Собрание сочинений Гете в переводе русских писателей. Том 4


— fi. p. рЕРБЕЛЬ. ---------«гл----



СОБРАНЫ СОЧИНЕНЫ





                ГЁТЕ





            ВЪ ПЕРЕВОДА РУССЕИХЪ ПИСАТЕЛЕЙ.



ВТОРОЕ ИЗДАН1Е

подъ редакцией Петра Вейнберга.




ТОМЪ ЧЕТВЕРТЫЙ.

1894.

        ОГЛАВЛЕНИЕ ЧЕТВЕРТАГО ТОМА.



СТР.

Ученическ!я годы Вильгельма Мейстера. Романъ. Переводъ П. Полеваго .          1
Германъ и Доротея. Перевода А. Фета.........................................397
Побочная дочь. Трагед1я. Переводъ 0. Миллера................................447
Пандора. Праздничное представление. Переводъ А- Холодковекаго ...             531

        ВИЛЬГЕЛЬМА МЕЙСТЕРА,


    РОМАНЪ ВЪ ВОСЬМИ КНИГАХЪ.


ПЕРЕВОД*

П. Н, ПОЛЕВОГО.


            (1796 г.).












ГЙТВ, Т. IV.

1

        ВСТУПЛЕН1Е.




      Романъ «Ученичесюе годы Вильгельма Мейстера» иринадлежитъ къ т1мъ произведешямъ Гёте, надъ которыми поэтъ работалъ цЬлнй рядъ .йтъ, съ бол^е или менйе значительными перерывай, и которымъ, следовательно, они придавалъ особенную важность: начатый въ 1777 г., онъ быль совершенно оконченъ только въ 1796 г., и въ побуждена автора къ этой работе, въ поощренш его весьма существенную роль игралъ—какъ это было и съ «Фаустомъ»—Шиллеръ.
      Въ нашемъ «вступлеши» къ «Странническимъ годамъ Вильгельма Мейстера» (см. 5-й т. настоящаго издавая) мы, говоря о связи между «социальными» романами Гёте, указываем, въ н^сколькихъ словахъ и общую идею и задачу «Учени-ческихъ годовъ»—перваго, по времени, романа этой copia. Это—эманципащя человеческой индивидуальности. Но такую широту задача прибрела только съ те-чешеиъ времени, по мере того, какъ подвигалась работа; первоначальный планъ былъ гораздо ограниченнее: судя по первому заглавью (въ самомъ начале)—«Театральная мисйя Вильгельма», и другимъ, имеющимся у насъ указашямъ, на пер-вомъ месте должны были стоять судьбы сценическаго искусства вообще и нймец-каго—въ частности, и Вильгельму предстояло явиться въ романе основателемъ нащональнаго (въ полномъ смысле этого слова) театра въ Гермаши,—къ чему некоторое время ревностно стремился и самъ Гёте совместно съ Шиллеромъ. Въ дальнейшей разработке романа театръ продолжалъ занимать выдающееся место, но онъ сделался уже только переходнымъ пунктомъ, переходнымъ фазисомъ въ общемъ ходе развиия личности человека,—и это потому (замечаетъ Розенкранцъ), что «сцена изображаете человека». Такииъ образомъ, этотъ романъ, въ настоящемъ своемъ виде—истор!я внутренняя развиия и самосовершенствовашя даровитаго молодого человека, который идетъ къ своей цели — сперва еще смутно имъ сознаваемой—съ горячимъ одушевлешемъ, благородной серьезностью и непоколебимой верой въ свое окончательное призваше; изъ ограниченнаго круга внешнихъ обстоятельствъ своихъ, сталкиваясь съ разный сослов(ями и общественными явле-шями, неудержимо стремится онъ къ свободному, всестороннему и гармоническому самообразовашю, къ такой окончательной деятельности, которая вполне бы удовлетворяла органическимъ требовашямъ его натуры.—Завершешемъ этихъ стремленй является то, чтб изображено въ «Странническихъ годахъ Вильгельма Мейстера», какъ продолжена и окончаши «Ученическихъ».
Подобно почти всемъ произведешямъ Гёте, «Ученичесюе Годы» находятся въ связи и съ личностью автора, т. е. имеютъ чисто-субъективный характеръ, и съ 1*

дМствительно-существовавшюш другими личностями и явлениями, съ которыми встречался и которыя наблюдалъ поэтъ. Такъ Вильгельмъ — во многихъ отноте-шяхъ самъ Гёте, особенно въ его первые, молодые годы; образцами для изображена графа и графини послужили графъ и графиня Вертеръ — Нейенгейлингенъ; любовница принца Константина, г-жа Дарзенкуръ, дала нисколько черта для характеристики Лидаи; въ личность Лотарю авторъ перенесъ нисколько особенностей характера своего друга и покровителя, веймарскаго принца Карла-Августа; источ-никомъ для «Признавай Прекрасной души» послужили записки девицы фонъ-Клет-тенбергъ и личное знакомство Гёте съ нею (см. бюграфпо въ 1-мъ т. настоящаго издатя); изображено актерскаго быта—тоже во многихъ отношешяхъ плодъ лич-ныхъ наблюдешй. Но, какъ и во вс-ёхъ произведешяхъ Гёте, все пережитое и виденное является и здйсь въ художественной переработка. Что касается до этой последней, то если долговременность работы сказалась на романгЬ (особенно на послФднихъ кни-гахъ) въ чисто-художественномъ отношении не благопр!ятно, — то это далеко не въ такой значительной степени, какъ въ «Странническихъ Годахъ». «Учепичесюе Годы» не даромъ признаются образцомъ художественно-реалистическаго романа, и великая заслуга Гете здйсь заключается не только въ превосходномъ изображен!!! характера самого героя, но и въ творческомъ уайньи справиться съ громадными и разнообразными иатер!аломъ, всюду сохраняя ненарушимое внутреннее единство, въ удивительно живомъ воспроизведены какъ актерскаго быта и сценическаго д’Ьла, такъ и жизни другихъ сословий, наконецъ въ твердой и ясной рисовк'Ь безконечпо разнообразныхъ, большею частью изъ действительной жизни почерпнутыхъ харак-теровъ. Относительно же общаго впечатления, вызываема™ чтешемъ этого романа,— оно лучше всбхъ выражено Шиллеромъ, опредблнвшимъ его какъ «сладостное и внутреннее довольство, чувство духовнаго и т4леснаго здоровья».

        КНИГА ПЕРВАЯ.



ГЛАВА I.

      Представлеше длилось очень долго. Старая Барбара нисколько past подходила къ окошку и прислушивалась, не заступить ли экипажъ у подъезда. Она'ожидала Марьянну, свою красавицу-госпожу, которая въ этотъ день должна была восхищать публику въ последней пьесе, где она играла роль молодого офицера. Барбара ожидала на этотъ разъ госпожу свою съ гораздо бблыпимъ нетерц'Ьшемъ, нежели прежде, когда она должна была только подать ей весьма умеренный ужинъ; и не мудрено: она готовилась изумить Марьянну неожиданнымъ подаркомъ, который прислалъ ей по почте Норбергъ, богатый молодой купецъ, желая этимъ доказать, что онъ и въ разлуке помнить о своей милой.
      Барбара, какъ старая слуга, какъ доверенное лицо, какъ советница, какъ посредница во всехъ связяхъ и отношешяхъ Марьяцны, накоиецъ какъ ея домоводка, постоянно пользовалась правомъ распечатыванья всехъ писемъ и посылокъ, приходившихъ на имя Марьянны; въ этотъ вечеръ она менее, чемъ когда-либо, могла противустоять любопытству своему, потому что ей очень по сердцу приходилось расположение щедраго поклонника ея госпожи — гораздо более, нежели самой Марьянне. Къ величайшему удовольствпо она и действительно нашла въ посылке кусокъ кисеи и новомодный ленты для Марьянны, а для себя—кусокъ ситца, шейные платки и небольшой свертокъ денегъ. Съ какимъ удовольств!емъ, съ какою благодарностью вспомнила она объ отсутствующемъ Норберге! Какъ деятельно и ревностно решилась она и Марьянне о немъ напомнить, напомнить ей обо всемъ, чемъ она ему обязана, и о томъ, чего онъ можетъ ожидать и надеяться отъ ея преданности и верности ему!
      Кусокъ кисеи, оживленный яркимъ цветомъ полуразвернутыхъ лентъ, ноло-женъ былъ, какъ рождественскй подарокъ, на столике, свечи были именно такъ поставлены, чтобы какъ можно выгоднее осветить присланныя обновки, и все было приготовлено къ приходу Марьянны, когда старуха услыхала шаги ея на лестнице и поспешила ей на встречу. Но каково же было ея изумлеше, когда госпожа ея въ своемъ офицерскомъ костюме, не обращая внимания на ея приветствгя, прошла мимо нея, вошла въ комнату съ необыкновенною поспешностью и волнешеиъ бросила на столь свою шпату и шляпу съ перомъ, безпокойно стала ходить взадъ и впередъ и даже не взглянула на торжественно горевппя на столике свечи.
      — Что съ тобой голубушка! воскликнула въ изумлеши старуха. — Ради самого Господа, скажи ты мнё, дружочекъ, что случилось? Посмотри-ка ты сюда

на эти подарки! Ну отъ кого бы они могли быть, какъ не отъ твоего лучшаго друга? Норбергъ посылаетъ тебе кусокъ кисеи на каиотъ; скоро и самъ обещается быть. Мне сдается, что онъ еще никогда не бывалъ такъ щедръ и такъ привя-занъ къ тебе.
      Старуха было повернулась и хотела уже показать и те подарки, которыми Норбергъ ее удостоилъ; но Марьянна вдругъ отвернулась отъ подарковъ и вскричала въ страстномъ порыве:—Прочь! прочь! Сегодня я ни о чемъ этомъ слышать не хочу. Я тебе повиновалась, когда ты того хотела, и пусть будетъ такъ! Когда Норбергъ вернется, я опять буду принадлежать ему и тебе, и тогда д'Ьлай со мной что хочешь! Но до т$хъ поръ я хочу принадлежать себН, и если бы ты могла говорить не однимъ языкомъ, а целого тысячею языковъ, ты все же не отклонила бы меня отъ моего решетя, такъ какъ я хочу отдать всю себя тому, кого я сама люблю и кто меня любитъ. Ты напрасно хмуришься! Я повторяю тебе, что хочу предаться этой страсти, и предаться такъ, какъ будто ей суждено длиться вечно.
      Старуха принялась опровергать ее и доказывать ей; но такъ какъ она при дальнейшемъ разговоре стала горячиться и говорить съ особенною горечью, то Марьянна бросилась къ ней и обняла ее. Старуха громко засмеялась въ ответь на эту ласку.
      — Я позабочусь, сказала она—о томъ, чтобы вы поскорее опять надели длинное платье; а то еще, пожалуй, и жизнь моя можетъ подвергнуться опасности. Долой это платье; разденьтесь скорей. Я уверена, что вы, снова обратясь въ молодую девушку, станете извиняться передъ мною за все то горе, которое вы мне причинили теперь, какъ ветреный офицерикъ. Долой это платье, и пусть все вместе съ нимъ будетъ забыто! Оно вамъ неудобно, да къ тому же и вредно на васъ действуете, какъ я замечаю: аксельбанты придаютъ вамъ много лишяяго жара.
      И старуха уже наложила было на нее руку, но Марьянна вырвалась.
      — Не спеши, сказала она:—я еще жду сегодня гостей къ себе.
      — Вотъ уже это-то нехорошо, возразила старуха.—Кого же вы ждете? Конечно не того молодого, нежненькаго, безбородаго купеческаго сынка?
      — Именно его, отвечала Марьянна.
      — Кажется, что великодуппе начинаетъ у васъ брать верхъ надъ всеми страстями, насмешливо сказала старуха: — вы съ большимъ рвегаемъ принимаетесь за беззащитныхъ и недостаточныхъ. Ведь должно быть очень приятно, когда намъ поклоняются, какъ безкорыстной.
      — Можешь насмехаться, сколько тебе угодно! Я люблю! я люблю его! Съ какимъ восторгомъ произношу я впервые эти слова! Вотъ она, та страсть, о которой я такъ часто думала, и о которой не имела никакого понятая. Да, я хочу броситься ему на шею! Хочу обнять его такъ, какъ если бы я навеки хотела удержать его въ своихъ объятаяхъ! Я хочу показать ему всю мою любовь, хочу вполне насладиться всею его любовью!
      — Умерьте себя, спокойно сказала старуха, — умерьте! Я вашу радость однимъ словомъ прекращу: Норбергъ долженъ скоро npiexaib! Недели черезъ две онъ непременно здесь будетъ. Вотъ его письмо, приложенное къ подаркамъ.
      — Да если бы даже и раннее утреннее солнце должно было разлучить меня съ моимъ милымъ, разве я это стала бы скрывать отъ себя! Две недели—да это ведь целая вечность! Мало ли что можетъ случиться или измениться въ течете двухъ недель!
      Вошелъ Вильгельмъ. Оъ какою быстротою бросилась она ему на встречу! Съ

какимъ восторгомъ обхватить онъ этотъ красный мундирчикъ, прижалъ къ груди своей белый атласный камзольчикъ Марьянны! Кто бы иогъ решиться все это описать! Да и кому же бы удалось словам изобразить блаженство двухъ любящихъ! Старуха, ворча, отошла въ сторону. Удалимся и мы всл^дъ за нею и оставимъ счастливцевъ наедине.



ГЛАВА II.

      Когда Вильгельмъ на другое утро пришелъ поздороваться со своею матерью, она объявила ему, что отецъ очень сердить на него и вероятно вскоре воспретить ему ежедневное пойщеше театра.
      — Хотя я и сама иногда очень охотно хожу въ театръ, продолжала она,— однакоже все же часто готова была бы клясть его, такъ какъ мое домашнее спокойств1е нарушается твоимъ неумеренными пристраспемъ къ этому удовольствии. Отецъ твой все только и говорить о томъ, на что можетъ это пригодиться, и какъ можно такъ много напрасно тратить времени?
      — И я то же самое уже выслушали отъ него, отвечали Вильгельмъ,—и можетъ быть, слишкомъ рЬзко отвечали ему; но, ради самого Бога, матушка, подумайте: неужели же все то можетъ быть названо безполезнымъ, чтб не доставляетъ нами непосредственно денегъ въ карманъ, чтб не приводить насъ быстро къ обла-дашю какими-нибудь благами? Разве намъ недостаточно было места въ старомъ доме и непременно понадобилось строить новый? Разве не тратить отецъ ежегодно значительную часть своего барыша на украшеше комнатъ? Эти толковые обои, анг.пйская мебель, разве они тоже не безполезны? Разве не могли бы мы обойтись и съ другими обоями и мебелью, похуже этихъ? Я, по крайней мере, сознаюсь, что на меня производить просто неприятное впечатлеше эти полосатыя стены, эти сотни цветовъ, эти разставленныя повсюду шкатулочки и фигурки: все это мне какъ разъ напоминаетъ занавесь нашето театра. Но только я передъ темь занавесомъ сижу съ совершенно иными впечатлениями. Какъ бы долго ни пришлось передъ нимъ прождать, а все же знаешь, что онъ наконецъ-таки поднимется, и придется увидеть за нимъ на сцене самые разнообразные предметы, которые способны насъ разсеять, просветить, возвысить.
      — Да умей же наслаждаться этимъ умеренно! сказала мать. — Ведь и отецъ тоже ищетъ разсеянья вечеромъ; притомъ же онъ думаетъ, что это тебя отвлекаетъ отъ делъ, и въ заключете всего, когда онъ бываетъ на тебя сердить, вся вина обрушается на меня. Сколько разъ пришлось мне выслушивать отъ него упреки за ту проклятую кукольную комедпо, которую я двенадцать лети тому назадъ подарила вамъ на Рождество: ведь вы съ техъ то поръ и пристратились къ театру!
      — О, не браните эту кукольную комедпо! не раскаявайтесь въ вашей любви и вашихъ заботахъ о насъ! Ведь то были первыя пргятныя мгновев1я, какими мне удалось пасладиться въ новомъ, пустомъ нашемъ доме! Я и теперь еще, кажется, вижу передъ собою то время; помню я, какъ странно мне это показалось, когда после получетя обычныхъ рождественскихъ подарковъ, намъ велели сесть передъ дверью, которая вела въ другую комнату. Дверь отворилась, но не за темъ, чтобы только просто отпираться и запираться, какъ прежде—она была застановлена чемъ-то такимъ, чего мы никакъ не ожидали: передъ глазами нашими, за дверью, возвышался порталъ, задернутый таинственнымъ занавесомъ.