Язык как конструкт реальности и сверхреальности

УДК 81.33
ББК 81.1
         Ш 95

Шульц В.Л., Любимова Т.М.
Язык как конструкт реальности и сверхреальности / В.Л. Шульц, 
Т.М. Любимова. – М. : Наука, 2019. – 288 с. – ISBN 978-5-02-040219-5

Монография близка традициям школы анализа дискурса – лингвисти-
ческой вариации философского конструктивизма, разрабатывающего эпи-
стемологические подходы, направленные на создание субъективных моде-
лей интерпретации мира. Вместе с тем в ней использованы некоторые идеи 
лингвопрагматики, одного из направлений лингвистики ХХ века, изучающе-
го язык как инструмент деятельности. В центре внимания исследователей – 
объемная панорама функционирования языка как живого существа, которому 
присущи все нюансы мыслей, чувств, интенциональных состояний. Как опыт 
философии языка книга погружает читателя в логосферу с такими непремен-
ными ее атрибутами, как намеки, скрытые смыслы, недосказанное, невыра-
зимое, а также предугадывание смутных смыслов бытия, конструирование 
сверхреальности, манипуляция сознанием, словесное мошенничество…
Для лингвистов различных направлений (социолингвистика, психолинг-
вистика, лингвокультурология), социологов, философов, литературоведов, 
журналистов, а также для широкого круга читателей, интересующихся  жизнью 
слова.

ISBN 978-5-02-040219-5 
©  Шульц В.Л., Любимова Т.М., 2019
 
©  ФГУП Издательство «Наука», редак-
ционно-издательское  оформление, 
2019

Введение

СОЗНАНИЕ, ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ И ЯЗЫК:  
HOMO FABER И HOMO LINGUAL

Предложение есть модель действительности,
как мы ее себе мыслим.

Людвиг Витгенштейн

Научное решение проблемы языка и сознания, установление их 
межфеноменальной взаимозависимости, автокаузальности и гете-
рокаузальности их внутренней динамики, проективное отражение 
объективной реальности в этих двух формах субъектности – равно-
значно «расколдовыванию» мира. Философы и психологи неред-
ко выражают скепсис относительно возможности точной научной 
экспликации феномена сознания – самоэкспликации сознания 
изнутри, нередуцированного объяснения специфики когнитивно-
сти методами и способами когнитивной природы. Мы же исходим 
из того, что разгерметизацию сознания производит язык, выхо-
дом из лабиринта сознания с его замыкающимися на самих себе 
процессами интериоризации мира является язык как инструмент 
 экстериоризации индивидуально-психического, как «простран-
ство реального, видимого, духовного, ментального» (Ю.С. Степа-
нов) и одновременно как орудие познания действительности. Язык 
и сознание – это своего рода сообщающиеся сосуды, но изготов-
ленные из разных материальных элементов, поэтому при установ-
лении сложных формул бытия значение «х» устанавливается не 
через тот же «х», а через «y», известный благодаря чувственному 
опыту: «Nihil est in intellectu, quod non fuerit primo in sensu»1.
На протяжении нескольких веков философия, психология, 
лингвистика множили попытки объяснить sub specie intuitionis и sub 
specie aeternitatis2 диалектику взаимосвязи языка и сознания, найти 
универсальную результирующую сложных форм духовной жизни 
человека.

1 В мышлении нет ничего, чего бы раньше не было в чувственном опыте 
(лат.).
2 С точки зрения интуиции, и с точки зрения вечности (лат.).

Из столкновения двух больших направлений мысли, пытав-
шихся по-разному объяснить опыт перехода человека от наглядно-
го к отвлеченному, от чувственного к рациональному, возник науч-
ный кризис. «Кризис этот, который сформировался окончательно 
к первой четверти нашего века, заключался в том, что психология 
практически распалась на две совершенно независимые дисципли-
ны. Одна – “описательная психология”, или “психология духовной 
жизни” (“Geisteswissenschaftliche Psychologie”) – признавала выс-
шие, сложные формы психической жизни, но отрицала возмож-
ность их объяснения и ограничивалась только феноменологией 
или описанием. Вторая – “объяснительная”, или естественнона-
учная психология (“Erklärende Psychologie”) – понимала свою за-
дачу как построение научно обоснованной психологии, но ограни-
чивалась объяснением элементарных психологических процессов, 
отказываясь вообще от какого бы то ни было объяснения сложных 
форм психической жизни» [Лурия, 1998, 23].
В основе этого методологического конфликта лежит противо-
речие между позицией позитивизма, который опирается на инди-
видуальный факт и считает задачей науки однозначное упорядочи-
вание всех индивидуальных фактов, и идеализмом, понимающим 
мир как структуру означающих сущностей; при этом, с точки зре-
ния позитивистов, индивидуальные явления имеют ценность по-
тому, что они существуют, а с точки зрения идеалистов, – потому, 
что они осмыслены. Однако, на наш взгляд, не следует абсолюти-
зировать взаимную гетерогенность научных методов позитивизма 
(материализма) и идеализма, хотя вместе с тем неприемлем и при-
зыв к их унификации в духе постструктуралистского отказа от идеи 
упорядочивания мира и эклектического хаоса.
«Каждое общество имеет такую лингвистику, которая соответ-
ствует его производственным отношениям» [Серио, 2002, 50], – 
утверждает французская школа анализа дискурса, полемически 
заостряя утверждение о материально-производственной апосте-
риорности языка. Парадигма межфеноменальной зависимости 
(языка, сознания, общества), однако, выходит за рамки вульгар-
ного материализма. В процессе филогенеза язык, как вербальный 
код, имеющий симпрактический характер, выработал систему вер-
бальных единиц, репрезентирующих концептуальное содержание 
сознания, представляющее собой универсальный предметный код 
как совокупность единиц мыслительной деятельности человека.
Ведущие отечественные психологи (Л.С. Выготский, А.Н. Ле-
онтьев и др.) показали, что в процессе онтогенеза вместе со зна-
чением слова меняется и та система психологических процессов, 
которая стоит за словом, и если на начальном уровне за словом 

стоит аффект, на следующем – наглядные представления, то на по-
следнем уровне слово основывается на сложных системах вербаль-
но-логических отношений [Лурия, 1998, 70]. Отечественная пси-
хология установила, что после того как слово приобретает четкую 
предметную отнесенность (на уровне ощущений), и она  становится 
устойчивой, развитие слова касается уже его обобщающей и ана-
лизирующей функции, то есть его значения (на рациональном 
и эмоциональном уровнях сознания). Так называемый интуитив-
ный уровень сознания (входящий в 4-уровневую схему сознания 
К.Г. Юнга, включающую ощущение, мышление, чувство и интуи-
цию), пластичный под воздействием суггестивных воздействий 
и подсознательных импульсов, долгое время игнорировался, под-
тверждая тем самым мысль о том, что «человек развивал свое со-
знание медленно и трудно… эта эволюция и сейчас далека от за-
вершения, поскольку значительные области человеческого разума 
погружены в темноту» [Юнг, 1991, 27–28].
Таким образом, согласно традиционным представлениям пси-
хологии, в процессе онтогенеза при развитии значения слова ме-
няется не только его смысловая структура, но и система психо-
логических процессов, связанных с этим словом. В восприятии 
маленького ребенка ведущую роль играет аффект, эмоционально 
окрашенные ощущения; в восприятии подростка основную роль 
выполняет наглядный опыт, связанный с механизмами памяти; 
для мышления взрослого важна система логических связей, кото-
рая стоит за словом.
Однако предложенная классиками отечественной психологии 
модель формирования языка и языкового развития человека тре-
бует уточнений. На фоне мультидискурсной структуры современ-
ной речи и свойственной ей вольной эманации образного слова 
становится очевидно, что изменение значения слова и психологи-
ческих процессов, связанных со словом, в процессе онтогенеза не 
замыкается жесткими берегами выработанной трехуровневой мо-
дели: аффекты/наглядные представления/вербально-логические 
отношения. Процессы/продукты высшей духовной деятельности, 
запечатленные в речи, могут быть рассмотрены как материальные 
процессы, представляющие собой многоуровневую и перекрест-
ную иерархию рефлекций внешнего мира и образов сознания гово-
рящего: рефлекции первого уровня порождают рефлекции рефлек-
ций, те в свою очередь запускают рефлекции в кубе… в N-степени 
окружающего мира. Эти рефлекции вступают между собой в слож-
ные парадигматические отношения и на высоком уровне абстра-
гирования конкретного значения начинают работать как машина 
самопорождения смыслов на основе многочисленных ассоциаций 

и механизмов селекции. То есть в процессе формирования речи 
развитие новых значений погружается в процесс бесконечного ге-
нерирования новых смыслов и безграничного семиозиса – дина-
мического процесса интерпретации знака.
Таким образом, формирование языка (как на уровне онто-
генеза, так и та уровне филогенеза) является процессом рефлек-
ции в слове объективного мира и его интериоризации сознанием; 
рационализации и эмоционализации, предполагающих обработку 
рациональным и эмоциональным уровнями сознания конкрет-
но-чувственного опыта говорящего субъекта; экстериоризации как 
переноса вовне конкретно-чувственного опыта в его рациональ-
но и эмоционально обработанной форме; эмансипации слова от его 
материально-практической матрицы, коммуникации с помощью 
слова на межличностном уровне и универсализации как передачи 
личного и обобщения общественного опыта в вербальной форме.
Поэтому язык является автономной самоориентирующейся 
и самоорганизующейся социальной коммуникационной системой, 
обладающей собственной динамикой развития [Luhmann, 1985]. 
Потенциал саморазвития, заложенный в языке, превращает его 
в своеобразную самопрограммирующуюся машину, работающую 
на принципах селекции и генерации.
Как показал в свое время один из членов Пражского лингви-
стического кружка С. Карцевский, слово в системе лексики нахо-
дится в двойном ряду перекрестных отношений – синонимиче-
ских и омонимических. Когда, например, существительное рыба 
употребляется для обозначения человека (флегматик), то оно мо-
жет создать омонимический ряд (рыба – живущее в воде животное, 
рыба – флегматичный человек), но одновременно оно же расши-
ряет и синонимический ряд (флегматик, вялый человек, холодный 
человек, рыба) [См.: Будагов, 2003, 72].
Двойной ряд перекрестных значений так же, как и трех-
уровневая структура изменения значений слова в процессе фор-
мирования речи, может быть скорректирован в направлении 
увеличения. Представляется, что слово находится на пересече-
нии как минимум трех «осей координат»: синонимии, омони-
мии и антонимии (применительно к тем словам, которые могут 
иметь антонимы). Например, когда слово современного разго-
ворного русского языка вкалывать употребляется для обозначе-
ния изнуряющей работы, которой занимается человек, то оно не 
только может создать омонимический ряд (вкалывать – проды-
рявить, прикрепить, вкалывать – вливать через шприц раствор, 
вкалывать – трудиться до изнеможения) и не только расширяет 
синонимический ряд (трудиться, батрачить, калымить и др.), 

но и создает новый антонимический ряд (вкалывать/бездельни-
чать, лениться).
Как самопрограммирующаяся машина язык инструментален, 
и эта инструментальность многопланова.
Во-первых, язык – орудие реализации целенаправленной дея-
тельности человека, в том числе межличностной коммуникации. 
Во-вторых, язык является посредником-медиатором. В-третьих, 
слова нередко рассматривают как «аккумуляторы живой энергии, 
своего рода энергетические сгустки» [Зинченко, 1993, 5–19]. Эта 
энергия может быть источником радиации (Н.С. Трубецкой) и иррадиации (
А. Доза). В концепции Н.С. Трубецкого русский литературный 
язык стал очагом литературно-языковой радиации для 
целой зоны литературных языков Европы. У А. Доза речь идет об 
иррадиации в контексте внеязыковой причинности: источниками 
языковой иррадиации выступают крупные города, из которых идет 
распространение слов, форм и выражений [Серио, 2001, 263]. Наконец, 
язык называют транспортным средством, служащим внутренним 
вектором учения или доктрины [Дебрэ, 2009, 162].
Инструментальность языка изучается одним из направлений 
лингвистики, появившемся в ХХ веке – лингвопрагматикой; основы 
ее были заложены в работах Ч.C. Пирса, Ч.У. Морриса, 
Л. Витгенштейна. Лингвопрагматика нередко рассматривается 
как ответвление классической семиологии. По мысли Р. Дебрэ, 
существует семиология основателей, восходящая к Ф. Соссюру 
и его структурному анализу языка, которая вращается вокруг идеи 
кода как системы правил по противопоставлению друг другу неких 
единств, ускользающих от сознания говорящего. Эта семиология 
вдохновляла в 50–60-е годы Р. Барта, К. Метца, Л. Мартена 
и других структуралистов. Второе направление – это модернизированная 
и технизированная ветвь семиотики, «открытая и менее 
интеллектуалистская, чем первая, (она) реинтегрирует в языковом 
акте жест, ритм, интонацию, интерсубъективные стратегии…, она 
изо всех сил старается порвать с логоцентризмом истоков, будучи 
неотступно преследуемой вопросами изначального, или совершенного 
языка» [Дебрэ, 2009, 222–223]. Эта семиология связана 
с американским логиком Ч.С. Пирсом. Семиотика Ч.С. Пирса – 
это семиология в расширенном понимании, открывающая целую 
серию знаков; не подчиняющая невербальное сообщение 
вербальному и согласующая организацию смысла с прагматикой 
 [Дебрэ, 2009, 223].
Ч.С. Пирс вводит понятие «знаковой ситуации», или «ситуации 
знаковости». Имеется в виду тройственное отношение, или 
взаимодействие, в котором одно нечто выступает как знак другого 

нечто (объекта) для третьего нечто (интерпретатора). Под «семио-
зисом» Ч.С. Пирс понимал такое действие, которое связано с сотрудничеством 
этих трех субъектов (знак, его объект и его интер-
претант) [Эко, 2007, 469–470]. Установив трехчастный характер 
речевой коммуникации, Ч.С. Пирс составляет семиотические 
ряды. По мысли У. Эко, Ч.С. Пирс представлял себе знак в виде 
треугольника, основание которого составляет символ, или репре-
зентамент, соотнесенный с обозначаемым объектом, в вершине 
треугольника находится интерпретанта, благодаря которой знак 
значит даже в отсутствие интерпретатора [Эко, 1998, 52].
Ч.С. Пирс формулирует основной принцип лингвопрагмати-
ки: «Каждый субъект предложения 〈…〉 должен быть Предписани-
ем или Символом, который не только дает интерпретатору описа-
ние того, что должно быть сделано им 〈…〉, чтобы получить Индекс 
индивидуального объекта 〈…〉, относительно которого данное пред-
ложение репрезентируется как истинное, но каждый, кроме того, 
присваивает некоторое обозначение этому индивидуальному объ-
екту» [Пирс, 1983]. Значение слова понимается Ч.С. Пирсом через 
реализацию его в действиях и их последствиях. Имена существи-
тельные и прилагательные мыслятся Ч.С. Пирсом как части не-
которого глагола, обозначающего действие. Считая предикацию 
основной функцией предложения, он рассматривает ее во всем 
многообразии (аналогическая, деноминативная, диалектическая, 
прямая, сущностная, осуществленная, формальная, естественная).
Ч.С. Пирс вводит важное для лингвопрагматики логическое 
понятие – квантор. По его мысли, квантор субъекта каждый раз 
предписывает, каким образом субъект должен быть выбран из 
множества, называемого его универсумом. В логике вероятностей 
кванторы относятся к опытным данным за достаточно длитель-
ные отрезки времени. Но в логике необходимости, как утвержда-
ет Ч.С. Пирс, опыт такого рода не учитывается и требуются толь-
ко два квантора3 – квантор общности, который разрешает выбрать 
из универсума любой предмет, безразлично какой, и квантор су-
ществования, который предписывает, что должен быть выбран 
подходящий объект [Пирс, 1983]. Получается, что оперируя эти-
ми гемилогическими (полулогическими) кванторами, один из ко-
торых позволяет выбрать из универсума любой объект, кроме од-
ного, а другой ограничивает свободу выбора одним или другим 
из подходящих двух, говорящий достигает вербального могуще-
ства, сопоставимого с волей Господа, со словом Божьим. В этом, 

3 Мы считаем также необходимым ввести понятие «квантор будущего», ко-
торый будет рассмотрен в дальнейшем.

возможно, и была заложена сверхзадача лингвопрагматики как 
направления лингвистики, считающего слово эквивалентом дей-
ствия. Ч.С. Пирс рассматривает предложение «Все люди смертны» 
и устраняет из него квантифицирующее слово «все»: тем самым 
говорящий преодолевает смерть как неминуемость человеческой 
жизни, дарует людям (хотя бы единичным) бессмертие, выполняя 
воистину Христову миссию. Homo lingual 4 превращается в Нomo 
faber 5, масштаб деяний которого уравнивает его с Deus ex maсhina6.
Именно тайна перформативов делает возможными «речи, кото-
рые потрясли мир», «идеи, изменившие эпоху», «книги, сделавшие 
Революцию». «Лютер, немецкий монах-августинец, вывесив пят-
надцать тезисов на латыни на двери церкви, кончил тем, что пре-
дал Европу огню и мечу. Как же печатный плакат превратился в ре-
лигиозную войну и протестантство? Как несколько переплетенных 
листков, озаглавленных “Манифест коммунистической партии” 
и опубликованных в 1848 г. в Лондоне, – с количеством читателей 
между 200 и 300 – сумели пятьдесят лет спустя превратиться в ми-
ровую коммунистическую систему (с миллиардом приверженцев)?» 
[Дебрэ, 2009, 184]. В этом, несомненно, главный вопрос, стоящий 
перед лингвистикой сегодня, и лингвопрагматика, основы которой 
заложены Ч.С. Пирсом, пытается дать на него ответ, демонстрируя 
«материальное могущество слов».
Эти идеи развивал Ч.У. Моррис. По мысли Ч.У. Морриса, 
знаки истинны, если они соответствуют ожиданиям тех, кто ими 
пользуется, и тем самым приводят к поведению, имплицитно зало-
женному в ожидании или интерпретации, – то есть к запрограмми-
рованному действию. Таким образом, разумное и свободное пове-
дение человека Ч.У. Моррис связывает с управлением поступками 
путем предвидения последствий, которое становится возможным 
благодаря знакам.
По мысли Ч.У. Морриса, семиотика должна не только изу-
чать воздействие знака на тех, кто будет его интерпретировать, 
но она должна также выявлять смешение разных целей, для ко-
торых используются знаки. «В случаях явной недобросовестности 
цель достигается тем, что употребленным знакам придаются ха-
рактеристики утверждений, имеющих синтаксическое и семанти-
ческое измерения, так что они кажутся логически доказанными 

4 Человек языковой (лат.).
5 Человек деятельный (лат.).
6 Бог из машины (лат.): в античном театре выражение означало появле-
ние бога, спускающегося с неба на колеснице, который решает все проблемы 
героев.

и эмпирически подтвержденными, хотя в действительности нет 
ни того, ни другого» [Моррис, 1982]. Эта маскировка одного из-
мерения под другое, а также маскировка в пределах самого прагма-
тического измерения принимает у Ч.У. Морриса форму языкового 
манипулирования: «Агрессивные действия индивидуумов и соци-
альных групп зачастую прикрываются покровом морали, а декла-
рируемая цель часто отличается от подлинной». Однако отноше-
ние Ч.У. Морриса к языковому манипулированию противоречиво. 
С одной стороны, декларируется цель освобождения человека «от 
сплетенной им самим паутины слов»; утверждается, что язык (в том 
числе язык науки) нуждается в очищении, упрощении и упорядо-
чении и что теория знаков – полезный инструмент для ликвидации 
последствий манипуляции. С другой стороны, говорится, что язык 
морали, изобразительных и прикладных искусств особенно подхо-
дит для управления поведением, «для представления вещей или си-
туаций как объектов интереса, для манипуляции вещами с целью 
достижения желаемых результатов» [Моррис, 1982].
Л. Витгенштейн в «Логико-философском трактате» развивает 
идею Ч.С. Пирса о кванторах как семантических стрелках: «Име-
на подобны точкам, предложения – стрелкам, они имеют смысл» 
[Витгенштейн, 2008]. Человек «опутан» сплетенными им самим 
словами: «Язык переодевает мысли. И притом так, что по внешней 
форме этой одежды нельзя заключить о форме переодетой мысли, 
ибо внешняя форма одежды образуется совсем не для того, чтобы 
обнаруживать форму тела» [Витгенштейн, 2008]. Как и его предше-
ственники, Л. Витгенштейн пришел к пониманию языкового зна-
чения как прерогативы субъекта, а не языка: это было равнозначно 
прагматизации языкового значения, теряющего связь с семанти-
кой: «В предложении еще не содержится его смысл, но, пожалуй, 
лишь возможность его выражения… В предложении содержится 
форма его смысла, но не его содержание» [Витгенштейн, 2008].
Деятельностный (акциональный) принцип разрабатывался 
в дальнейшем Д.Л. Остином и Д.Р. Сёрлем, создавшими теорию 
речевых актов, конструктами которой являются перформативность 
и иллокутивность. Перформативы предполагают прямое отождест-
вление слова и действия в процессе речевого акта; иллокутивы, 
классифицированные Д.Р. Сёрлем на репрезентативы, директивы, 
экспрессивы, декларативы и комиссивы, имеют более опосредо-
ванное отношение к действию.
По мысли Д.Р. Сёрля, с семантической точки зрения в пред-
ложении можно различать пропозициональный показатель (пропо-
зицию), то есть элемент, выражающий суждение с помощью ре-
ференции и предикации; и показатель иллокутивной функции,