Вильнюс. Город странников

h s e 
b i b l i o t h e c a 
s e l e c ta

l a i m o n a s  b r i e d i s

v i l n i u s
s ava s  i r 
s v e t i m a s

л а й м о н а с  б р и е д и с

в и л ьн юс
г о р о д  
с т р а н н и к о в

Издательский дом  
Высшей школы экономики 
Москва, 2021

Перевод с литовского Таисии Орал

2-е издание, электронное

УДК 908
ББК 63.3(4)
Б87

Серия «HSE Bibliotheca Selecta» 
Основана в 2020 г.

Кураторы: Елена Иванова, Александр Павлов

Перевод с литовского Таисии Орал
Перевод выполнен при поддержке Института культуры Литвы

Б87
Бриедис, Лаймонас.

Вильнюс. Город странников / Л. Бриедис ; пер. с литовского Т. Орал ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа 
экономики». — 2-е изд., эл. — 1 файл pdf : 337 с. — Москва : Изд. дом Высшей школы экономики, 2021. — 
(HSE Bibliotheca Selecta). — Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 4.5 ; экран 
10". — Текст : электронный.

ISBN 978-5-7598-2099-4

В книге литовско-канадского географа и историка культуры Лаймонаса Бриедиса рассказывается история мультикуль-
турной столицы Литвы начиная с ее «рождения в Европе» XIV века и до наших дней. Вильнюс как «географическая лич-
ность» и «исторический герой» показан глазами посещавших его «чужаков». Опираясь на многочисленные источники на 
разных языках, автор прослеживает, какими картографическими, политическими и культурными смыслами наделялся город 
в разные периоды своей истории. Столица языческого княжества глазами католических миссионеров; барочный город на 
просторах мифической Сарматии глазами европейских картографов; польская провинция глазами знаменитого путеше-
ственника и натуралиста Георга Форстера; город периода войны 1812 года глазами венского врача Йозефа Франка; Вильна 
в составе Российской империи глазами русских классиков (Александра Островского, Федора Достоевского, Льва Толстого); 
оккупированный город в годы Первой мировой войны глазами немецкого солдата-фланёра; загадочная еврейская Вильна 
глазами немецкого писателя-модерниста Альфреда Дёблина — вот лишь некоторые из сюжетов, вошедших в полифоническое 
повествование о Вильнюсе.
Книга адресована широкому кругу читателей.

УДК 908 
ББК 63.3(4)

Электронное издание на основе печатного издания: Вильнюс. Город странников / Л. Бриедис ; пер. с литовского 
Т. Орал ; Нац. исслед. ун-т «Высшая школа экономики». — Москва : Изд. дом Высшей школы экономики, 2020. — 
336 с. — (HSE Bibliotheca Selecta). — ISBN 978-5-7598-1966-0. — Текст : непосредственный.

В оформлении обложки использована хромолитография В. Адама и Л. Бишебуа по картине М. Залеского 
«Остробрамская улица в первой половине XIX века» (из «Виленского альбома» Я. К. Вильчинского. Париж, 1846)

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных техническими средствами защиты авторских 
прав, правообладатель вправе требовать от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-7598-2099-4
© Briedis Laimonas, 2015
©  Перевод на русский язык. Национальный исследовательский 
университет «Высшая школа экономики», 2020

о г л а в л е н и е

Вступление к русскому изданию 8
Пролог. Отправные точки 13
Глава первая. На заре Европы 21
Глава вторая. На просторах Сарматии 47
Глава третья. В тени Просвещения 77
Глава четвертая. На перекрестке империй 107 
Глава пятая. В тисках России 165
Глава шестая. На ландкарте Германии 211
Глава седьмая. В зеркале народов 249
Глава восьмая. В вихрях Европы 287

Список иллюстраций 324
Использованная литература 327
Алфавитный указатель 330

...моему отцу, Юлюсу-Витаутасу

в с т у п л е н и е 
к  р у с с к о м у  и з д а н и ю

На берегах реки широкой,
Что лентой синей улеглась,
Как обновленная гробница,
Лежит литовская столица... 
Александр Жиркевич. Картинки детства. 1890

Польско-американский поэт Чеслав Милош писал о сизифовой участи пове-
ствователя, задумавшего обнажить душу его родного города. Милош провел 
свои детство и юность в межвоенном Вильнюсе, когда город, в то время на-
зывавшийся Вильно, был частью Польши. Поэт навсегда покинул Вильнюс 
летом 1940 года, в самом начале серии судьбоносных преобразований, кото-
рые пережила современная Литва. В период военных перемен дорогой Ми-
лошу «сну подобный город» превратился «в лихорадочную вавилонскую 
башню». Милош предчувствовал отчуждение, и «не только потому, что 
иной флаг развевался над Зáмковой горой, изменились названия улиц и язык 
указателей»1. В пространстве европейского поля боя Вильнюс был безвоз-
вратно «тонущей льдиной»2. До боли знакомый поэту город с каждым днем 
всё больше походил на призрак. Спустя десятилетия так и не вернувшийся 
в Вильнюс Милош признался: «Мне видится несправедливость», — пари-
жанин, например, «не обязан возвращать свой город из небытия всякий раз, 
когда хочет его описать». Нарративная — воображаемая — сила Парижа 
(или, скажем, Санкт-Петербурга и Москвы) зиждется на богатстве аллюзий, 
поскольку город «существует в произведениях пера, кисти и резца; даже если 
бы он исчез с лица земли, его можно было бы воссоздать в воображении». 

1 Miłosz Cz. Native Realm: A Search for Self-Definition / transl. by C.S. Leach. Berkeley: 
Univ. of California Press, 1981. P. 206.
2 Ibid. P. 207.

И наоборот, каждый раз, когда Вильнюс попадает в поле зрения, его образ 
истончается до силуэта. Как следствие, мысленно возвращаясь к городско-
му ландшафту, на фоне которого разворачивалась значительная часть его 
жизни, Милош «вынужден сгущать» воображение, изобретая «самые что 
ни на есть утилитарные символы», которых ожидают, «когда всё, от гео-
графии и архитектуры до цвета воздуха, должно быть спрессовано в одно 
предложение»3. Повествование, создающееся вопреки подобному стертому 
образу, становится прежде всего способом возвращения в город, которому 
ты представляешься чужестранцем. Кроме того, существует возможность 
двигаться и в противоположном направлении, повествуя о своем родном 
городе, как если бы он был неизвестной, далекой землей. Милош использу-
ет обе перспективы: он усиливает чувство дистанции, изображая Вильнюс 
как «город без имени», и в то же время приближается к нему с нарративных 
берегов необозначенного континента на языке «невыраженного, нерасска-
занного»4. И всё было бы хорошо, заключает поэт, если бы «язык не вводил 
нас в заблуждение, находя разные имена для одних и тех же вещей в разных 
временах и пространствах»5.
Итак, Вильнюс предлагает больше, чем кажется на первый взгляд, не 
в последнюю очередь потому, что всегда был местом в поисках собственно-
го отражения. Название города — Vilnius — имеет литовские и языческие 
корни, но в анналах истории оно звучит на разные лады: Wilno по-польски, 
Wilna и Wilda по-немецки, Vilna по-французски, Вильна и Вильно по-русски, 
Вiльня по-белорусски, а также ענליוו (Вильне) на идиш. Подобное множество 
имен приводит к разветвлению городского нарратива во все стороны и вместе 
с тем позволяет писать о городе без строгой привязки к его географическому 
местоположению. К тому же Вильнюс всегда был местом встречи и смеше-
ния языков, религий и культур. Извилистые улочки и переулки, таинственно 
пересекающиеся дворы, шпили храмов и завораживающая лепнина — всё 
рассказывает запутанную историю литовцев, поляков, русских, белорусов, 
евреев, немцев и татар, которые считали это место своим домом. Таким об-
разом, исследование Вильнюса — это всегда путешествие через границу, 
посещение незнакомых территорий, культур и языков.
Так случилось, что город Вильнюс был заложен в долине, в месте слия-

ния двух рек в самой холмистой части Литвы, где, согласно языческой кос-
мологии, преисподняя встречается с небесами. Поскольку название города 
произошло от корня, который также лежит и в основе слов vėlė (душа умер-
шего) и velnias (черт, дьявол), можно сказать, что оно подразумевает и место 
перехода в потусторонний мир. Эта аллюзия помогает увидеть в Вильнюсе 
аллегорию междумирья, где присутствие душ умерших придает форму утра-
там. В период Ренессанса символом Вильнюса стал св. Христофор, покрови-
тель путешественников и паромщиков, но также и, что довольно любопытно, 

3 Ibid. P. 45.
4 Miłosz Cz. The Collected Poems, 1931–1987. L.: Penguin, 1988. P. 184–188.
5 Ibid. P. 258.

вступление к русскому изданию 

переплетчиков; им (покровителем) вполне мог бы стать и Орфей, древнегре-
ческий отец песни, который, согласно Страбону, был ловкачом, способным 
войти живым в мир мертвых, но лишь для того, чтобы вернуться погружен-
ным в скорбь. Мне кажется, что каждый пишущий о Вильнюсе — немного 
Орфей и немного св. Христофор — переводчик (или паромщик), путеше-
ствующий в неизведанное, доставляющий силуэты прошлого к невидимым 
берегам будущего. Перевод нередко служит страховкой на случай утраты 
памяти. И все-таки писатель в роли переводчика неизбежно оказывается 
предателем6. Чтобы сделать прошлое видимым, нужно порвать с настоящим. 
Современный Вильнюс — это хамелеон, постоянно меняющий свои 
цвета по требованию обстоятельств. Снабженный длинной и путаной исто-
рией сдвигающихся политических границ, город обладает неисчерпаемым 
нарративным потенциалом контрпамяти. В этом смысле, как и в плане ар-
хитектуры, Вильнюс — барочный город, место перехода из видимого в не-
видимое. Барочное воображение представляет мир как игру света и тьмы, 
жизни и смерти, отражая, точно в зеркале, перевернутую реальность. В ито-
ге оглядка на Вильнюс оказывается не столько вопросом эстетики, сколько 
аллегорической необходимостью поиска исторической справедливости. Это 
делает рассказ о Вильнюсе упражнением в барочной грамматике аллегорий, 
попыткой, зачастую тщетной, найти форму для выражения забытых смыслов.
Поэт Моисей Кульбак, уроженец города, уподобил Вильну «сну каб-
балиста» с «тысячей дверей в мир». Для Кульбака, который в 1926 году на-
писал свое стихотворение как личную прощальную песнь городу, идиш был 
универсальным ключом, открывавшим «празднично повседневные ворота 
в город». Разнородные, конфликтующие нарративы, однако, всегда «разбре-
даются и скитаются»7, развертывая городской ландшафт назад в его прошлое. 
Предпринимая попытку отразить душу Вильнюса, я стремлюсь к тому же, 
оставляя читателям возможность найти свой путь домой после путешествия 
по миру. В то же время русский поэт Александр Жиркевич (писавший под 
псевдонимом Александр Нивин) в своем автобиографическом стихотворе-
нии, опубликованном в Санкт-Петербурге в конце XIX века, сравнил Вильну 
с «обновленной гробницей». Я выбрал эту метафору Жиркевича в качестве 
эпиграфа к русскому переводу книги, поскольку она емко характеризует нар-
ративную рамку современного Вильнюса. 
В культуре барокко телесное следует за воображаемым, провоцируя 
воспринимать память как отражение невидимого. Это делает исследова-
ние нарративной географии города не чем иным, как исчислением потерь. 
За последнее столетие Вильнюс претерпел множество изменений, привед-
ших к необратимым лингвистическим разрывам внутри главной сюжетной 
линии города. В 1879 году, например, 40 процентов из 155 тысяч жителей 

6 Итальянский каламбур: traduttore (переводчик) — traditore (предатель). — Примеч. 
пер. 
7 Kulbakas M. Vilnius: poema / red. J. Riškutė. Vilnius: Vaga, 1997. P. 33–35. На русский язык 
поэму «Вильнюс» перевел Виталий Асовский.

вступление к русскому изданию 

города называли идиш в качестве родного языка, 30 процентов указывали 
польский, 20 процентов — русский, 4 процента — белорусский и только 
2 процента — литовский. Столетие спустя демографический состав едва ли 
узнаваем: из полумиллионного населения города около двух третей счита-
ют себя литовцами, в то время как русские и поляки составляют примерно 
по 15 процентов. Менее 0,5 процента жителей — евреи, и среди них только 
единицы знают идиш. Сухая статистика скрывает жуткие обстоятельства 
такой лингвистической трансформации: в течение одного десятилетия во 
время и пос ле Второй мировой войны город потерял примерно девять де-
сятых своего довоенного населения из-за массовых убийств, вынужденных 
переселений, переездов и эмиграции.
Повествователь-мемуарист подобен Орфею, или, если перефразировать 
одного из самых знаменитых еврейских писателей Вильны, Хаима Граде, он — 
странник, бродящий среди надгробий. В послевоенном Вильнюсе, пишет 
Граде, вернувшийся в родной город по окончании войны, истории Вильны 
«лежат погребенными — и кричат, в тишине — здесь лежат погребенными 
все молитвы, произнесенные евреями за сотни лет». И действительно, «вся 
Вильна является надгробием своим последним евреям, и гои теперь сидят 
вместо них, как совы посреди руин»8. С прозорливостью орфического поэ-
та Граде провидит будущее Вильнюса, где еврейской Вильне будет отведе-
но «пространство даже меньшее, чем надел бедного крестьянина. Каждый 
маленький городской парк, детская площадка будет казаться больше расчи-
щенного пространства»9 местных потерь. Послевоенный Вильнюс стал городом 
иммигрантов: заезжий репортер The New York Times назвал его «плавильным 
котлом» меньшинств. Со временем литовское меньшинство стало 
доминирующим большинством. 
Вернувшись в Вильнюс спустя полвека после отъезда из Вильно, Милош 
обнаружил его уже совершенно реконструированным «трупом города» — 
пятном памяти без единого знакомого лица. После еще нескольких визитов, 
незадолго до своей смерти, поэт разглядел в этом безликом Вильнюсе контуры 
неведомого, увеличенные иллюзией реальности, незнакомую территорию, 
населенную узнаваемыми лицами, чья «география, говорит Сведенборг, не 
находит места на карте. / Ибо там, кто как был, так и видит. / И даже тут 
возможно совершить ошибку; скажем, / бродить / не сознавая, что ты уже 
на другой стороне»10. Барокко стремится к совершенству, но разворачивается 
вокруг незаконченного и частичного. По аналогии, мне кажется, рассказывать 
о Вильнюсе — значит стремиться к прямым линиям, позволяя своим 
иллюзиям ускользать.

8 Grade Ch. My Mother’s Sabbath Days: A Memoir / transl. by Ch. Kleinerman-Goldstein 
a. I. Hecker Grade. Lanham: Rowman & Littlefield, 2004. P. 382.
9 Ibid. P. 348. 
10 Miłosz Cz. Werki // Second Space: New Poems / transl. by Cz. Miłosz a. R. Haas. 
N.Y.: HarperCollins, 2004. P. 8.