...Так навсегда!

....Так навсегда!

Mike Lebedev

Москва, 2023

2-е издание, электронное 

УДК 004.928
ББК 32.973.26-018.2
Л33

Л33
Лебедев, Майк.
...Так навсегда! / М. Лебедев. — 2-е изд., эл. — 1 файл pdf : 209 с. — Москва : 
ДМК Пресс, 2023. — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital 
Editions 4.5 ; экран 10". — Текст : электронный.
ISBN 978-5-89818-357-8
Когда-то я хотел написать три книжки. Одну — про детство: ну, какой же русский 
писатель без своего «Детства»? Вторую — про людей, без которых я бы ни за что не вырос 
тем, кем вырос, и никогда бы не стал тем, кем стал. Ну и третью, само собой, — про московский «
Спартак». Потом немного подумал и понял, что на самом-то деле это все об 
одном и том же, просто разными словами. А иногда и одинаковыми. Поэтому книжка 
будет одна, зато большая.

УДК 004.928 
ББК 32.973.26-018.2

Электронное издание на основе печатного издания: ...Так навсегда! / М. Лебедев. — Москва : ДМК 
Пресс, 2012. — 208 с. — ISBN 978-5-94074-141-1. — Текст : непосредственный.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты 
авторских прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-89818-357-8
© Mike Lebedev, 2012
© Оформление, ДМК Пресс, 2012

18+

Моим папе и маме,
без которых вся эта лирическая история,
по-видимому, вряд ли бы произошла

Короткое поясняющее предисловие
К
огда-то я хотел написать три книжки. Одну — про детство: ну, 
какой же русский писатель без своего «Детства»? Вторую — про 
людей, без которых я бы ни за что не вырос тем, кем вырос, и никогда 
бы не стал тем, кем стал. Ну и третью, само собой — про московский «
Спартак». Потом немного подумал и понял, что на самом-то 
деле – это все об одном и том же, просто разными словами. А иногда 
и одинаковыми. Поэтому книжка будет одна, зато большая. Ну или 
маленькая, если ничего не удастся вспомнить. Хотя вряд ли. Такое не 
забывается. Ни детство, ни люди, ни «Спартак». Вот же и говорю — 
практически одно и то же!
Ну и — к делу.

Детство
Д
етство выплывает внезапно. Почти из ниоткуда. Ты вдруг цепляешься 
за что-то и, как скалолаз, поднимаешься шажок за шажком, 
вспышка сознания за вспышкой, но только не вверх, а вниз, куда-
то туда, вглубь… и, как сквозь облачность, прорываешься через что-то 
бывшее, но неважное — и неожиданно над тобой снова чистое, голубое 
небо… как в детстве.

Я почти не помню деда. Так, несколько неясных, обрывочных картинок. 
Вот он качает меня на ноге и поет: «Как на липовой ноге, на 
дубовой калиге…» Я не знаю, что такое «калига». И не хочу знать. 
«Калига» — это дед. И еще вот эта серая коробочка рядом с ним. 
Коробочка — это тоже дед. И только потом, в нежно-подростковом 
возрасте, вдруг заинтересовавшись содержанием табачного ларька, 
выясняю: коробочка — это просто пачка папирос, папирос «Дымок». 
И я вспоминаю все… и как я, еще картавя, говорю: «Дед, не куи 
в избе!» — а все вокруг смеются, хотя это больше по рассказам… но 
теперь я уже – помню. Сам.
Дед умер, когда мне не было трех.

В половину седьмого мы идем встречать отца с работы. Я еще не 
понимаю, что такое «время» (как, впрочем, не понимаю и сейчас) и 
что такое эта самая «половина» – но я точно знаю: это когда обе стрелки 
на часах смотрят почти вниз. Тогда мы будем собираться и выходить 
на улицу. И я в нетерпении буду стоять, просунув голову между 
облупившимися прутьями ограждения, и смотреть вниз на бегущую 
лестницу. И мне до сих пор всегда хорошо в половину седьмого, даже 
если я просыпаюсь рано утром. Просто потому, что обе стрелки смотрят 
почти вниз, и значит – мы сейчас пойдем встречать отца.

А потом будет уходить мама. Мать работает «в ночь», чтобы днем 
сидеть со мной. И мы опять пойдем в метро (но уже не в этот день, 
а в другой) — только теперь мне будет грустно. Даже если мне дадут 
разменять монетку в автомате. Хотя это — невообразимое счастье! Ты 
аккуратно опускаешь сверху — а снизу с веселым звоном вылетают 
пятачки! Желтый аппарат — десять копеек, зеленый — пятнадцать, но 
самый лучший — это красный, там вылетает целых четыре! А потом 
мама сядет в поезд, и он с грохотом унесет ее в тоннель — «на работу». 
А я буду воображать себе, как где-то там, вдалеке, мама будет стоять 
и опускать в автомат монетки. Потому что это и есть – «работа». Собственно, 
я и сейчас так думаю.

И — «садик». Сад, признаться, я не люблю, по крайней мере на 
раннем этапе (да и кто, поди, любит). Три самых ненавистных предмета 
на свете — куриная кожа, прорвавшийся через скорлупу и вспенившийся 
белок и комки в манной каше. И если от первых двух еще можно 
увернуться, заделавшись дежурным и выхватив себе безопасный 
кусок или ловко сманеврировав рассадкой за столом – то от комков 
спасенья нет… и ты подносишь ложку ко рту, словно ухая в пропасть… 
А воспитательницы меняются в обед, одна — хорошая, другая… скажем 
так, нравится мне меньше. И если с утра хорошая – то с обеда 
будет плохая. Но уж если плохая с утра, то стоит потерпеть — и скоро 
обязательно придет хорошая! Простая малолетняя философия… но я 
и теперь так считаю. Мы всё, всё тащим с собою оттуда…

Но это — Время. А ведь есть еще и Пространство. Вперед и назад, 
влево и вправо. В садик из дома — направо, но это еще ничего. Потому 
что налево — страшная, пугающая до дрожи «пятидневка». Если 
я плохо веду себя – меня обещают на нее «отдать». И однажды в выходные 
я веду себя особенно плохо. Тогда наутро в понедельник мы 
выходим с отцом — и он вдруг заворачивает НАЛЕВО. «Куда?!!» — 
в ужасе кричу я, пытаясь вырваться… «На пятидневку!!!» И я очень 

долго боялся потом этой асфальтовой дорожки. У меня уже была 
машина, и я, заехав однажды в родной двор, прокатился в поисках 
свободного места — и вдруг похолодел от ужаса, до липкого пота: я заехал 
к «пятидневке»! 
Всё оттуда, издалека… из самого начала.

И — все большое. Просто огромное. Потому что ты — маленький. 
Настолько маленький, что лифт в «сталинском» доме просто не везет 
меня одного. Не реагирует на столь незначительную массу. Когда я 
впервые стал большим? — да когда лифт со мной поехал… А в феврале 
в садике на «участке» сугробы по краям — уже в твой рост. Даже 
выше. Даже не видно, кто там идет тебя «забирать».
И — расстояния. Если меня на ночь оставляют у бабушки, то на 
следующий день мы выходим в сад за сорок минут. За целых сорок! 
Это обойти один ее дом, одна остановка на метро и потом еще наискосок 
метров триста. Сорок! И то не успеваем иной раз… как сейчас, 
выходя на «Войковской», я не успеваю сосредоточиться, как уже пролетаю 
мимо арки, куда надо было свернуть…
А наш дом — пятиэтажка. Да, кирпичная — но все равно по сути 
маленькая. Они маленькие, эти пресловутые «хрущевки». Короткие 
лестницы, тесные площадки… И только один-единственный пяти-
этажный дом на свете — большой. Только в одном мне всегда просторно. 
Это МОЙ дом. Потому что я в нем — до сих пор МАЛЕНЬКИЙ…

А еще… хотя ладно. Лирики предварительного, так сказать, этапа  
достаточно. Вот теперь — к делу уже по-настоящему.

Футбол. Ну и хоккей, конечно
Я 
не помню, когда я полюбил футбол. Зато помню, что на самом 
деле я не должен был его полюбить…
…Я уже поднимался домой со двора. У меня был мячик — обычный, 
резиновый. А на втором этаже стоял местный житель, подросток 
с дурацкой фамилией Филин. Он был уже большой. По слухам, ему 
было целых семь лет и осенью он должен уже пойти в школу. Но это 
осенью. А в тот день Филин взял и отобрал у меня мяч. И пошел с ним 
куда-то наверх.
— Филин, отдай мяч! — закричал я дрожащим голосом.
— А он что, твой, что ли? — спросил коварный подросток с дурацкой 
фамилией.
— Мой, — подтвердил я.

— Твой? Ну так держи!!! — и со всего маху, «с пыра» залепил мне 
им прямо в лоб.
И я заплакал. Я много плакал в детстве. Ну, во всяком случае – 
больше, чем это позволено настоящему самураю. Но я никогда не плакал 
от боли. Только от обиды.
Это очень больно, в лоб резиновым мячом. Еще более — обидно. 
Но футбол, как ни странно, я не разлюбил. Даже наоборот.
Тем же летом во дворе… хотя, скорее, даже уже жаркой майской 
весной… короче, меня «взяли». Это магическое слово будет преследовать 
меня еще долго: «возьмут — не возьмут»… но в тот раз — взяли. 
Играть в футбол. Большие пацаны. Может быть, даже бо' льшие, чем 
Филин. И поставили на ворота. Что, конечно, неверно с тактической 
точки зрения, ибо вратарь — половина команды, как известно. Зато 
справедливо с позиций дворовой иерархии и Табели о рангах: самый 
маленький — на ворота… а то можешь и вообще за ними — мячики 
подавать. Даже и не ворота, а детский домик, в котором по случаю 
пятницы расположились для культурного досуга мужчины…
И вот — атака на наши ворота. Несется в виде пылевого облака. 
Где свои, кто чужие – разобрать невозможно, я не успел запомнить, да 
мне никто и не удосужился толком объяснить. Сказали — «стой», я и 
встал… а облако уже совсем близко… и мяч вылетает из него почти что 
прямо мне в лоб… и я в ужасе закрываю глаза, вытягивая ногу куда-то 
вперед… и тишина.
И ничего. Я даже, кажется, не чувствую удара. И я открываю глаза — 
и вижу, что ожесточенная борьба разворачивается уже где-то на 
другом участке поля. И мужчины за спиной у меня продолжают так 
же беззаботно отдыхать… а из кучи игроков вдруг кто-то машет мне 
рукой: «Молодец, пацан – отбил!!!» И тут до меня вдруг доходит…
«Я отбил! Отбил! Отбил!!!»
И я навсегда проникся этой странной, несколько диковатой 
Игрой…

Очень скоро я выяснил, что две березы, растущие с торца нашего 
дома, образуют практически идеальные ворота. Правда, ворот должно 
быть двое, а с другой стороны так ловко не получается: дерево есть, 
но вот столб фонарный к нему боком, и размер другой… но ничего. 
А в саду — деревянная лестница у забора. Напротив, правда, вообще 
ничего нет, зато это «рамка» практически с сеткой. Уже можно набирать 
состав. Сверстников, но сгодятся и сверстницы. «Будешь 
играть? — Буду. А во что? — Странный вопрос! Во что же еще можно 
играть? Конечно же, в ФУТБОЛ!!!» А если и не набирается — ну, тоже 
не страшно. Можно даже одному. Так даже проще: удар — гол, удар — 
гол, удар — гол!!! 

Или хоккей? Или раньше все-таки был хоккей? Нет, этого я точно 
не скажу.

Хоккей! Да он еще в сто раз интереснее футбола! Эти люди в красивой 
форме, которые так ловко перескакивают через бортик. Эти загадочные 
вратари, что всегда в масках, эти судьи в полосатых свитерах… 
очень красиво. А еще — голы. Много голов. Это футбол можно 
смотреть долго и так ни одного и не увидеть. А в хоккее — вот оно: 
проход, пас, еще один, шайбу на черно-белом экране все равно не 
разглядеть — и «гасящая сетка» за спиной вратаря вдруг взметается 
вверх — гол! И вот победители уже обнимаются за воротами, победно 
вскидывая клюшки, и застывает в бессильном оцепенении голкипер, 
а потом понуро выгребает шайбу из ворот, и камера наезжает… здорово! 
И можно ли устоять?
Конечно, нет. И я перетаскиваю свой маленький стол к балконной 
двери — это ворота. И занавеска теперь болтается за ними очень кстати — 
это сетка. А если напялить на голову сумку-«авоську»1, получится 
замечательная вратарская маска. Лучше настоящей. И мама будет 
хохотать и объявлять: «Вратарь — Кен Бродерик!!!» И я не знаю, что 
это за «Бродерик», но спроси меня и сейчас, кто самый лучший страж 
ворот на свете, я не задумываясь отвечу: ну конечно же Кен Бродерик!!!
И я буду до потери сознания «забрасывать» голы, пусть не шайбой, 
а мячиком — но клюшка-то хоккейная! А потом придет отец, 
и я превращусь в этого самого «Бродерика» и теперь буду отбивать, 
как всамделишный голкипер: падать на колени, потом выбрасывать 
ногу в стиле «баттерфляй» и демонстрировать воображаемому судье 
шайбу в ловушке-варежке: взято! А потом отец устанет и скажет «все, 
играем до гола», и будет финальный «выход один на один», и обязательно «
силовой прием», и бросок — и взметнется сетка, и даже, возможно, 
зажжется лампочка…
Не все атрибуты хоккея тех лет дотянут до наших дней. Окончательно 
уйдут в небытие старые маски канадских вратарей, я еще застал 
их. Ну, не решетка на шлеме — а именно что «маска», ну вы поняли. 
А полевые игроки все поголовно наденут шлемы и перестанут 
уже жувать жувачку на скамейках. А потом и судьи. И комментаторы 
перестанут изъясняться старомодно: «Шайбу забросил с подачи…», 
а станут по-современному: «…с передачи». И на табло в «Лужниках» 
уже не будет загораться «Команда А» и «Команда В» — я еще с той 
поры не люблю букву «В», потому что если горит больше букв «В», 

1 Значения некоторых, возможно, непонятных читателю слов указаны 
в глоссарии в конце текста.

то это значит, что наши проигрывают… Но эта «гасящая сетка», ныне 
упраздненная по соображениям травматичности, этот вернейший 
знак и символ заброшенной шайбы — вот о чем я грущу по-настоя ще-
му… бросок — гол! И взметается сетка, и застывает вратарь… детство.

В хоккей во дворе играть труднее, чем в футбол. Во-первых – холодно. 
И не у всех есть клюшки. И бегать в валенках по кочковато 
смерзшемуся снегу — все-таки не так похоже, как ловко скользить на 
коньках по залитому льду с разметкой. И утащить подходящего размера 
ящик вместо ворот, а лучше — два, от задней стены магазина — 
тоже не всегда получается. Но уж если все однажды сходится…
И снова я — вратарь! Уже не новичок в своем деле. В отличие от 
своего визави, я мастерски держу клюшку, как положено, одной рукой 
за середину, а не опираюсь на нее, как полевой игрок. А еще, согнув 
колени, эффектно отклячиваю зад, щурясь сквозь воображаемые 
прорези маски. Да и вообще. И вот он — тот самый «выход один на 
один», решающий момент, катарсис и апогей игры. И я падаю на колени, 
а соперник, нагловатый здоровяк, делает «обводку», и я, как видел 
уже и репетировал сотню раз, выбрасываю ногу в сторону, он и ее обводит, 
и мячик вот-вот с глухим стуком закатится в ящик… и я падаю 
на бок и клюшкой выбиваю мяч куда-то вдаль…
Вот, вот он, тот самый миг!!! Вот тогда я понял… пусть и не «гол», 
а получилось ровным счетом наоборот… но это было то, ради чего и 
стоит выходить… на лед, не на лед, на поле, на площадку, на «поляну»… 
вот ОНО!!! Вот он — тот самый решающий «сэйв».
Вот так я окончательно полюбил хоккей. Или футбол. Или не помню, 
что было раньше. На самом деле я их практически не разделяю и 
не различаю. Ну, летом ты надеваешь на себя одно, а зимой — другое, 
но и то, и другое — это «одежда». Так и здесь. Это — Игра. Просто летом 
одна экипировка, а зимой — другая. А так все, по сути…

Впрочем, полюби я просто футбол и хоккей — это было бы еще 
полбеды. А настоящая беда была в том, что я полюбил…

«Спартак»
Д
а, и вот это было уже настоящее падение…
Людям, не особо вовлеченным в процесс, может показаться со 
стороны, что невелика разница… Но нет. Это не так. И разница велика. 
Более того – она чудовищна. Боление за «футбол вообще» (например, 
так называемый «красивый») и боление (хотя я не люблю это 

слово) за конкретный клуб (тем более за такой легендарный, прославленный 
и овеянный, как родной «Спартачок») соотносятся примерно 
так же, как физическая культура и спорт, при всей их внешней схожести. 
Но физкультура несет людям здоровье, хорошее настроение, 
заряд бодрости на свежем воздухе и тому подобное. Спорт же — это 
почти сплошная, лишь изредка прерываемая череда поражений, разочарований 
и обид, изорванная в кровь душа, истрепанное, истерично 
бьющееся на предельных оборотах сердце и болезненное, почти астеническое 
ожидание следующей игры… когда же она уже? Вот тогда 
мы всем покажем… вот тогда мы вас всех… но и следующая игра закончится — 
и все повторится снова…

Согласно канонической семейной легенде, за «Спартак» болел мой 
дед. История, правда, не сохранила документальных свидетельств посещения 
им матчей, не говоря уж о нанесении «выездов». Зато сохранились 
данные о том, что бабушка выдавала ему рубль на обед. Дед 
рубль на обед не тратил, экономил — чтобы потом с чистой совестью 
провести на него досуг с верными друзьями. Ну да — «по семь рваных», 
если еще до денежной реформы… и два восемьдесят семь плюс 
мороженое за тринадцать копеек — если уже после. А по возвращении 
домой с деда требовали отчет по целевому расходованию средств…
— Мить, что брал на обед?! — строго спрашивала бабушка.
— Харчо! — всегда твердо докладывал дед.
Столь же твердо он всегда отвечал и на другой вопрос: «Мить, за 
кого болеешь?» — «За “Спартак”!!!»
Дед, может, и не знал, какое оно по вкусу в столовой, да и варят ли 
его там вообще, это «харчо»… Но тут главное — принцип: что брал? — 
харчо. За кого болеешь? — «Спартак». Так и повелось… возможно.

Отец — тоже за «Спартак». Правда, назвать его яростным суппор-
тером было тяжело, папенька обычно задремывал на диване уже к середине 
первого тайма. Поэтому я довольно долго считал, что «Федя», 
«Черенков» и «Десятый номер» — это три разных футболиста. Но все 
отличные. А три отличных футболиста — это ведь лучше, чем один, 
верно?
И на хоккей мы ходили в «Лужники» на «Спартак». Все-таки в помещении, 
можно взять ребенка, хоть и тянет холодом ото льда. А лед 
блестит в свете прожекторов и режется так под коньками звучно — ну, 
так об этом еще Пушкин писал. Здорово, одним словом! Рубль двадцать 
на боковые и шестьдесят копеек за ворота. И в перерыве мороженое 
в стаканчике, если горло не болит. А потом одного удалили, и 
не очень опрятный, всклокоченный дядька рядом поднялся со своего 

места и громко сказал, обращаясь к удаленному: «Понял, Марков?! 
Не шали…» Очень смешно получилось. Просто до колик в животе! 
А главное — выиграли. «Крылья Советов» — не соперник, а… в общем, 
несерьезный, как сообщил все тот же всклокоченный… но это значит, 
что я тогда уже болел…

Я хорошо помню этот день… Я сидел у бабушки на «Войковской» 
и смотрел хоккей. Вернее – уже «Спартак». Это было давно, очень 
давно. Почти как сон, причем не мой… И на воротах у «Спартака» — 
вратарь Новиков. Если учесть, что все мое сознательное, если можно 
так выразиться, детство стоял уже Дорощенко, то можно лишь догадываться 
о глубинах подсознания… Виктор Дорощенко, «человек без 
лица»… Я всегда хотел увидеть и понять, какой он там, под маской – 
но в ту далекую пору «голтендеры» еще не имели привычки задирать 
шлем и охлебываться водой из фляжки после каждого более-менее 
удачного действия в своем исполнении… Много позже увидел: До-
рощенко оказался весьма приятным, добродушным усачом… Очень 
давно. И как будто даже не со мной… 
А «Спартак» уступает в счете, 2:4. Кажется, «Динамо». И я смотрю 
в экран не отрываясь, и сжимаю кулаки. Сейчас, сейчас… сейчас 
мы отыграем одну шайбу, потом вторую — а потом забьем победную! 
Но… мы не отыгрываемся. Классический выход «два в одного», пере-
пас, бросок — и вратарь Новиков бросается из угла в угол, бессильно 
взмахивая щитком, и «гасящая сетка» за его спиной трепыхается, 
как подбитая на взлете птица, — гол… без восклицательных знаков. 
Два-пять, и все кончено. Звучит сирена. И я сжимаю кулаки до самой 
боли, и губы дрожат, и слезы невероятной обиды наворачиваются 
сами собой — мы проиграли… «Спартак» проиграл. Когда там следующая 
игра? Вот тогда мы вам всем обязательно покажем и отомстим. 
«Спартак» покажет. И «Спартак» отомстит…

А однажды мы идем в цирк. «Старый» цирк, на Цветном бульваре. 
Отличные места, почти у самого манежа. И гениальные Никулин 
с Шуйдиным разыгрывают сценку «Телевизор». Публика хохочет: 
ситуация узнаваемая, борьба за программу единственного «ящика» 
в  семье (а у кого тогда было больше). Не смеется только один человек: 
это я. Потому что Никулин переключает и «смотрит» хоккей 
с комментарием Озерова, и «играют» «Спартак» и ЦСКА. И голос 
Николая Николаевича сообщает мне, что «армейцы перехватывают 
шайбу, переходят в атаку, проходят синюю линию, Петров передает 
Михайлову на пятачок, бросок — гооооооооол! Счет открыт, 1:0, вперед 
выходит ЦСКА…». И я разве что только не реву — ну как же так,