г. 

А.М.ОРЕХОВ

СОЦИОЛОГИЯ СОЦИАЛЬНЫХ НАУК: К СТАНОВЛЕНИЮ 
НОВОГО НАПРАВЛЕНИЯ ИССЛЕДОВАНИЙ

Орехов Андрей Михайлович 
доцент кафедры социальной философии 

Российского университета дружбы народов (г. Москва), кандидат 
философских наук

Социология социальных наук (sociology of social sciences) это 

новое и быстро развивающееся направление в современной 
социологии. Это направление ставит себе целью исследование 
социальных наук как специфического социального института, 
имеющего свои основания в самом обществе. Подобные основания, по 
мнения социологии социальных наук, должны оказывать глубокое 
влияние на формирование и структуру социальных наук в целом, 
причем во всех аспектах: политическом, экономическом, гендерном, 
культурологическом и т.п. С другой стороны, здесь имеется и обратная 
связь: социальные науки сами оказывают влияние на социальные 
институты общества, изменяя их в каком-либо направлении (например, 
марксистская социальная наука систематически претворяла в жизнь 
этот принцип в Советской России). Именно это взаимное воздействие 
друг на друга общества и социальных наук и находится в центре 
исследовательского внимания социологии социальных наук.; она 
фокусирует свое исследовательское внимание на изменениях общества
под воздействием социальных наук и на изменениях социальной 
стороны социальной науки, т.е. изменениях в социальной 
стратификации, власти, собственности, идеологии. 

Социология социальных наук разрабатывалась такими учеными 

как Э.Гоулднер, П.Бурдье, Э.Гидденс, Р.Мертон, Д.Прайс. В России это 
делали М.К.Петров, В.А.Ядов, В.Н.Садовский, В.М.Розин. Они 
первыми сумели установить основные социальные закономерности 
развития социального знания и указать на социологические принципы, 
которые необходимо применять при исследовании этих 

закономерностей. Ключевым инструментом исследования здесь, по 
мнению П.Бурдье, должна стать рефлексия:

«Социальная история социальных наук 
особая наука, которая 

отличается от всех остальных, чьей единственной целью является 
продвижение в изучении своего объекта, тем, что предполагает 
прогресс науки через развитие самого субъекта науки. Распространяя 
историческое и социологическое знание о прошлом и настоящем 
социологии на свою собственную институциональную составляющую, 
социальная история социальных наук предоставляет историку и 
социологу средство для изучения и познания его бессознательного, 
того, что отложилось в его представлениях в процессе прошлого и 
настоящего опыта нахождения в рамках самой дисциплины. Это 
средство по-новому мобилизуя все доступные научные ресурсы, 
помогает освоить все то, что история и общество сохранили в вещах и 
умах, и овладеть им с помощью объективации. Таким образом, вместо
угрозы саморелятивизации, о которой столько говорили, социальные 
науки получают привилегию использовать собственные 
интеллектуальные инструменты как рефлексивные орудия, способные 
защитить их самих, хотя бы частично, от следствий изучаемых 
социальных причин» [1, с.9].

Социология социальных наук, на наш взгляд, кардинально 

отличается от социологии естественных и технических наук. В 
последней влияние идеологического фактора (за исключением вечной 
борьбы между религией и наукой или периодов научного мракобесия, 
характерных, например, для сталинского СССР или фашистской 
Германии), как правило, сведено к минимуму. Напротив, социальные 
науки насквозь идеологичны. Социолог, изучающий социальные науки, 
всегда одновременно идеолог, 
против своей воли или в согласии с 

ней. Идеология всегда была важнейшей составляющей социальной 
науки. Вопрос об идеологии один из важнейших в теории и 
методологии всякого социального знания. Его также можно считать 
существенным и лично для каждого социального ученого: ведь упрек в 
«идеологической заинтересованности» («идеологической 
пристрастности»), и в том, что какая-либо конкретная теория 
конструируется ради подкрепления той или иной идеологии, 
это тот 

упрек, с которым любому социальному ученому необходимо серьезно 
считаться.

Идеология институт, связующий в одно звено социальную 

методологию и политику, и потому требующий очень осторожного 

обращения. Здесь можно провести аналогию с каким-нибудь 
генетическим или экологическим экспериментом, чьи последствия 
могут быть взрывоопасны и непредсказуемы для множества людей. 
Исследователь, исследующий этот институт, должен быть максимально 
объективен и беспристрастен, и как можно более от него 
дистанцирован, говоря попперовском языком, это должно быть 
открытое и критическое исследование, где принцип «подвергай всѐ 
критике» должен быть распространен как на объекта, так и на субъекта 
этой критики. Главная цель здесь 
истина, а не власть:

«Многим политикам хотелось бы, чтобы социальные науки 

выполняли апологетическую функцию, т.е. задним числом оправдывали 
уже предпринятые шаги 
как верные, так и ошибочные. Всегда можно 

найти «ученых», которые за приличное вознаграждение готовы 
поступать именно так. Однако всѐ это не наука. Ученый должен в 
любом случае следовать собственным убеждениям и сохранять их как 
можно более полную независимость от политического влияния. Более 
того, он обязан соблюдать требования научной логики и проводить 
анализ как можно более объективно. В свою очередь, политик прежде 
всего заинтересован в раскрытии и удержании власти, поэтому он не 
заинтересован в раскрытии как собственных упущений, так и в 
упущениях со стороны своей партии. Его не радует критика в свой 
адрес» [2, с.153].

Следовательно, всякий политик рассматривает социальные науки 

прежде всего как инструмент достижения политической власти. 
Естественные науки также ему важны, но не в плане идеологическом, а 
в плане создания, например, современного ядерного оружия. То есть 
естественные науки скорее инструмент не идеологический, а силовой. 
Идеологическая функция всегда остается за социальными науками. Вот 
почему первая проблема, которая встает перед социологом, 
исследующим социальные науки 
это проблема взаимоотношения и 

взаимосвязи между социальными науками и идеологией, или, более 
конкретно, он ставит вопрос: как реализуют свою идеологическую 
функцию эти науки, и какова роль идеологии в развитии социального 
знания в целом?

Помимо проблемы идеологии, исследовательское поле 

социологии социальных наук, по нашему мнению, должно слагаться из 
следующих ключевых вопросов:

1) стратификация в социальных науках;
2) власть в социальных науках;
3) интеллектуальная собственность в социальных науках;

4) девиантность в социальных науках;
5) «открытая» и «закрытая» социальная наука;
6) этнос и социальные науки;
7) гендер и социальные науки;
8) «сильная» и «слабая» социальная наука.
Рассмотрим эти вопросы по порядку. Сначала перед нами встают 

три ключевые проблемы для всякого социального института 
власть, 

стратификация и собственность. Социальные науки как институт не 
являются исключением: в них распределение власти и собственности, и 
слагающаяся на основе этого стратификационная модель имеет 
наиважнейшее значение для понимания развития всего мира 
социального знания. Другое дело, что в отличие от естественных и 
технических наук, материально-вещественная составляющая 
собственности здесь значит совсем немного. Социальному 
исследователю в подавляющем большинстве случаев не нужны 
дорогостоящие здания, лаборатории, инструменты для ведения 
исследований. Он прекрасно обходится небольшим числом книг и 
компьютером.  Следовательно, на первый план здесь выходит 
интеллектуальная собственность, и мы здесь имеем как раз тот 
«чистый» случай, когда именно накопление интеллектуальной 
собственности может сыграть роль  фактора, объясняющего 
распределение и констелляцию престижей и статусов в социальных 
науках, а также то конечное место, которое исследователь занимает в 
формальной и неформальной иерархии социальных ученых1. 

Другое дело, что понимать под интеллектуальной 

собственностью в принципе? Естественно, ее нельзя трактовать в узко 
юридическом понимании авторского и патентного права. Она должна 
быть интерпретирована в широком смысле: как любое знание и 
информация, которой может распоряжаться ученый. Или чуть иначе: 
интеллектуальная собственность ученого (научная интеллектуальная 
собственность) это собственность ученого на всѐ знание и 
информацию, которым он может владеть, распоряжаться и 
пользоваться, включая идеи, вырабатываемые им лично как субъектом 
научного творчества. Такая собственность состоит из двух элементов: 

1

В естественных и технических даже самый талантливый исследователь, 
если у него не 

имеется соответствующих материальных инструментов исследования, 
не сможет, именно в силу 

этого! 
занять высокую нишу в рамках своей науки. Конечно, чистые теоретики, которым 

достаточно книг и компьютера, встречаются и здесь, но это уже скорее исключение, чем правило. 

«общая» интеллектуальная собственность и «специфическая 
новооткрытая» интеллектуальная собственность (т.е. идеи, 
выработанные им лично). Именно накопление «специфической 
новооткрытой» интеллектуальной собственности имеет решающее 
значение для достижения социальным исследователем того или иного 
статуса в научной иерархии [3, 74 
78].

Там же мы сделали и другой вывод: «Очевидно только, что 

проблема формальной (а, по существу, и реально существующей) 
стратификации в науке должна рассматривать как результат действия, 
как минимум, четырех факторов: 1) накопленной каждым ученым 
интеллектуальной собственности (в первую очередь, специфической 
новооткрытой интеллектуальной собственности), 2) вознаграждений, 
им полученных: как научных, так и административных, 3) 
«социального капитала» ученого в научном сообществе, 4) внешних по 
отношению к ученому и академическому миру воздействий 
(«экстерналий») – политических, финансовых, правовых и т.п. Лишь 
когда эти четыре фактора в должной мере учтены, реальная научная 
стратификация по формальным статусам может быть объяснена 
полностью» [3, 77 78]

На примере накопления учеными специфической новооткрытой 

интеллектуальной собственности нами, к примеру, был объяснен и так 
называемый «эффект Матфея»: «ученые готовы преувеличивать 
достижения своих коллег, уже составивших себе имя благодаря тем или 
иным прежним заслугам, а достижения ученых, еще не получивших 
известности, они, как правило, преуменьшают или вообще не 
признают» [4, P.609]. Но если уточнить, то эффект Матфея есть одна из 
форм рассогласования между неформальным и формальным статусом 
ученого: первый возникает на базисе аккумуляции интеллектуальной 
собственности исследователя (в основном, специфической 
новооткрытой интеллектуальной собственности), а второй – на базисе 
накопления его вознаграждений. Когда между аккумуляцией 
интеллектуальной собственности и накоплением вознаграждений 
возникает несоответствие, тогда и возникает то состояние
несоразмерности между вкладом в науку и вознаграждениями, 
описанное Р.Мертоном: одни ученые получают больше 
вознаграждений, чем того заслуживает их интеллектуальная 
собственность, другие, наоборот, меньше. Любое несоответствие 
между формальным и неформальным статусом ученого в научном 
сообществе, между накопленной им интеллектуальной собственностью 
и вознаграждениями, полученными им в науке, в итоге, с нашей точки 

зрения, и продуцирует явление, названное американским ученым 
«эффектом Матфея».

Проблема «власти» в социологии социальных наук требует, на 

наш взгляд, не менее серьезного обсуждения, чем проблема 
«собственности» или «стратификации». Именно распределение 
властных полномочий, наличие тех или иных властных ресурсов может 
оказать большое влияние на приобретение ученым того или иного 
статуса в научном сообществе. Другое дело, что в основном речь 
должна о формальных статусах; неформальные статусы социальных 
ученых в их сообществах в значительной степени независимы от 
властвующих субъектов в сфере социальных наук. Государство и 
государственная бюрократия как основной властвующий субъект в 
государстве всегда, в той или иной степени, 
стремится поставить 

социальные науки под свой контроль, навязать им свои идеологические 
пристрастия и вкусы, а также в  некоторых случаях, 
используя метод 

«кнута и пряника», требует идеологических мифов для оправдания 
власти той или иной элиты2.  

Девиантность в социальных науках следует понимать как 

отклонение от общепринятых норм научного дискурса, введение в 
социальные науки элементов мифологического, идеологического, 
религиозного и обыденного знания. Целью социологии социальных 
наук является выяснение социальных причин возникновения 
девиантного (т.е. псевдонаучного) знания в социальных науках. Но что 
такое социальная псевдонаука и социальное псевдонаучное знание?

Социальная псевдонаука (в широком смысле) 
это социальный 

2

Например, в некоторых центральноазиатских республиках, 
Казахстане, Узбекистане и 

Туркменистане, 
сразу или постепенно, 
бывшим партийным коммунистическим руководством 

были установлены авторитарные и даже тоталитарные режимы: в Казахстане 
авторитарный режим 

Н.Назарбаева, в Узбекистане 
авторитарный режим И.Каримова, и, наконец, в Туркменистане 

тоталитарный режим (ныне уже покойного) С.Ниязова. Эти режимы активно занялись поисками 
национальной идеологии, 
и привлекли для этого конформистки настроенных ученых, 
с их 

помощью создавших мифологические версии национальной истории. Например, в Узбекистане эта 
идеология получила название «идеология национальной независимости», 
в учебные курсы вузов 

была введена и соответствующая дисциплина, 
сразу потеснившая и социологию, и философию, и 

политологию. Средневековая династия Тимуридов была провозглашена «пра-Узбекистаном», а сам 
Тимур 
чуть ли не основателем узбекского государства, 
и только по той причине, что на 

некоторое время сделал Самарканд своей столицей. Еще более уродливые формы процесс создания 
«национальной истории» принял в Туркменистане, 
где произведение С.Ниязова «Рухнама» 

заместила собой все социальные науки в совокупности, включая и историю. Процесс вдалбливания 
«Рухнамы» в сознание граждан Туркменистана можно сравнить разве что с вдалбливанием в умы 
советских граждан сталинского «Краткого курса ВКП (б)» в тридцатые годы прошлого столетия.

институт, главной целью которого является воспроизводство 
ненаучных знаний об обществе посредством деструктивного 
разрушения подлинной социальной науки; конечной задачей здесь, 
очевидно, является замещение социально-научного знания ненаучным 
знанием об обществе.

Из данного определения хорошо видны два главных вектора, по 

которым работает социальная псевдонаука: во-первых, она стремится 
уничтожить, элиминировать подлинную социальную науку, а, во-
вторых, социальная псевдонаука страстно желает занять место этой 
науки в обществе, и, в частности, внедриться в систему образования. 
Для понимания сущности социальной псевдонауки можно ввести еще 
два понятия «симулякр» и «псевдоинститут». Постмодернистский
термин «симулякр» указывает на социальное значение имитации как 
важнейшей формы приспособления к реальностям современной эпохи, 

эпохи, в которой имитируются все, что только можно сымитировать
наука, власть, семья, государство, рынок и т.д. и т.п., а сами 

симулякры становятся заместителями и представителями тех реальных 
вещей и предметов, по образу и подобию которых они создавались. Не 
менее значимым для понимания сущности социальной псевдонауки 
является понятие «псевдоинститута» 
института, лишь формально 

воспроизводящего какой-либо институциональный процесс, т.е. 
воспроизводящего его со стороны «формы», вне всякого содержания. 
Социальная псевдонаука как раз и представляется нечто подобное: 
«наука» в ней лишь «оболочка», «внешняя форма», «полый сосуд», в 
которой заливается вино ненаучного знания. От самой науки как 
института воспроизводства объективного знания об обществе здесь, по 
сути, ничего не остается, кроме внешней оболочки. Классический 
пример социальной псевдонауки 
это так называемая «новая 

хронология» А.Т.Фоменко. Эта «новая хронология» может также 
рассматриваться как образец третирования социально-гуманитарной 
методологии ученым-естественником, причем довольно видным 
(А.Т.Фоменко, как известно, является академиком РАН по отделению 
математики):

«Книги «новохронологов» 
не только демонстрация 

пренебрежительного отношения к методике ученых-гуманитариев, но и 
свидетельство подобного же восприятия их выводов и наблюдений 
частью широкой публики, прельщенной рекламой и самой 
возможностью опровергать результаты многовековых трудов ученых-
гуманитариев, обратившись к методике негуманитарных наук, будто бы 

точной и в данном контексте» [5, с.9]

Заметим, что задачи социологии социальных наук в отношении 

проблемы девиантности 
это все же задачи не методологические, а 

задачи прояснения социальных корней псевдонаучного социального 
знания: какие именно социальные институты рождают такое знание, и в 
силу каких причин те или индивиды или группы становятся творцами 
такого знания? Как мы склонны полагать, адекватного ответа 
социология здесь пока не имеет … 

Термины «открытая» и «закрытая» социальная наука мы 

интерпретируем приблизительно так же, как К.Поппер 
интерпретировал понятия «открытое общество» и «закрытое общество» 
[6]: «открытая наука» есть наука, в которой права и свободы ученого и 
последнему дают возможность принимать независимые решения; здесь 
отсутствует политическое и экономическое давление на ученого, 
действуют принципы критического рационализма и «научной 
демократии»; интеллектуальная собственность ученого защищена 
законодательством и признана обществом легитимной. В 
противоположность этому, «закрытая наука» чем-то подобна 
«закрытому обществу»: ученому здесь не дают возможности
принимать независимые решения, он подвергается различным формам 
давления, включая экономическое и политическое давление; в науке 
властвует «научная аристократия», 
в которую включены ученые с 

соответствующим формальным статусом, а мнение ученые, имеющих 
высокий неформальный статус, здесь никак не учитывается. 
Исследование принципов, позволяющих, осуществлять переход от 
«закрытой науки» к «открытой науке», составляет, на наш взгляд, одну 
из важнейших задач социологии социальных наук. Наивно полагать, 
что для того, чтобы сменить «закрытую науку» на «открытую», 
достаточно, например, совершить переход от тоталитарного общества к 
обществу демократическому. Процесс вызревания «демократии» в 
науке идет всегда куда сложнее и труднее, чем в остальных институтах 
общества. В этом один из парадоксов науки как социального института: 
с одной стороны, наука сама по себе 
институт вполне 

демократический, а, с другой, процесс становления демократии в 
науки, процесс превращения науки из «закрытой» в «открытую» 
процесс весьма болезненный, и темпы этого процесса здесь зачастую 
более медленные, чем в других социальных институтах 
избирательной системе, образовании и т.п. Вероятно, что следует 
предположить, что многое здесь зависит от культурных и 

национальных традиций той или иной страны, конкретного региона. Но 
самое главное препятствие здесь это сопротивление научной 
бюрократии, давление авторитета и традиции, губительной для всякого 
научного сообщества3.

Проблема «этнос и социальные науки» отсылает нас к вопросу 

влияния этнического сознания непосредственно на сам процесс 
конструирования социального знания. Проблема эта тонкая и 
деликатная, ибо, как показали еще в свое время неокантианцы и Макс 
Вебер, процесс включения ценностных оценок (в том числе и 
связанных с национального принадлежностью социального ученого) 
является неизбежным и даже в чем-то необходимым. Социальный 
ученый вне национальной принадлежности и национальных 
пристрастий, это скорее голая фикция, чем живая реальность. 
Естественно, что любой социальный исследователь так или иначе, 
сознательно или бессознательно, стремится утвердить и укрепить 
позиции своего этноса в отношении других этносов. И в таких случаях 
всегда возникает соблазн заменить социальную науку социальной 
мифологией, а воздержаться от этого соблазна дело непростое. 
Правда, среди ученых, представляющих социальные дисциплины, этой 
болезни подвержены не все, а те, кто подвержен, 
то в разной степени. 

В большей степени историки и культурологи, в меньшей или почти не 
подвержены политологи,  философы, юристы, экономисты, 
социологи. Исследовать феномен влияние национальной 
принадлежности и национального самосознания на процесс творения 
социального знания, 
также одна из задач социологии социальных 

наук. Здесь ей могут оказать помощь социальная психология, 
антропология, культурология.

Проблема гендера в социальных науках это проблема 

выделения бинарной оппозиции «мужское/женское» в социальных 
науках. Насколько социальные науки могут быть «мужскими» и 
«женскими»? Может ли «мужское» и «женское», представленное в виде 
системы гендерных ценностей, накладывать отпечаток на конечный 
результат научной работы в социальных дисциплинах? 

Самая интересная область для социологического анализа здесь 

это так называемые «гендерные исследования» (gender studies), 
область, в принципе, вполне равноправная с другими социальными 

3

Здесь можно порекомендовать для чтения статью Марка Ноттурно [7].

дисциплинами область исследований. Но поскольку занимаются 
гендерными исследованиями в основном женщины (мужчины 
скорее 

исключение, чем правило), то их теоретические результаты очень часто 
оказываются чем-то вроде «женской научной истины», 
то есть, с 

одной стороны, вроде бы истина научная, а с другой истина женская, 
которую ученый-мужчина или не признает вообще, или признает с 
большим скрипом. Например, для женщин-исследовательниц в этой 
сфере характерен навязчивый поиск гендерной дискриминации в любых 
отношениях типа «мужчина 
женщина»; это как бы своеобразная idée

fixe (идея фикс) всякой уважающей себя исследовательницы, 
и 

некоторые склонны видеть дискриминацию даже в самом факте 
разделения на мужчину и женщину, 
или, например, в том факте, что 

только женщина вынашивает и рожает детей, «тогда почему бы это 
не сделать это мужчине?». 

В чем же тогда мы видим задачу социологии социальных наук в 

отношении проблемы гендера? Да в том, чтобы гендерные 
исследования стали также объектом социологической рефлексии, а 
ученые (в том числе и женщины-ученые), которые этими 
исследованиями занимаются, перестали быть только субъектами 
социологических исследований, но попробовали себя и в роли объекта
таких исследований. Возможно, тогда и вопрос о разделении научной 
истины на «женскую» и «мужскую» здесь больше уже не придется 
ставить …

И, наконец, ключевое значение в социологии социальных наук 

имеет понятие «сильной социальной науки» и «слабой социальной 
науки». 

«Сильная» социальная наука (в стране или регионе) это наука, 

чьи представители занимают лидирующее положение в процессе 
производства научного социального знания в целом. «Слабая» 
социальная наука (в стране или регионе) 
это наука, представители 

которой находятся на положении аутсайдера в производства научного 
знания в социальных науках. Представителей «сильной» социальной 
науки являются ведущими в системе научного цитирования (в том 
числе за пределами страны или региона во всем мире), их учебники и 
монографии переводят на другие языки, их приглашают читать лекции 
зарубежными университетах, их высказывания являются 
авторитетными для представителей «слабой» социальной науки, и, 
наконец, их теории и концепции признаются за «истину» в социальных 
науках в целом. Представителей «слабой» социальной науки цитируют 

мало (в основном в пределах данного региона или страны) или не 
цитируют вообще, их учебники и монографии не представляют 
интереса для мирового научного сообщества, они выступают
приглашающей стороной для ученых из региона «сильной» социальной
науки, и, наконец, исследователи, представляющие «слабую» 
социальную науку, или вообще не разрабатывают никаких 
теоретических концепций, ограничиваясь исключительно 
эмпирическим исследованиями, или их теоретические построения 
представляют интерес только для ученых из их региона или страны. 

Понятия «сильная социальная наука» и «слабая социальная 

наука» могут также  изначально связываться с силой и мощью данного 
конкретного государства, и в уме исследователя возникает следующая 
логическая цепочка: «сильное государство 
передовые технологии 

«сильные» естественные науки 
«сильная» социальная наука». Или 

же: «слабое государство 
отсталые технологии 
«слабые» 

естественные науки 
«слабая» социальная наука». Тогда мы вполне 

можем задаться следующим вопросом (актуальным, кстати, и для 
России, поскольку, очевидно из вышесказанного, что она обладает 
именно «слабой» социальной наукой4): может ли сильное в 
экономическом и политическом смысле государство иметь «слабую» 
социальную науку, и, наоборот, слабое в таком же смысле государство 
иметь «сильную» социальную науку? Если таковое возможно, то это 
значит, не всегда политический и экономический уровень страны 
определяет силу и уровень развития социальных наук … и тогда даже 
отсталому и слабому в политическом и экономическом отношении 
государству под силу, используя определенные технологии, сделать 
свою «слабую» социальную науку «сильной».

Ответ на это вопрос, вероятно, должен быть положительным. 

Действительно, на наш взгляд, не всегда существует тесная 
корреляция между уровнем развития страны и уровнем развития 
социальных наук в данной стране. Вполне может быть и такое, когда в 
передовом и развитом государстве социальная наука слаба,
так было, 

например, в США в первой трети XX века. И, наоборот, отсталая в 

4

Подтверждением, может быть, к примеру, мировой индекс цитируемости российских 

социальных ученых; как правило, он в несколько раз ниже цитируемости российских физиков или 
химиков. Например, доля ссылок на публикации российских физиков в мировом измерении 
составляет 40,6%, на публикации химиков 
16,6 %, а на публикации российских социальных 

ученых 
0,18% [8, с.487]. Комментарии, как говорится, излишни …