Упразднили!

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

УПРАЗДНИЛИ! 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

УПРАЗДНИЛИ! 

Недавно, во время половодья, помещик, отставной прапорщик 
Вывертов, угощал заехавшего к нему землемера Катавасова. Выпивали, закусывали и говорили о новостях. Катавасов, как городской житель, обо всем знал: о холере, о войне и даже об увеличении акциза в размере одной копейки на градус. Он говорил, а Вывертов слушал, ахал и каждую новость встречал восклицаниями: 
«Скажите, однако! Ишь ты ведь! Ааа»... 
– А отчего вы нынче без погончиков, Семен Антипыч? – полюбопытствовал он между прочим. 
Землемер не сразу ответил. Он помолчал, выпил рюмку водки, 
махнул рукой и тогда уже сказал: 
– Упразднили! 
– Ишь ты! Ааа... Я газет–то не читаю и ничего про это не 
знаю. Стало быть, нынче гражданское ведомство не носит уже 
погонов? Скажите, однако! А это, знаете ли, отчасти хорошо: 
солдатики не будут вас с господами офицерами смешивать и 
честь вам отдавать. Отчасти же, признаться, и нехорошо. Нет уже 
у вас того вида, сановитости! Нет того благородства! 
– Ну, да что! – сказал землемер и махнул рукой. – Внешний 
вид наружности не составляет важного предмета. В погонах ты 
или без погонов – это всё равно, было бы в тебе звание сохранено. Мы нисколько не обижаемся. А вот вас так действительно 
обидели, Павел Игнатьич! Могу посочувствовать. 
– То есть как–с? – спросил Вывертов. – Кто же меня может 
обидеть? 
– Я насчет того факта, что вас упразднили. Прапорщик хоть и 
маленький чин, хоть и ни то ни сё, но всё же он слуга отечества, 
офицер... кровь проливал... За что его упразднять? 
– То есть... извините, я вас не совсем понимаю–с... – залепетал 
Вывертов, бледнея и делая большие глаза. – Кто же меня упразднял? 
– Да разве вы не слыхали? Был такой указ, чтоб прапорщиков 
вовсе не было. Чтоб ни одного прапорщика! Чтоб и духу их не 
было! Да разве вы не слыхали? Всех служащих прапорщиков велено в подпоручики произвести, а вы, отставные, как знаете. Хотите, будьте прапорщиками, а не хотите, так и не надо. 
– Гм... Кто же я теперь такой есть? 

2 

– А бог вас знает, кто вы. Вы теперь – ничего, недоумение, 
эфир! Теперь вы и сами не разберете, кто вы такой. 
Вывертов хотел спросить что–то, но не смог. Под ложечкой у 
него похолодело, колени подогнулись, язык не поворачивался. 
Как жевал колбасу, так она и осталась у него во рту не разжеванной. 
– Нехорошо с вами поступили, что и говорить! – сказал землемер и вздохнул. – Всё хорошо, но этого мероприятия одобрить 
не могу. То–то, небось, теперь в иностранных газетах! А? 
– Опять–таки я не понимаю... – выговорил Вывертов. – Ежели 
я теперь не прапорщик, то кто же я такой? Никто? Нуль? Стало 
быть, ежели я вас понимаю, мне может теперь всякий сгрубить, 
может на меня тыкнуть? 
– Этого уж я не знаю. Нас же принимают теперь за кондукторов! Намедни начальник движения на здешней дороге идет, знаете ли, в своей инженерной шинели, по–нынешнему без погонов, а 
какой–то генерал и кричит: «Кондуктор, скоро ли поезд пойдет?» 
Вцепились! Скандал! Об этом в газетах нельзя писать, но ведь... 
всем известно! Шила в мешке не утаишь! 
Вывертов, ошеломленный новостью, уж больше не пил и не 
ел. Раз попробовал он выпить холодного квасу, чтобы прийти в 
чувство, но квас остановился поперек горла и – назад. 
Проводив землемера, упраздненный прапорщик заходил по 
всем комнатам и стал думать. Думал, думал и ничего не надумал. 
Ночью он лежал в постели, вздыхал и тоже думал. 
– Да будет тебе мурлыкать! – сказала жена Арина Матвеевна и 
толкнула его локтем. – Стонет, словно родить собирается! Может 
быть, это еще и неправда. Ты завтра съезди к кому–нибудь и 
спроси. Тряпка! 
– А вот как останешься без звания и титула, тогда тебе и будет 
тряпка. Развалилась тут, как белуга, и – тряпка! Не ты, небось, 
кровь проливала! 
На другой день, утром, всю ночь не спавший Вывертов запряг 
своего каурого в бричку и поехал наводить справки. Решил он заехать к кому–нибудь из соседей, а ежели представится надобность, то и к самому предводителю. Проезжая через Ипатьево, он 
встретился там с протоиереем Пафнутием Амаликитянским. Отец 
протоиерей шел от церкви к дому и, сердито помахивая жезлом, 
то и дело оборачивался к шедшему за ним дьячку и бормотал: 
«Да и дурак же ты, братец! Вот дурак!» 

3 

Вывертов вылез из брички и подошел под благословение. 
– С праздником вас, отец протоиерей! – поздравил он, целуя 
руку. – Обедню изволили служить–с? 
– Да, литургию. 
– Так–с... У всякого свое дело! Вы стадо духовное пасете, мы 
землю удобряем по мере сил... А отчего вы сегодня без орденов? 
Батюшка вместо ответа нахмурился, махнул рукой и зашагал 
дальше. 
– Им запретили! – пояснил дьячок шёпотом. 
Вывертов проводил глазами сердито шагавшего протоиерея, и 
сердце его сжалось от горького предчувствия: сообщение, сделанное землемером, казалось теперь близким к истине! 
Прежде всего заехал он к соседу майору Ижице, и когда его 
бричка въезжала в майорский двор, он увидел картину. Ижица в 
халате и турецкой феске стоял посреди двора, сердито топал ногами и размахивал руками. Мимо него взад и вперед кучер Филька водил хромавшую лошадь. 
– Негодяй! – кипятился майор. – Мошенник! Каналья! Повесить тебя мало, анафему! Афганец! Ах, мое вам почтение! – сказал он, увидев Вывертова. – Очень рад вас видеть. Как вам это 
нравится? Неделя уж, как ссадил лошади ногу, и молчит, мошенник! Ни слова! Не догляди я сам, пропало бы к чёрту копыто! А? 
Каков народец? И его не бить по морде? Не бить? Не бить, я вас 
спрашиваю? 
– Лошадка славная, – сказал Вывертов, подходя к Ижице. – 
Жалко! Вы, майор, за коновалом пошлите. У меня, майор, на деревне есть отличный коновал! 
– Майор... – проворчал Ижица, презрительно улыбаясь. – 
Майор!.. Не до шуток мне! У меня лошадь заболела, а вы: майор! 
майор! Точно галка: крр!.. крр! 
– Я вас, майор, не понимаю. Нешто можно благородного человека с галкой сравнивать? 
– Да какой же я майор? Нешто я майор? 
– Кто же вы? 
– А чёрт меня знает, кто я! – сказал Ижица. – Уж больше года, 
как майоров нет. Да вы что же это? Вчера только родились, что 
ли? 
Вывертов с ужасом поглядел на Ижицу и стал отирать с лица 
пот, предчувствуя что–то очень недоброе. 

4 

– Однако позвольте же... – сказал он. – Я вас все–таки не понимаю... Майор ведь чин значительный! 
– Да–с!! 
– Так как же это? И вы... ничего? 
Майор только махнул рукой и начал рассказывать ему, как 
подлец Филька сшиб лошади копыто, рассказывал длинно и в 
конце концов даже к самому лицу его поднес больное копыто с 
гноящейся ссадиной и навозным пластырем, но Вывертов не понимал, не чувствовал и глядел на всё, как сквозь решетку. Бессознательно он простился, влез в свою бричку и крикнул с отчаянием: 
– К предводителю! Живо! Лупи кнутом! Предводитель, действительный статский советник Ягодышев, жил недалеко. Через какой–нибудь час Вывертов входил к нему в кабинет и кланялся. 
Предводитель сидел на софе и читал «Новое время». Увидев входящего, он кивнул головой и указал на кресло. 
– Я, ваше превосходительство, –начал Вывертов, – должен 
был сначала представиться вам, но, находясь в неведении касательно своего звания, осмеливаюсь прибегнуть к вашему превосходительству за разъяснением... 
– Позвольте–с, почтеннейший, – перебил его предводитель. – 
Прежде всего не называйте меня превосходительством. Прошу–с! 
– Что вы–с... Мы люди маленькие... 
– Не в том дело–с! Пишут вот... (предводитель ткнул в «Новое 
время» и проткнул его пальцем) пишут вот, что мы, действительные статские советники, не будем уж более превосходительствами. За достоверное сообщают–с! Что ж? И не нужно, милостивый 
государь! Не нужно! Не называйте! И не надо! 
Ягодышев встал и гордо прошелся по кабинету... Вывертов 
испустил вздох и уронил на пол фуражку. 
«Уж ежели до них добрались, – подумал он, – то о прапорщиках да о майорах и спрашивать нечего. Уйду лучше...» 
Вывертов пробормотал что–то и вышел, забыв в кабинете 
предводителя фуражку. Через два часа он приехал к себе домой 
бледный, без шапки, с тупым выражением ужаса на лице. Вылезая из брички, он робко взглянул на небо: не упразднили ли уж и 
солнца? Жена, пораженная его видом, забросала его вопросами, 
но на все вопросы он отвечал только маханием руки... 
Неделю он не пил, не ел, не спал, а как шальной ходил из угла 
в угол и думал. Лицо его осунулось, взоры потускнели... Ни с кем 

5 

он не заговаривал, ни к кому ни за чем не обращался, а когда 
Арина Матвеевна приставала к нему с вопросами, он только отмахивался рукой и – ни звука... Уж чего только с ним не делали, 
чтобы привести его в чувство! Поили его бузиной, давали «на 
внутрь» масла из лампадки, сажали на горячий кирпич, но ничто 
не помогало, он хирел и отмахивался. Позвали, наконец, для вразумления отца Пафнутия. Протоиерей полдня бился, объясняя 
ему, что всё теперь клонится не к уничижению, а к возвеличению, но доброе семя его упало на неблагодарную почву. Взял пятерку за труды, да так и уехал, ничего не добившись. 
Помолчав неделю, Вывертов как будто бы заговорил. 
– Что ж ты молчишь, харя? – набросился он внезапно на казачка Илюшку. – Груби! Издевайся! Тыкай на уничтоженного! 
Торжествуй! 
Сказал это, заплакал и опять замолчал на неделю. Арина Матвеевна решила пустить ему кровь. Приехал фельдшер, выпустил 
из него две тарелки крови, и от этого словно бы полегчало. На 
другой день после кровопролития Вывертов подошел к кровати, 
на которой лежала жена, и сказал: 
– Я, Арина, этого так не оставлю. Теперь я на всё решился... 
Чин я свой заслужил, и никто не имеет полного права на него посягать. Я вот что надумал: напишу какому–нибудь высокопоставленному лицу прошение и подпишусь: прапорщик такой–то... 
пра–пор–щик... Понимаешь? Назло! Пра–пор–щик... Пускай! Назло! 
И эта мысль так понравилась Вывертову, что он просиял и даже попросил есть. Теперь он, озаренный новым решением, ходит 
по комнатам, язвительно улыбается и мечтает: 
– Пра–пор–щик... Назло!