Новый исторический вестник, 2009, №2 (20)


                НОВЫЙ




ИСТОРИЧЕСКИЙ




                въстникъ




№2(20)
2009





Москва 2009

            РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ГУМАНИТАРНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

            ИСТОРИКО-АРХИВНЫЙ ИНСТИТУТ







РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ

Главный редактор С.В. Карпенко

А.Б. Безбородов, Л.Е. Горизонтов, Е.Н. Евсеева, В.Д. Зимина, А.А. Киличенков, Т.Ю. Красовицкая, А.В. Крушельницкий, В.В. Минаев, В.А. Муравьев, А.С. Сенин, П.П. Шкаренков

Издатель С.С. Ипполитов

Обложка А. Надточенко

Журнал основан в 2000 г.

Выходит 4 раза в год

Адрес редакции: 125267, Москва, Миусская пл., 6 Эл. почта: nivestnik@yandex.ru Сайт: www.nivestnik.ru



Подписной индекс по каталогу «Роспечати»: 36574



© Новый исторический вестник, 2009
© Российский государственный гуманитарный университет, 2009

            RUSSIAN STATE UNIVERSITY FOR THE HUMANITIES

            INSTITUTE FOR HISTORY AND ARCHIVES






EDITORIAL BOARD

Editor-in-chief S. Karpenko

A. Bezborodov, E. Evseeva, L. Gorizontov,
A. Kilichenkov, T. Krasovitskaia, A. Krushelnitskii, V. Minaev, V. Muraviev, A. Senin, P. Shkarenkov, V. Zimina

Publisher S. Ippolitov

Cover Designer A. Nadtochenko

The Journal is founded in 2000

                           Quarterly journal

Address:
6, Miusskaya sq., Moscow, Russia, 125267
E-mail: nivestnik@yandex.ru
Web-site: www.nivestnik.ru



Subscription index
Under the catalogue of «Rospechat’»: 36574



                                      © by Novyi Istoricheskii Vestnik, 2009
© by Russian State University for the Humanities, 2009

С О Д Е Р Ж А Н И Е

Статьи

Ланской ГН. Экономическая история России начала XX в. как проблема отечественной историографии......................5
Казаковцев С.В. Вятская губерния в 1914-1917 гг.: война, власть и население................................................18
Кулинич Н.Г. Дальневосточные города в 1920-1930-е гг.: «пережитки прошлого» в жизни населения...................25
Залесская О.В. Китайские колхозы на советском
   Дальнем Востоке (1930-е гг.).............................37
Осмаев А.Д. Чеченская Республика в 1999-2000 гг.: война и политика 45

Сообщения

Кубасов А.Л. Концентрационные лагеря на севере России во время Гражданской войны........................................58

Антибольшевистская Россия

Иоффе Г (Канада) Революционер: Жизнь и смерть Бориса Савинкова .... 66
Карпенко С.В. «Крамола на Кубани»: экономика и политика (1919 г.) 81
Калугин Ю. Пятая книга «Тихого Дона»........................91

События и судьбы

КулаковВ.О. Грузинский царь Вахтанг VI в Астрахани: страницы истории тайной дипломатии России (первая треть XVIII в.).99
Пашков А.М. С.А. Приклонский: от царского чиновника до народнического публициста............................105
Ревин И.А. Крестьяне Могилевские: родословная семьи и история
   Тихого Дона..............................................115

У книжной полки

     Foglesong D.S. The American Mission and the “Evil Empire”: The Crusade for a “Free Russia” since 1881; Креид В.П. Георгий Иванов; ШирокорадА.Б. Великая речная война, 1918-1920 годы; Пивовар Е.И. Российское Зарубежье: Социально-исторический феномен, роль и место в культурно-историческом наследии; Кузнецов НА. Русский флот на чужбине.................................................125

Содержание, авторы, аннотации..............................150
Contents, Authors, Summaries...............................155


4

            СТАТЬИ






ГН. Ланской

        ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ РОССИИ НАЧАЛА XX в. КАК ПРОБЛЕМА ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ИСТОРИОГРАФИИ

     Место и значение историографии как явления гуманитарной культуры принято оценивать в двух контекстах. Помимо контекста, связанного с написанием человеком истории своей жизни, существует вспомогательный контекст, связанный с методикой и практикой обращения исследователя событий прошлого к научному опыту своих предшественников. В нем историография выступает в качестве информационного ресурса, всегда применяемого при создании исторических исследований.
     С конца 1950-х-начала 1960-х гг., когда восприятие любых свидетельств о прошлом в профессиональном и массовом сознании стало проникать через жесткие конструкции идеологизированного мышления, ученые немало сделали для легитимации обоих контекстов определения предметного поля историографии.
     Во второй половине 1980-х гг. в связи с проникновением в общественное сознание более плюралистического восприятия социальной истории появилось более широкое определение для совокупности историографических фактов и, соответственно, для определения предметного поля историографии. В статье, опубликованной в 1990 г., С.О. Шмидт писал: «Работа в области историографии в последние годы убеждает в том, что утверждается более широкое понимание этого предмета. Становится все яснее, что историю исторической науки (и шире - развития исторической мысли, исторических знаний) нельзя сводить ни к концепциям (особенно глобально методологического характера или откровенно политической направленности), ни к деятельности только виднейших ученых-исследователей, создателей научных школ, крупных организаторов науки, знаменитых влиятельных публицистов (философов, литературных критиков или политических деятелей), ни к изучению немногих сочинений, охватывающих воздействие и на последующие поколения»¹. В целом, в контексте широкого понимания информационно-познавательной основы историографии С.О.Шмидт пришел к выводу, что «историографическим источником можно признать всякий источник познания историографических явлений»².
     На наш взгляд, корпус историографических источников действительно отличается значительной широтой и в его состав можно включить лю

5

бые свидетельства о развитии исторических знаний, условиях их создания, распространения и восприятия в обществе. Соответственно в аспекте формирования культуры человеческой деятельности историографию целесообразно рассматривать как историю исторической мысли.
     При формировании представлений о корпусе историографических источников в его состав целесообразно включать не только исследования ученых, содержащие значимые концептуальные представления или существенно дополняющие их, но также документы, отражающие влияние социальных институтов (в особенности государства) на развитие исторической науки, и материалы по обсуждению развивающихся исторических знаний представителями научного сообщества.
     Именно эти компоненты формируют состав объекта нашего исследования - советской историографии экономической истории России начала XX века.
     В условиях советской политической системы историографическое творчество было во многом подчинено решению задач строительства новой формы общественного развития. С этой точки зрения, советская историография, несомненно, представляла собой культурный феномен, на формирование которого воздействовали оба традиционных фактора формирования интеллектуальной истории - личностные свойства исследователей исторического прошлого и особенности общественного сознания. Чтобы понять значение данного феномена, в одинаковой мере необходимо оценивать состояние исторической мысли как с позиций периода, в который она формировалась, так и с точки зрения современного периода развития историографических исследований. Эта методологическая установка позволяет, на наш взгляд, сформировать объективное восприятие советской историографии, поскольку она раскрывает и условия ее развития в рамках существовавших в СССР политических режимов, и информационное значение созданных в ее рамках исследований для формирования современного социального и гуманитарного знания.
     Этот подход уже получил необходимую апробацию в сознании профессионального сообщества и может быть использован при изучении трудов отечественных авторов по экономической истории России начала XX в., созданных в 1917-1956 гг., поскольку распространяется на характеристику советской историографии указанного периода в целом. Обоснование данного подхода было, в частности, представлено в работах С.О. Шмидта. Он указывал на то, что «историографические явления должны рассматриваться и оцениваться и с точки зрения уже наших современников. Это поможет определить их вклад, внесенный в поступательное развитие науки. 1920-е годы-начало 1930-х годов - время напряженного творческого поиска путей понимания исторических явлений, хода исторического процесса, освоения богатства марксистско-ленинской мысли, что стало школой исторического мышления для прославившихся позднее ученых». Сочетая дис

6

курсивное восприятие развития советской историографии из современного интеллектуального контекста и одновременно с учетом обстоятельств развития духовной жизни российского общества в 1920-1930-е гг., С.О. Шмидт пришел к заключению, что «середина 1930-х гг. может по-прежнему оставаться вехой в периодизации истории исторической мысли даже при переоценке явлений тех лет. Ибо с того времени стал невозможен плюрализм мнений, утверждались цитатнический догматизм, комментирование цитат как форма “исследований” и история откровенно политизировалась»³.
     Участие советских историков в обосновании прогрессивности и необходимости формирования социалистического общества и подчинение историографического творчества достижению этой цели воспринималось ими как несомненное достоинство их деятельности. Более того, несмотря на кажущуюся парадоксальность данного интеллектуального процесса, именно такая идеологическая детерминированность творчества воспринималась как компонент положительного образа советской исторической науки. Об этом, в частности, ярко свидетельствовали характеристики сущности и черт отечественной историографии, прозвучавшие на состоявшейся 6 октября 1948 г. сессии Отделения истории и философии и Отделения литературы и языка, посвященной десятилетию со дня выхода в свет «Краткого курса истории ВКП(б)». Указав на преемственную связь этого труда с работой И.В. Сталина «О диалектическом и историческом материализме», а также с сочинениями К. Маркса, Ф. Энгельса и В.И. Ленина, один из главных докладчиков сессии, академик Г.Ф.Александров, пришел к выводу: «Мы уверенно можем сказать, что именно это единство, неразрывность, слитность марксистско-ленинской философии и коммунизма выступает сильнейшей стороной большевистской идеологии и дает нашей партии мощное победоносное оружие в борьбе за победу нового над старым и вообще великие преимущества в борьбе со всеми классами и силами старого мира»⁴.
     На заседаниях сессии этот вывод получил развитие в выступлениях представителей различных областей гуманитарного знания. Позиция историков была представлена в докладе А.М. Панкратовой. Ею было отмечено, что «за 70 лет до возникновения первого в мире советского социалистического государства, которое начало свой великий путь к коммунизму, Маркс и Энгельс, изучая законы общественного развития, обосновали неизбежность гибели капитализма и победы коммунизма. Продолжая изучение закономерностей общественного развития на новом этапе классовой борьбы, Ленин и Сталин еще более определенно показали громадное значение марксистской общественной теории для обоснования исторического процесса как закономерного движения к коммунизму»⁵.
     Трудно сомневаться в том, что такое обозначение собственной интеллектуальной преемственности по отношению к теоретическим концептуальным представлениям основоположников материалистического и впоследствии большевистского подходов к осмыслению российской истории на

7

чала XX в. было отражением внутренних убеждений и стремления выполнить гражданский долг перед обществом. Рассматривая в качестве примера профессиональную деятельность одного из создателей советской историографической концепции экономического развития России, А.Л. Сидорова, его ученица и последовательница С.В. Воронкова писала: «Важнейшей компонентой мировоззренческой и научной позиции историков, вышедших из стен ИКП (Института красной профессуры. - Г.Л.), был, безусловно, идеологический принцип. Устойчивая непримиримость к методологии буржуазной науки, фальсификации истории Октября, отступничеству от марксизма отличает их труды и жизненную позицию. Следует отметить искренность такого поведения, в нем не было двойной морали»⁶.
     Отношение к советской историографической традиции, проявлявшейся в исследовании самых различных аспектов развития России, изменялось параллельно с переоценкой той канвы событий, которая была начата и обусловлена Октябрьской революцией. На наш взгляд, это было вызвано целым комплексом причин.
     Во-первых, стал формироваться теоретический подход, выделяющий в качестве отдельного предмета изучения интеллектуальную историю. С одной стороны, он, конечно, помогает «очеловечивать» прошлое; с другой - он отличается очевидной метафизичностью, опираясь на сумму предположений, и поэтому способен уводить от объективного гуманитарного знания.
     Во-вторых, многим исследователям в силу различных причин хотелось отстраниться от прошлого, от той духовной среды, в которой складывался начальный этап их творчества. Для этого нужно было сделать эту среду однородным для оценки, интеллектуальным явлением.
     С этим обстоятельством связана, на наш взгляд, и третья причина. Она состояла в том, что строители новой российской историографической традиции естественно стремились к определению своей духовной идентичности в условиях новой политической системы, которая, по крайней мере в первой половине 1990-х гг., развивалась в русле ярко выраженного, демонстративно проявлявшегося антикоммунизма. Один из этих строителей, в то время ректор РГГУ Ю.Н. Афанасьев, в одной из концептуальных статей подчеркивал: «Сегодня не менее важно показать, что советская историческая наука - как и наука в целом! - была органической составной частью советской общественно-политической системы. Именно данное обстоятельство, будучи наиболее существенным, предопределило как многие внутренние процессы историографии, так и специфику взаимоотношений между историографией и другими государственными и общественными институтами»⁷ . Развивая свою мысль, Ю.Н. Афанасьев констатировал тот факт, что «за десятилетия всестороннего, по существу тотального воздействия партии на историческую науку в ходе “партийного руководства” сформировался вполне определенный тип историка, научившегося воспринимать это руководство как нечто естественное и само собой разумеющееся. Более того,

8

сложился тип активного историка-партийца, жаждущего данного руководства и чувствовавшего себя крайне дискомфортно без него»⁸.
     В рамках обличения советской историографии как интеллектуального явления и отречения от ее традиций, которые, конечно, не всегда располагали к свободному творчеству, одним из наиболее основательных критических аргументов была ограниченность проблематики исследований, детерминированность их концептуальных построений факторами развития производственных отношений и нарастания классовой борьбы. Даже авторы, выражавшие нейтральное отношение к марксистской методологии истории, отмечали отрицательное, сковывающее воздействие этой интеллектуально односторонней системы концептуальных представлений на историографическую традицию. В качестве средства, сковывавшего мыслительную деятельность историков и догматизировавшего их историографическое мировоззрение, эти авторы в соответствии с традициями, определенными еще XX съездом КПСС, обозначали «Историю ВКП(б). Краткий курс».
     В качестве одного из сторонников данного восприятия событий развития советской историографии выступил член-корреспондент РАН А.Н. Сахаров. Он, в частности, писал: «В XX веке, особенно во второй его половине, многофакторный подход к истории, нередко в весьма утрированной форме, с упором на великое множество порой случайных и преходящих факторов развития человеческого общества, разрабатывался и в зарубежной, в первую очередь западной (французской и американской), историографии, хотя применительно к истории России там в основном сохранялась классическая схема, разработанная С.М. Соловьевым и В.О. Ключевским. В нашей стране перерыв в этой, безусловно, научно оправданной линии наступил на исходе 30-х годов в связи с формированием идеологии сталинизма, доведшей до невежественного абсурда многие разумные положения К. Маркса и Ф. Энгельса, и с выходом в свет “Краткого курса истории ВКП(б)”»⁹.
     Отрицательный характер влияния И.В. Сталина и некоторых его соратников, проявлявших интерес к особенностям русского исторического процесса, на развитие научных исследований признавался во второй половине 1990-х - начале 2000-х гг. практически всеми специалистами. Эта оценочная линия, по нашему убеждению, была столь акцентированной не только потому, что идеология сталинизма была чужеродна понятию свободы исследовательского мышления, но и в связи с желанием многих ученых представить общественному вниманию свое творчество начавшимся как бы с чистого листа, а свои выводы - свободными от прежних догматических установок. В тех случаях, когда речь шла просто о методологическом смещении оценочных характеристик с положительных на отрицательные в восприятии советской историографии, такие попытки выглядят вычурными. У читателей, знакомых с обстоятельствами развития прежней, допост-советской исторической науки они были способны вызвать подозрение в своей обусловленности стремлением социализироваться, выжить и в новой интеллектуальной среде.

9

     Поэтому, на наш взгляд, наиболее глубоким, с точки зрения оценки советской историографии, является тот исследовательский подход, который рассматривает ее как источник развития определенного метода мышления, зародившегося в сознании профессионального сообщества историков и защищавшегося ими в качестве относительно удобной среды научного обитания.
     Менее плодотворным и производящим искусственное впечатление выглядит стремление объяснить складывавшийся выбор тематики исследований, способ ведения дискуссий, отношение к процессу источниковедческой критики факторами административного и идеологического воздействия партийных и государственных институтов. Во-первых, при акцентировании данной причины возникавших творческих проблем сами деятели исторической науки выглядели людьми с машинально работающим сознанием, что не представляется по отношению к ним комплиментарной характеристикой. Во-вторых, очевидно, что любое, даже самое архаическое общество всегда находится во взаимодействии с социальными институтами; более того, оно формирует их сущность, механизм функционирования и источники их авторитетности. Важно учитывать и то обстоятельство, что без движения «снизу», без благодарственных или, наоборот, критических импульсов со стороны общественного сознания не может сформироваться ни одна политическая идеология. Противоположные характеристики этой связи, основанные на признании авторитарного, идущего от воли правящей элиты способа происхождения социальных норм поведения и мышления, выглядят с точки зрения современных знаний, антинаучными и нуждаются в преодолении. Наиболее близко к такому психологически непростому преодолению подошли, по нашему мнению, в своих фундаментальных исследованиях А.М. Дубровский и Б.Н. Миронов.
     Точка зрения, высказанная А.М. Дубровским, еще не до конца свободна от укоренившегося в период отречения от пагубного воздействия культа личности И.В. Сталина этатистского подхода к пониманию факторов развития интеллектуальной истории, но она выдвигает наиболее адекватную интерпретацию советской историографии именно как своеобразного метода мышления. Обосновывая концептуальные черты исследования, А.М. Дубровский пишет: «В исторической науке аналогами социалистического реализма были методы материалистического, классового подхода, формационного анализа, теория развития и смены общественно-экономических формаций, которой обосновывалась неизбежная победа коммунизма во всемирном масштабе. Из всего разнообразия существовавших в исторической науке направлений в конце XIX - начале XX в. власть выбрала и превратила марксистское в единственное, имевшее право на жизнь и на то, чтобы считаться подлинно научным направлением. Историческая наука была сделана орудием идеологической борьбы в противостоянии с наукой буржуазной, с немарксистскими идеологиями, понимаемыми обычно как антимарксистские и антинаучные»¹⁰.

10