вероятно... 
Весь город ждет этого первого мая, как христова дня, а вы вот тут 
сидите да мух ловите. Говорю: одевайтесь, а потом на лошадь и в 
дорогу...  
– На заявку?  
– Наконец–то догадались... Говорите спасибо, что заехал. Другого такого случая и не дождаться.  
– А далеко ехать?  

3 

– Ну, верст сто с хвостиком будет... на Причинку покатим, 
да!.. Небось, слышали уж о такой речке? Да, золото руками бери... Турфов всего пол–аршина вскрывать. Говорю: богачество!..  
В подтверждение своих слов Флегонт Флегонтович сделал 
своей короткой рукой такой жест, каким капельмейстеры заканчивают пьесу. Косвенной причиной энергичной жестикуляции 
Флегонта Флегонтовича было и то, что он носил на обеих руках 
несколько хороших перстней. Мне давно хотелось побывать на 
приисковой заявке, а настоящий случай являлся тем интереснее, 
что заявка должна была совершиться в только что отведенной казенной Пятачковой даче, про которую давно ходили слухи, как о 
золотом дне. В частности, о речке Причинке шла громкая молва, 
и туда стремились десятки добычливых промышленников, как в 
своего рода Эльдорадо.  
– Кстати, захватите с собой ружье – отличная тяга, – предупреждал меня Флегонт Флегонтович, раскуривая дешевенькую 
сигарку. – Сплошной лес на шестьдесят верст. Лосей видимо–
невидимо... Одним словом, прокатимся в свое удовольствие, а 
лично мне вы можете пригодиться в качестве свидетеля на случай 
спора по заявке.  
Мои сборы были непродолжительны, благо лошадь стояла у 
ворот, а относительно провизии Флегонт Флегонтович озаботился заранее. Оставалось захватить кожан, на случай дождя, да ружье.  
– А как погода, Флегонт Флегонтович? – спросил я, набивая 
походную сумку папиросами.  
– В лучшем виде: тихо и ясно по барометру... Может, утренничек прихватит, ну, да это пустяки. А какие теперь ночи в лесу – 
роскошь! Нам ведь придется ночевать там, на Причинке–то... 
Пожалуй, шубу возьмите, если боитесь простудиться, а наше дело привычное. Совсем в лесу–то одичаешь, и как–то даже тошно 
делается, когда с неделю приходится проболтаться в городе. Уж 
этот мне ваш город...  
У ворот нас дожидалась пара гнедых «киргизов», заложенных 
в коробок. Кучер Вахромей сидел на козлах в широком татарском 
азяме и в триповом картузе. Это был старый слуга Флегонта Флегонтовича и его неизменный спутник. На вид Вахромею можно 
было дать лет пятьдесят: сгорбленный, худой, с черной, как у жука, головой. Лицо было желто–бронзовое, косо поставленные глаза, волоса – воронова крыла; словом, он являлся выродком в сла
4 

вянской семье. Про таких черных выродков говорят, что их «цыгане потеряли». По характеру Вахромей принадлежал к самым 
молчаливым, сосредоточенным натурам, которые целый век бог 
знает что думают себе под нос.  
– Эх, лихо прокатимся, – проговорил Флегонт Флегонтович, 
грузно влезая в коробок. – Вон погодье–то какое стоит...  
Действительно, день был светлый и солнечный, с весенним 
холодком в воздухе. Наш коробок бойко покатился по широкой 
городской улице к Шарташскому озеру. Мелькали новые постройки на каждом шагу, и все на купеческую руку.  
– Вон как у нас золото–то подымает людей, – проговорил Флегонт Флегонтович с грустной ноткой в голосе. – Из грязи да прямо в князи так и лезем... Поторапливай, Вахромей, нам еще засветло нужно поспеть в Сосунки.  
Вахромей не шевельнул даже бровью в ответ, но лошади сами 
собой прибавили рыси и дружно подхватывали наш легкий экипаж, покачивавшийся на ходу, как люлька.  

II  

Екатеринбург – бойкий промышленный город уже сибирского 
склада. Здесь нет чиновничества, как в других городах, дворянство не играет никакой роли, зато всем ворочают промышленники. 
Последнее особенно заметно по характеру построек: на каждом 
шагу так и лезут в глаза хоромины екатеринбургского «обстоятельного» купечества и целые дворцы разных воротил по части 
спирта, хлебной торговли, сала и разной другой благодати. Там и 
сям подымаются новые постройки и все в том же неизменно–
купеческом духе. Барина совсем не видно, за исключением двух–
трех адвокатов да банковских дельцов, но и те начинают жить на 
купеческую руку, плотно и с расчетом. Сибирь не знала крепостного права, и настоящие «господа» попадают туда только в качестве администраторов, на особых основаниях или по независящим обстоятельствам. Во всяком случае, вся Сибирь – промышленная, купеческая сторона, и Екатеринбург является ее первым 
аванпостом.  
Наш коробок катился мимо богатых церквей, потом обогнул 
старый гостиный двор и по широкой плотине, с которой открывается почти швейцарский вид на загородные дачи, перебрался на 

5 

другой берег довольно широкой реки Исети. С горки, от здания 
окружного суда, вид на город почти необыкновенный, в смысле 
«настоящей» Европы: широкий пруд окаймлен гранитной набережной; в глубине его тонут в густой зелени дачи; прямо – красивый собор, направо – массивное здание классической гимназии, 
налево – целый ряд зданий с колоннадами – это помещение горного управления. Сейчас же под плотиной пустующие корпуса 
упраздненного монетного двора и гранильной фабрики. Здание 
окружного суда в вычурном мавританско–готическом стиле. 
Впереди довольно порядочный бульвар, здание городского театра, магазины и т.д. Словом, бойкий и веселый город, в котором 
жизнь бьет ключом. Было часа два пополудни, и нам навстречу 
попадались то и дело городские экипажи, извозчичьи дрожки, 
простые телеги и роспуски; по тротуарам сновал бойкий городской люд, спешивший по своим делам. Флегонт Флегонтович несколько раз раскланивался направо и налево и непременно комментировал каждую встречу.  
– Видели на серой в яблоках? – шепотом спрашивал он. – Тоже на Причинку метит, да шалишь, не надуешь... Ха–ха! Это 
Агашков, Глеб Клементьич, проехал. А давно ли был яко благ, 
яко наг, яко нет ничего... Много их тут зубы точат на Причинку, 
только уж извините, господа, вам Флегонта Собакина не провести. Да!.. Будет и на нашей улице праздник... Так ведь?  
– Конечно...  
– Знаете, я верю в звезду, – заговорил Флегонт Флегонтович, 
глубже натягивая на голову круглую ратиновую шапочку. – Все 
игроки суеверны, а наша золотопромышленность самая азартная 
игра.  
– Позвольте с вами не согласиться в этом случае...  
– Но ведь я говорю о настоящих золотопромышленниках, понимаете, о настоящих... Да. Мало ли нашего брата плутов и мошенников, которые только прикрываются приисками. Я, дескать, 
золотопромышленник, а сам черт знает какими делами занимается. Э, да что тут толковать!.. Надеюсь, мы хорошо понимаем друг 
друга.  
Мы выехали за город. Кругом было голо и желто. Трава еще 
не думала пробиваться, а березы стояли голыми метелками. Наш 
коробок мягко катился по укатанной глинистой дороге, забирая в 
гору. В стороне зеленел сосновый мелкий лесок.  

6 

– Стой! – крикнул Флегонт Флегонтович и, как мячик, выскочил из коробка на дорогу.  
Спустившись в канаву, он набрал несколько камешков и вернулся с ними в экипаж.  
– Вот не угодно ли вам полюбоваться, – торопливо говорил он, 
рассматривая несколько кусков ноздреватого кварца. – Это что 
такое, по–вашему? Кварц... Какой кварц? Настоящий золотой 
кварц... Уверяю вас, что правда. Уж эту музыку мы отлично знаем... Можете быть уверены, что мы сейчас едем по чистому золоту. Ей–богу! Бывает белый кварц, плотный, ну, тот нам не рука, 
хотя в нем попадаются самородки, а вот такой кварц с ноздринками да со ржавыми натеками – наверняк золото. Да ведь здесь 
кругом золото, куда ни повернись. Вон в Невьянске или в Верхнейвинске прямо в огородах золото копают...  
Флегонт Флегонтович был замечательный человек в том отношении, что являлся представителем чистого искусства; он был 
тем настоящим золотопромышленником, который, кроме своего 
золота, ничего не хочет знать. Такими «настоящими» бывают 
только картежники да пьяницы. Это качество Флегонт Флегонтович ценил в себе и в других выше всего на свете и с этой точки 
зрения смотрел на целый мир. Записные охотники так же разбирают породистых кровных собак, выражаясь технически: «есть 
кровь» или «нет крови» в данной единице. Из купеческой семьи 
по происхождению, Флегонт Флегонтович выступил на широкое 
поле золотопромышленности с довольно кругленьким капитальцем, который и закапывал несколько раз и несколько раз возвращал. Образования он никакого не получил, но сильно поошлифовался в пестрой среде золотопромышленников, где немалый процент составляют настоящие образованные люди или просто люди, видавшие всякие виды.  
Превращения, которым подвергался Собакин, были самые 
удивительные, и он то не имел гроша за душой, то катался на паре наотлет, что у нас служит самым верным признаком «дикой» 
копейки. Как умел он вывертываться в крайних случаях – один 
бог знает, но Флегонт Флегонтович продолжал верить в свою 
счастливую звезду и, в случае возникавших сомнений, постоянно 
указывал на примеры разбогатевших золотопромышленников, 
которых на Урале не занимать стать. Эта вера в свои силы являлась самой надежной опорой в тревожной жизни Собакина, который на свое настоящее всегда смотрел как–то сверху, как только 

7 

на переходное состояние, за которым уже должно последовать 
настоящее житье. Мало ли людей на всевозможных поприщах 
утешаются подобными иллюзиями и совершенно несбыточными 
мечтами, но они уже счастливы преисполняющей их энергией. 
Как за всеми отпетыми игроками, за Собакиным водились особенности: чем дела его были хуже, тем по наружному виду он казался спокойнее и веселее и просто сыпал самыми смелыми проектами и грандиозными надеждами. В настоящем случае, слушая 
рассказы Флегонта Флегонтовича о неистощимых сокровищах 
реки Причинки, я был уверен, что у него не было ни гроша за 
душой и он ставил ребром последнюю копейку. Это предположение совершенно оправдалось, когда мы разговорились о прошлом 
годе.  
– Прошло лето я на севере работал, – рассказывал Собакин таким тоном, точно он заговорил о постороннем лице. – Далеко, за 
Богословскими заводами... Вот сторонка, скажу я вам! Особенно 
одолевали комары – житья от них нет, от проклятых. Если бы кто 
посмотрел на нас на работе – смех, точно маскарад какой... Ей–
богу! У рабочих котелки с куревом за поясом, на рожах просмоленные сетки, а мы щеголяли в такой штуке, что и сказать смешно: сделаешь из картона круглую коробку, проковыряешь в ней 
две дырочки, на голову наденешь, да так чучелом гороховым и 
бродишь по прииску. Ха–ха... Чисто как в театре! Только уж и 
тварь же этот комар, ей–богу, в тысячу раз хуже волка или медведя... Ну, работа у нас хорошо пошла, только шахту пришлось 
глубокую пробивать, а пробили – вода одолела. Откачивать руками воду – сила не берет, а за паровой машиной надо к чертям 
на кулички ехать да еще тащить ее по болотам да по топям чуть 
не на своей спине. Побился–побился и бросил. Признаться сказать, дорогонько мне обошлось это удовольствие комаров–то 
кормить, ну, да вот, слава богу, эта самая Причинка подвернулась 
– все наверстаем. Главное, вот что забавно: хлопочем, бьемся, 
ищем золото черт знает где, за четыреста, за пятьсот верст, а оно 
под носом... Вот и поди ты с нашим братом, толкуй!.. В четвертом году я опять в киргизской степи работал, верст за восемьсот 
унесло отсюда; ну, золото нашлось, и хорошие знаки, а как лето–
то подошло – воды ни капли... Тут уж сжатым воздухом, говорят, 
нужно работать, а где я его возьму, этот самый сжатый воздух? 
Так и пришлось бросить... То вода долит, то без воды сидишь.  

8 

Относительно Причинки Флегонт Флегонтович питал самые 
розовые надежды и строил очень широкие планы, причем ссылался на имена очень веских лиц в купеческом мире, обещавших 
ему свое содействие, помощь, кредит и т.д. Из его слов получался 
такой вывод, что все предшествовавшие работы были только 
сплошным рядом всевозможных ошибок, но зато теперь он, Флегонт Собакин, достаточно умудренный тяжелым опытом, будет 
бить наверняка и уж маху не даст ни в каком случае.  
– Одно меня удивляет, – философствовал он, пуская струйки 
табачного дыма, – как только деньги завелись у тебя, пошли дела 
на лад, откуда народ берется: тот приятель, другой друг, третий 
еще лучше того. Некоторые пеняют, зачем к ним за деньгами не 
обратился, когда нужно было. Один лучше другого... А как пошатнулись делишки, все и отвалят, как от покойника. Ей–богу! 
Меня лишь то удивляет, как это все успеют люди пронюхать да 
разузнать: сидишь в лесу, в трущобе, а явишься в город – тут уж 
все известно, точно они по духу знают. Я не осуждаю, потому все 
мы люди человеки, а только очень мне это удивительно кажется. 
И с другими то же самое.  

III  

По широкой заводской дороге мы проехали всего верст пять и 
затем свернули влево, на какую–то лесную глухую тропу с едва 
заметным колесным следом.  
– Мы напрямки прокатим в деревню Сосунки, – объяснял 
Флегонт Флегонтович, – а там меня уж дожидается доверенный с 
партией, а другой доверенный тоже с партией ждет в Причинке. 
Настоящей дорогою ехать – крюк будет верст в десять, а лесом – 
рукой подать.  
Наша «прямоезжая» дорога бойко вилась по лесистой равнине, 
постепенно понижавшейся к северу. По сторонам дороги вставал 
редкий болотный сосняк, изредка попадались островки березняков и смешанный лес; следы хищнической работы человека попадались на каждом шагу, и на месте когда–то вековых вогульских лесов теперь едва сохранились жалкие остатки, точно арьергард разбитой армии. Кое–где и этот жалкий лес совсем редел, 
образуя широкие лысины – это были свежие поруби, где среди 
куч не успевшего еще покраснеть хвороста торчали без всякого 

9 

плана сложенные поленницы веснодельных дров. Близость города с тридцатитысячным населением сказывалась в этой печальной картине разрушения, а там новые поруби и десятки свежих 
пней, и бессильно лежащие на земле вершины сосен, точно отрубленные головы.  
Лес еще стоял на зимнем положении, несмотря на объявленную календарями весну. Ни сосна, ни ель еще не дали свежих побегов, а земля была покрыта прошлогодней высохшей бурой травой, из–под которой только кое–где сочилась вода да изредка 
пробивались красивые бледно–желтые цветы с зелеными мохнатыми ножками и усиками. В этом мертвом лесе, пожалуй, была 
своя поэзия, но непривычному человеку как–то становится в нем 
грустно и тяжело, как в пустом доме, из которого только что вынесли покойника. Даже говорливый и всегда веселый Флегонт 
Флегонтович заметно притих и, кажется, вздремнул под мерное 
покачивание нашего гибкого экипажа. Впрочем, он скоро оживился, когда лошади начали спускаться в какой–то лог, по дну 
которого бурлила мутная речонка. В глинистом берегу было вырыто несколько ям правильной формы, вроде могил; две были совсем свежие, и вырытый песок еще не успел просохнуть, а другие 
были завалены хворостом.  
– Ишь, старатели как землю роют, – любовно заметил Флегонт 
Флегонтович, опытным глазом рассматривая работу. – Точно 
свиньи ходили... Все золото ищут. Только и отпетый, скажу я 
вам, народ и дело свое ух как знают: продадут и выкупят. По 
всему Уралу таких вот шурфов сколько они в год сделают – миллионы. И найдут золото, уж поверьте мне! Где, кажется, и подумать нельзя, чтобы золоту быть, а старатель выкопал ямочку – 
глядишь, оно и полезло. Здесь по всем деревням уж такой народ 
живет, сызмальства около золота ходит. Взять хоть Сосунки, 
Причину, все деревнюшки по Ключевой и Сулатам, да вообще 
восточный склон Урала до самых степей. И плуты при этом 
страшные, надо им честь отдать, ну, да мудрено нашего брата и 
судить – и мы им не пирогами откладываем.  
На солнозакате мы выбрались на берег реки Ключевой, которая здесь была очень не широка – сажен пять в некоторых местах; 
летом ее вброд переезжают. Теперь на ней еще стоял лед, хотя на 
нем чернели широкие полыньи и от берегов во многих местах 
шли полосы живой текучей воды. Место было порядочно дикое и 
глухое, хотя начали попадаться росчисти и покосы; тропа, нако
10