Трифон

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ТРИФОН 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ТРИФОН 

«И не жаль мне прошлого ничуть». 
Лермонтов. 
У Григория Семеновича Щеглова заломило в пояснице. Он 
проснулся и заворочался в постели. 
– Настюша! – зашептал он, – возьми–ка, мать, спиртику и натри–ка мне спинозу! 
Ответа не последовало. Щеглов зашарил около себя руками и 
не нашел никого. Постель, если не считать самого Щеглова, была 
пуста. 
«Где же она?» – подумал он. – Настя! Настенька! 
И на этот раз не последовало ответа. Послышалось только 
стучанье сторожа в колотушку да треск тухнувшей лампадки. 
Щеглов, предчувствуя недоброе, вытер на лбу холодный пот и 
вскочил с постели. Было три часа ночи – время, в которое Настя 
спала обыкновенно крепким сном ребенка. Не спать могли заставить ее только особенные причины. Щеглов быстро оделся и вышел на двор. 
Лупа, полная и солидная, как генеральская экономка, плыла по 
небу и заливала своим хорошим светом небо, двор с бесконечными постройками, сад, темневший по обе стороны дома. Свет мягкий, ровный, ласкающий... На земле и на деревьях не было ни одного зеленого листка, сад глядел черно и сурово, но во всем чувствовался конец марта, начало весны. Щеглов окинул глазами 
двор. На большом пространстве не было видно никого, кроме теленка, который, запутавши одну ногу в веревку, неистово прыгал. 
Щеглов пошел в сад. Там было тихо, светло. От темных кустов 
веяло сырьем, как из погреба. 
«А вдруг она в деревню ушла! – думал Григорий Семеныч, 
дрожа от беспокойства и холода. – Ежели ее в беседке нет, то 
придется в деревню посылать». 
Щеглов знал за Настей две слабости: она часто с тоски уходила от него к родным в деревню и имела также привычку уходить 
ночью в беседку, где сидела в темноте и пела грустные песни. 
«Я старый, дряхлый... – думал Григорий Семеныч. – Ей не сахар со мной...» 
Подойдя к беседке, он услышал женский голос. Но этот голос 
не пел, а говорил... Говорил он что–то быстро, не останавливаясь, 
без запинки, словно жаловался... 

2 

– Брось ты этого старого чёрта! – перебил женскую речь грубый мужской голос. – Сделай милость! В шелку только ходишь 
да с тарелки хрустальной ешь, а оно, того, дура, не понимаешь, 
грех ведь выходит... Эххх... Шалишь, Настюха! Бить бы тебя, да 
некому! 
– Беспонятный ты, Триша! Коли б одна голова, ушла бы я от 
него за сто верст, а то ведь... тятька, вон, избу строить хочет... да 
брат на службе. Табаку послать или что... 
Послышались всхлипыванья, затем поцелуи. По спине Щеглова от затылка до пяток пробежал мороз. В мужчине узнал он своего объездчика Трифона. 
«Которую я из грязи вытащил, к себе приблизил и, можно сказать, облагодетельствовал, – ужаснулся он, – заместо как бы жены, и вдруг – с Тришкой, с хамом! А? В шелку водил, с собой за 
один стол, как барыню, а она... с Тришкой!» 
У старика от гнева и с горя подогнулись колени. Он послушал 
еще немного и, больной, ошеломленный, поплелся к себе в дом. 
«А мне наплевать! – думал он, ложась в постель. – Она воображает, может быть, что я без нее жить не могу! Ну, нет... Завтра 
же ее выгоню. Пусть себе там со своими мужиками мякину жует. 
А Тришку–подлеца... чтоб и духу не было! Утром же расчет...» 
Он укрылся одеялом и стал думать. Думы были мучительные, 
скверные, а когда воротилась из сада Настя и, как ни в чем не бывало, улеглась спать, его от мыслей бросило в лихорадку. 
«Завтра же его прогоню... Впрочем, нет... не прогоню... Его 
прогонишь, а он на другое место – и ничего себе, словно и не виноват... Его бы наказать, чтоб всю жизнь помнил... Выпороть бы, 
как прежде... Разложить бы в конюшне и этак... в десять рук, семо 
и овамо... Ты его порешь, а он просит и молит, а ты стоишь около 
и только руки потираешь: «Так его! шибче! шибче!» Ее около поставить и смотреть, как у ней на лице: – Ну, что, матушка? Ааа... 
то–то!» 
Утром Настя, по обыкновению, разливала чай. Он сидел и наблюдал за ней. Лицо ее было покойно, глаза глядели ясно, бесхитростно. 
«Я ей ничего не скажу, – думал он. – Пусть сама поймет... Я ее 
нравственно.... нравственно страдать заставлю! Не буду с ней 
разговаривать, сердиться на нее буду, а она и поймет... Ну, а что, 
ежели она послушает подлеца Тришку и в самом деле уйдет?» 

3 

Была минута, когда последняя мысль до того испугала его, что 
он побледнел и сказал: 
– Настенька, что ж ты, душенька, кренделечка не кушаешь? 
Для тебя ведь куплено! 
В девятом часу приходил с докладом объездчик Трифон. Щеглову показалось, что мужик глядит на него с ненавистью, презрением, с каким–то победным нахальством. 
«Мало прогнать... – подумал он, измеряя его взглядом. – Выпороть бы». – Ничего я тут не пойму! – начал он придираться, 
пробегая квитанции, поданные Трифоном. – Это какая цифра? 75 
или 15? Дубина ты этакая! Закорючку не можешь даже, как следует, над семью поставить! Семь похоже на кочергу, а один – на 
кнутик с коротким хвостиком. Этого не знаешь? Ду–би–на... За 
это самое вашего брата прежде на конюшне драли! 
– Мало ли чего прежде не было... – проворчал Трифон, глядя в 
потолок. 
Щеглов искоса поглядел на Трифона. Мужик, показалось ему, 
ехидно улыбался и глядел еще с большим нахальством... 
– Пошел вон!! – взвизгнул Щеглов, не вынося трифоновской 
физиономии. 
До вечера Щеглов ходил по двору и придумывал план наказания и мести. Многие планы перебывали в его голове, но что он ни 
придумывал, всё подходило под ту или другую статью уложения 
о наказаниях. После долгого, мучительного размышления оказалось, что он ничего не смел... 
В третьем часу ночи, стоя возле беседки, он услышал разговор 
хуже вчерашнего. Трифон со смехом передавал Насте беседу 
свою с барином: 
– Взять бы его, знаешь, за ворот, потрясти маленько этак – и 
душа вон. 
Щеглов не вынес. 
– Кого это, прохвост? – взвизгнул он. – Чья душа вон? 
В беседке вдруг умолкли. Трифон конфузливо крякнул. Через 
минуту он нерешительно вышел из беседки и уперся плечом в 
косяк. 
– Кто здесь кричит? Кто таков? А, это вы!.. – сказал он, увидев 
барина. – Вот кто! 
Минута прошла в молчании... 

4 

– За это прежде нашего брата на конюшне пороли, а теперь не 
знаю, что будет... – сказал Трифон, усмехаясь и глядя на луну. – 
Чай, расчет дадут... Боязно! 
Засмеялся и пошел по аллее к дому. Щеглов засеменил рядом 
с ним. 
– Трифон! – забормотал он, хватая его за рукав, когда оба они 
подошли к садовой калитке. – Триша! Я тебе одно только слово 
скажу... Постой! Я ведь ничего... Слово одно только... Послушай! 
Прошу и умоляю тебя, подлеца, на старости лет! Голубчик! 
– Ну? 
– Видишь ли... Я тебе четвертную дам и даже, ежели желаешь, 
жалованья прибавлю... Тридцать рублей дам, а ты... дай я тебя 
выпорю! Разик! Разик выпорю и больше ничего! 
Трифон подумал немного, взглянул на луну и махнул рукой. 
– Не согласен! – сказал он и поплелся в людскую...