Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации

ОБЫДЕННОЕ И НАУЧНОЕ ЗНАНИЕ ОБ ОБЩЕСТВЕ:
взаимовлияния и реконфигурации

ОБЫДЕННОЕ И НАУЧНОЕ ЗНАНИЕ 
ОБ ОБЩЕСТВЕ:
взаимовлияния и реконфигурации

Прогресс-Традиция
Москва

ФЕДЕРАЛЬНОЕ АГЕНТСТВО НАУЧНЫХ ОРГАНИЗАЦИЙ
ИНСТИТУТ СОЦИОЛОГИИ РАН

УДК 316.
ББК 60.507
О 30

Издание осуществлено при финансовой поддержке 
Российского гуманитарного научного фонда (РГНФ), 
проект № 15-03-16025

Утверждено к печати Ученым советом Института социологии РАН

Рецензенты: д. соц. н. А.Б. Гофман, д. ист. н. Н.В. Романовский

О 30 
 
Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации: [монография] / Под ред. И.Ф. Девятко, Р.Н. Абрамова,  
И.В. Катерного. – Москва: Прогресс-Традиция, 2015. – 328 стр.

ISBN 978-5-89826-445-1

Коллективная монография обобщает результаты масштабного теоретического и историко-социологического исследования вариативных концептуализаций социального знания в различных дисциплинарных областях социальных наук, осуществленного на основе анализа представительного корпуса 
классических и современных работ. При подготовке монографии авторы широко использовали объяснительные модели и концептуальные ресурсы социологии знания, теоретической социологии, а также современные методологические подходы когнитивной социальной науки. Представлены первые 
результаты теоретической экспликации и описания механизмов взаимовлияния обыденного и научного знания об обществе, предложены основания для 
классификации форм обыденного социального знания, относящихся к базовым концептам социологии. Монография призвана заполнить теоретические 
лакуны в понимании процессов рефлексивной реконфигурации научного и 
обыденного знания об обществе. Эти процессы проиллюстрированы на примерах широких дисциплинарных областей – социологии науки и профессий, 
социальной экологии и биоэтики, социальной эпистемологии, современной 
социальной теории и концепций анализа folk sociology.
Монография ориентирована на ученых и преподавателей, работающих 
в области общественных и гуманитарных наук, и адресована всем тем, кто 
интересуется современной социальной теорией.
УДК 316.
ББК 60.507

                                                               На переплете:
                                          А. Джакометти. Три идущих человека

© Институт социологии РАН
© Коллектив авторов, 2015
ISBN 978-5-89826-445-1 
© «Прогресс-Традиция», 2015

ОГЛАВЛЕНИЕ

7 
ПРЕДИсЛОВИЕ 

I 

 
Социальное знание, обыденное и научное: 
 
теоретичеСкие перСпективы и интерпретации

13 
Глава 1. социальное знание и социальная теория: 
 
 
от социологии знания к когнитивной социологии
41 
Глава 2. Обыденные теории групп, сообществ и обществ: 
 
 
перспективы социологического анализа
65 
Глава 3. «Этот мир придуман не нами»? 
 
 
О роли знаний в конструировании реальности 
 
 
(классики и современники)
96 
Глава 4. Платон о соотношении обыденного 
 
 
и научного знания о справедливости

II 

 
диСциплинарное Социальное знание и «народная Социология»: 
 
практики производСтва и реконфигурации

121 
Глава 5. Реконфигурация форм обыденного и научного знания 
 
 
об обществе: дискурс трансдисциплинарности 
146 
Глава 6. Проблемы рационализации ценностно-когнитивных 
 
 
дилемм в условиях смешанных коммуникаций 
 
 
(на примере экологической практики)
217 
Глава 7. Обыденные суждения о причинности и вине 
 
 
за непреднамеренные негативные последствия действий: 
 
 
экспериментальный подход к оценке влияния 
 
 
институциональной области и типа социального актора 
232 
Глава 8. Об истоках исследований обыденных 
 
 
и научных представлений о прошлом в социологии XX–XXI вв.
246 
Глава 9. Обыденное и научное знание в исследованиях профессий 
 
 
и профессионализма: историко-теоретический анализ
310 
Глава 10. Взаимное превращение обыденного и научного в истории 
 
 
создания новой социологии науки в 1970–80-х гг.: модель 
 
 
совмещения социального и рационального объяснений

325 
сведения об авторах 
326 
Contents

Ответственные редакторы:
И.Ф. Девятко, Р.Н. Абрамов, И.В. Катерный

Авторский коллектив:
Р.Н. Абрамов (гл. 9), 
К. Бруккмайер (гл. 5), 
К.А. Гаврилов (гл. 2; гл. 7 – совместно с И.Ф. Девятко), 
И.Ф. Девятко (предисловие, гл. 1; гл. 7 – совместно с К.А. Гавриловым), 
А.А. Зотов (гл. 8), 
И.В. Катерный (гл. 6), 
А.А. Кожанов (гл. 10), 
Д.Г. Подвойский (гл. 3), 
В.В. сапов (гл. 4)

Предисловие

Обращение к проблематике соотношения обыденного и дисциплинарного знания об обществе, на первый взгляд, имеет частное 
значение для узкого круга специалистов, изучающих эпистемологию 
социального познания. Однако вопрос о том, как соотносятся лежащее в основании повседневной жизни общее знание (т.е. знание, принадлежащее каждому и рефлексивно разделяемое с другими) и специализированное и дисциплинарно организованное научное знание, стоит в центре 
не только социологии, но и всей интеллектуальной традиции модерна. Кажущаяся интуитивная ясность понятия обыденного и непосредственно доступного любому, кто способен к здравому суждению, 
«общего знания», необходимого в том числе для скоординированного 
социального действия и социального порядка, вплоть до середины  
XX века успешно маскировала обширную область непростых логико-математических проблем [см., например: 3], однако осмысление 
фундаментальной, хотя и требующей критического отношения, роли 
такого знания становится самостоятельной темой уже в философии 
Просвещения. Так, Томас Рид в «Исследовании человеческого ума на 
принципах здравого смысла» (1764) высоко оценивал последний не 
только как источник достоверности, не основанной исключительно 
на рассудке или, напротив, чувственном восприятии, но также как 
особый тип знания, который позволяет философу успешно противостоять опасности скептицизма, избегая крайностей радикального 
эмпиризма или рационализма. Одним из аргументов Рида против 
скептицизма, сопровождаемого исключительным (и некритичным) 
упованием на собственный разум, было утверждение, что собственный разум как высшая критическая инстанция не только является 
таким же произведением Природы (следующим, конечно, замыслу ее 

Предисловие
8

Творца), как и свидетельства чувств, но и приобретается нами лишь 
постепенно, в результате длительного использования благоразумной 
веры и в свидетельства восприятия, и в слова авторитетных для нас 
других людей: «Я инстинктивно верил во все, что бы они [родители и 
учителя] не говорили мне, задолго до того, как я приобрел идею лжи 
или подумал, что они способны обмануть меня. Впоследствии, поразмыслив, я обнаружил, что они поступали как благородные и честные 
люди, которые желали мне добра. Я обнаружил, что если бы я не верил 
тому, что они мне говорили, прежде чем я смог объяснить мою веру, то 
это было бы немногим лучше, чем положение ребенка, оставленного 
эльфами взамен похищенного1. И хотя эта природная доверчивость 
способствовала тому, что меня иногда обманывали, все же в целом 
она дает мне бесконечное преимущество. <…> существует значительно больше сходства, чем обычно признается, между свидетельствами 
природы, данными при помощи наших внешних чувств, и свидетельствами людей, данными при помощи языка» [2, 290]. По Риду, здравый смысл – это наиболее очевидные заключения, выводимые из наших восприятий и свидетельств других людей при помощи рассудка. 
При этом «наиболее отдаленные выводы, которые сделаны из наших 
восприятий посредством разума, составляют то, что мы обычно называем наукой в различных областях природы, – будь то земледелие, 
медицина, механика или любая область натурфилософии» [там же, 
293]. Однако расстояние между и наукой и здравым смыслом обычных 
людей, следуя Риду, подчас так невелико, «что мы не можем отличить, 
где последний заканчивается, а первая начинается» [там же]. 
столь же отчетливую проблематизацию тесных, пусть и не всегда 
прозрачных отношений между «здравым пониманием, посредством 
которого люди ведут себя в обычных делах» [там же] и тем знанием, 
которое производят не только естественные науки, но и науки о человеке, мы обнаруживаем, пожалуй, лишь в значительно более поздних 

1 Рид, очевидно, полагает, что с  точки зрения неприятия окружающими, с которым приходится сталкиваться такому подменышу,  и проистекающих отсюда негативных последствий, его положение сходно с положением описанного страницей 
ранее «мудрого и рационального философа», последовательно проявляющего скептицизм в отношении данных внешних чувств и попадающего в череду предсказуемых 
неприятностей (разбивающего нос о столб, падающего в канаву и, в итоге, заключаемого в сумасшедший дом).

идеях социальной феноменологии А. Шюца, восходящих, в свою очередь, к  идеям Э. Гуссерля о конститутивной природе здравого смысла 
повседневности, изначально предстающего перед нами как жизненный мир, «мир для всех нас … о котором все могут говорить» [1, 279] и 
лишь впоследствии охватываемого сетью объективирующих научных 
концептов. В «Кризисе европейских наук и трансцендентальной феноменологии» Гуссерль пишет: «Обычный опыт, в котором дан жизненный мир, есть последнее основание всякого объективного познания. И коррелятивно: сам этот мир, как (изначально) сущий для нас 
чисто из опыта, донаучно, уже содержит в своей инвариантной сущностной типике все возможные научные темы» [там же, 300]. Однако 
ни популярный и породивший множество нетривиальных и подчас 
спорных интерпретаций проект сугубо дескриптивной социальной 
феноменологии Шюца, ни, например, более радикальные в некоторых отношениях взгляды Г. Гурвича, полагавшего, что выявляемые с 
помощью феноменологической редукции глубочайшие уровни/страты социальной реальности оказываются коллективными идеями и 
ценностями, принадлежащими уже реальности духовной, воздействие 
которой на наблюдаемые социальные действия и институты и должно 
изучаться «социологией ноэтического разума» [4, 42–44], не породили устойчивой традиции исследования запутанных отношений между 
здравым смыслом социальных акторов и знанием, продуцируемым 
социальными науками. 
Некоторые причины, по которым ни упомянутые выше идеи социальной феноменологии, ни классическая социология знания не 
привели до сих пор к более ясному пониманию отношений между 
обыденным и научным социальным знанием, а также перспективы 
становления изучающей их на теоретическом и эмпирическом уровне 
когнитивной социальной науки обсуждаются в первом разделе данной книги. Второй же раздел посвящен попыткам более пристального 
рассмотрения роли «народной социологии» и отдельных типов обыденного социального знания в локальных дисциплинарных контекстах: от изучения опирающихся не только на данные науки, но и на 
обыденные моральные интуиции подходов к рационализации ценностно-когнитивных дилемм смешанной коммуникации в контекстах 
экологического знания до «гибридной» социальной и рациональной 

Предисловие
10

реконструкции истории новой социологии науки и описания возможного метода эмпирического изучения факторов, которые определяют 
обыденные суждения о вине за непредвиденные последствия социального действия, отсылающего к научным концепциям моральной и 
правовой ответственности. 

Литература
1. Гуссерль Э. Кризис  европейских наук и трансцендентальная феноменология / Пер. с нем. Д.В. скляднева. сПб.: «Владимир Даль», 2004.
2. Рид Т. Исследование человеческого ума на принципах здравого 
смысла / Пер. с англ., предисловие, примечания Ю.Е. Милютина. 
сПб.: Лаборатория метафизических исследований сПбГУ; Алетейя, 
2000.
3. Fagin R., Halpern, J.Y., Moses Y. and Vardi M.Y. Reasoning About 
Knowledge. Cambridge, MA: MIT Press, 1995.
4. Gurvitch G. Sociology of Law. New Brunswick, NJ: Transaction Publishers, 
2001 [Originally published in 1942 by Philosophical  Library Inc.].

И.Ф. Девятко

СОЦИАЛЬНОЕ ЗНАНИЕ, ОБЫДЕННОЕ 
И НАУЧНОЕ: ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ ПЕРСПЕКТИВЫ 
И ИНТЕРПРЕТАЦИИ

Раздел I