Литература ХХ—XXI веков: Проблемы поэтики
Покупка
Тематика:
История литературы
Издательство:
ФЛИНТА
Под ред.:
Аверкина Светлана Николаевна
Год издания: 2020
Кол-во страниц: 198
Дополнительно
Вид издания:
Монография
Уровень образования:
ВО - Магистратура
ISBN: 978-5-9765-4266-2
Артикул: 743575.02.99
Доступ онлайн
В корзину
Монография посвящена творчеству авторов, вписанных в литературную традицию столетия между окончанием Первой мировой войны и сегодняшним днем. Определенно, невидимая связь, объединяющая привлеченные для анализа тексты, существует: онтологические поиски характеризуют литературный темперамент большинства крупных писателей начала — середины ХХ в. и равноправно соседствуют с желанием выявить социальные проблемы; художественный дискурс переплетается с документальным, создавая новые сложные отношения между вымыслом и
реальностью. Но неизменной остается открытость слова, обращенность его в прошлое и одновременно в будущее. Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов.
Скопировать запись
Фрагмент текстового слоя документа размещен для индексирующих роботов.
Для полноценной работы с документом, пожалуйста, перейдите в
ридер.
ЛИТЕРАТУРА ХХ—XXI ВЕКОВ Проблемы Поэтики Коллективная монография Под редакцией С.Н. Аверкиной Москва Издательство «ФЛИНТА» 2020
УДК 821 ББК 83.3(0)6 Л64 А в т о р ы: С.Н. Аверкина, М.А. Александрова, О.Ю. Анцыферова, М.К. Бронич, Г.Л. Гуменная, Н.В. Живолупова, Е.В. Зуева, А.В. Кулагин, П.Ю. Лясков, И.В. Морозова, Н.В. Морженкова, О.А. Наумова, О.О. Несмелова, А.Г. Садовников, Е.Н. Шевченко, С.М. Фомин Л64 Литература ХХ—XXI веков: Проблемы поэтики [Электронный ресурс] : коллективная монография / под ред. С.Н. Аверкиной. — М. : ФЛИНТА, 2020. — 198 с. ISBN 978-5-9765-4266-2 Монография посвящена творчеству авторов, вписанных в литературную традицию столетия между окончанием Первой мировой войны и сегодняшним днем. Определенно, невидимая связь, объединяющая привлеченные для анализа тексты, существует: онтологические поиски характеризуют литературный темперамент большинства крупных писателей начала — середины ХХ в. и равноправно соседствуют с желанием выявить социальные проблемы; художественный дискурс переплетается с документальным, создавая новые сложные отношения между вымыслом и реальностью. Но неизменной остается открытость слова, обращенность его в прошлое и одновременно в будущее. Для студентов, аспирантов и преподавателей филологических факультетов вузов. УДК 821 ББК 83.3(0)6 ISBN 978-5-9765-4266-2 © Коллектив авторов, 2020 © Издательство «ФЛИНТА», 2020
ВСТУПИТЕЛЬНОЕ СЛОВО Попытка определения границ явлений — задача сложная и неблагодарная. Фактический календарь и логика исторического, духовного развития человечества почти всегда расходятся, особенно если говорить о разных национальных культурах и литературах. Когда начался ХХ в. и когда он закончился — вопрос, который долго еще будет оставаться открытым. Но историки, философы, литературоведы не должны обходить его стороной. Попробуем внести свой скромный вклад, обернувшись назад, в сравнительно недавнее прошлое. Есть страшные вехи, рубежи, которые объединяют русских, европейских, американских мыслителей; существуют и сугубо «личные» травмы, оставившие страшные раны в душе одного поколения. Очевидно, что писатели разных «мастей» и «литературных конфессий» связаны неуловимой общностью поэтических интуиций, поэтологического мышления. Именно это стало поводом для написания монографии о тенденциях в поэтике литературы ХХ—XXI вв. Эта книга посвящена творчеству авторов, вписанных в литературную традицию столетия между окончанием Первой мировой войны и сегодняшним днем. Определенно, невидимая связь, объединяющая привлеченные для анализа тексты, существует: онтологические поиски характеризуют литературный темперамент большинства крупных писателей начала — середины ХХ в. и равноправно соседствуют с желанием выявить социальные проблемы; художественный дискурс переплетается с документальным, создавая новые сложные отношения между вымыслом и реальностью. Но неизменной остается открытость слова, обращенность его в прошлое и одновременно в будущее. Мифопоэтический потенциал литературы неисчерпаем, он соединяет авторов с архаическими истоками культуры, античностью, средневековьем, романтизмом. Сегодня, когда пестрые неологизмы вытесняют в гуманитарной науке традиционные термины, хотелось бы вернуться к истокам, обратиться к классикам и отдать им дань. Отсюда название монографии, объединившей статьи филологов кафедры русской филологии, зарубежной литературы и межкультурной коммуникации Нижегородского государственного лингвистического университета им. Н.А. Добролюбова и коллег из Казани, Коломны, Москвы, Санкт-Петербурга. Коллектив авторов
ОНТОЛОГИЧЕСКИЙ «ЗАЗОР» ЛИТЕРАТУРЫ: СЛОВО И ЖИЗНЬ, СЛОВО И СМЕРТЬ Поэтика русской Прозы: образная символика, библейские основания (л. андреев, а. Платонов) А.Г. Садовников Нижний Новгород Кризисная эпоха конца XIX — начала XX в. оказала особенно значительное воздействие на писателей, одаренных способностью утонченно-болезненного эстетического переживания трагизма бытия. В творчестве Л. Андреева и А. Платонова эта способность выразилась в особом характере образной символизации и библейской обращенности художественных текстов. Белинский писал, что есть тип художников слова, чье «...вдохновение вспыхивает для того, чтобы через верное представление предмета сделать в глазах всех очевидным и осязаемым смысл его»1. Л. Андреев обладал подобного рода художественным мышлением. Интуитивно улавливая в атмосфере окружающей жизни сущностные явления, писатель конкретизирует и опредмечивает их в пределах хронотопа своих произведений. Поэтика сложно ассоциативной абстрактной образной символики Леонида Андреева формировалась в процессе мучительных жизненных, эстетико-философских и творческих исканий. Для Андреева вчувствование, слияние с изображаемым объектом — не могли не стать основополагающим принципом художественного осмысления действительности и постольку, поскольку в те эпохи, когда человек испытывает страх, 1 Чуковская Л. «Былое и думы» Герцена. М.: Худож. лит., 1966. С. 4.
находится в конфликте с окружающим миром, у художника закономерно возникает потребность в абстракции, вследствие чего художественная воля перестает быть зависимой от объекта изображения. В этих условиях кристаллизовался уникальный стиль андреевской прозы, для которого характерны: лаконичность повествования, отсутствие развернутых, детализированных объективно-нейтральных изображений социальной действительности, активность авторского отношения к героям, ярко выраженная авторская субъективность, стремление возвысить настроение над бытом и воплотить это настроение в симво- лической образности, конкретизирующей абстрактные представления. Картина мира, воплощенная в прозе Леонида Андреева, базируется на ряде ключевых абстрактно-символических образов, конкретизированных в границах андреевского интертекста и организованных на основании общих принципов формирования языковой картины мира. Общеизвестно, что основная функция символизации состоит в образовании некоторого нового понятия. Символ возбуждает спектр ассоциаций, сквозь который действительность, воспринимаемая сознанием, воплощается в языковой ткани текста. Ассоциации, возбуждаемые в процессе формирования художественного символа, дают художнику основания, усматривая связь между гетерогенными разнородными сущностями, устанавливать их аналогию, и, прежде всего, аналогию между элементами воспринимаемой действительности и миром идей и страстей, владеющих художником, а также различного рода абстрактными понятиями, создаваемыми в процессе восхождения от умозрительного представления о действительности к ее художественному постижению. В произведениях Леонида Андреева процесс символизации абстрактных понятий основывается на допущении подобия (или сходства) актуализируемого в тексте понятия о той или иной абстрактной реалии и некоторого в чем-то сходного с ней конкретного образно-ассоциативного представления о другой реалии. Причем, выбор того или иного символизируемого абстрактного понятия связан, прежде всего, с особенностями писательского мировосприятия, а конкретизирующий его художественный образ с одной стороны мотивирован авторской субъективностью, с другой — системой стереотипных образов и эталонов современной языковой картины мира. Рождающийся в результате данного процесса художественный образ (антропометрический по своей сути) ориентирован в сферу создания целост
ного гносеологического образа отображаемой действительности, и, совмещая в себе абстрактное и конкретное, он неизбежно способствует усилению эмоционального воздействия и психологического напряжения. При анализе образной символики абстрактных представлений в прозе Леонида Андреева важно учитывать ее ориентацию на адреса- та — на его способность понимания не только интеллектуально, но также эмоционально-ассоциативного, предполагающего соотнесение художественных реалий со шкалой этических и эстетических ценностей субъекта в значительной степени детерминированных национально-культурными и образными ассоциациями. В результате читатель оказывается перед задачей постижения трудноуловимого, труднопонимаемого, таинственного, данного героям андреевских рассказов в смутных, едва сознательных ощущениях, мира внешних и внутренних катастрофических противоречий. Как непосредственно авторские, так и воплощенные в идеологии героев философские, этические, нравственные и другие позиции, а также трудноуловимые оттенки их душевных состояний мотивируют и организуют систему образных составляющих хронотопа андреевских произведений. При этом его пространственно-временные координаты и детали символизируются и поляризуются в зависимости от меры приобщенности героев к общечеловеческим ценностям и их способности к переживанию истинно человеческих чувств, что сам писатель определял как меру человеческого и звериного в человеке. В дневнике за 1902 г. Леонид Андреев призывал: «Перестаньте травить человека и немилосердно безжалостно травите зверя»1. Видя в этом главную общечеловеческую задачу, писатель стремится выявить и наименовать многообразные проявления «звериного», «вражеского», «сатанинского» начала в человеке, что однозначно сделать так же невозможно, как невозможно единственное имя Дьявола, который является главным субъектом невидимого мира, где идет постоянная борьба между добром и злом. В «Дневнике Сатаны» (1919) Сатана говорит о своем имени и характере отношений с человеком: «...даже мое имя невыразимо на твоем 1 Андреев Л.Н. [Статьи] // Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. / сост. и подгот. текста В.А. Александрова и В.Н. Чуваков, Ком. Ю.Н. Чирвы и В.Н. Чувакова. М.: Худож. лит., 1996 (цит. по: http://teatr-lib.ru/Library/Andreev/T_6/).
языке. <...> Но мое истинное имя звучит совсем иначе, совсем иначе! Оно звучит необыкновенно, и Я никак не могу втиснуть его в твое узкое ухо, не разодрав его вместе с твоими мозгами: пусть Я — Сатана, и только. <...> Помни, что необыкновенное невыразимо на твоем чревовещательном языке, и Мои слова только проклятая маска моих мыслей»1. Именно к выражению невыразимых отголосков «мыслей Сатаны» во внутреннем мире человека стремится Леонид Андреев в своих произведениях. Эти отголоски, затмевающие сознание и увлекающие человека в пропасть отступничества, доносятся из темных глубин подсознания андреевских героев, из существующей в человеке и грозящей поглотить его бездны. При их образном определении Андреев тяготеет к предельным степеням обобщения: «нечто», «что-то», «оно», а при их конкретизации использует целый спектр определений, характеризующих негативные грани внутреннего бытия: «сумасшествие», «безумие», «ужас», «ложь», «жестокость», «страх», «похоть», «мука», «тоска», «отчаянье» и т.д., а так же исключительно емкие в смысловом отношении символические образы «бесформенного», «ужасающего», «чудовищного», от чего «веет безумием и смертью», что «господствует над бедными людьми», чьей власти не видно конца. Авторской эстетической позицией и характером мировосприятия и внутреннего состояния героев мотивированы параметры времени и особенности пространства и предметной обстановки, их окружающей. Ее образная парадигма организована относительно инвариантных образов-символов «тьмы», «молчания», «бесформенности», «пустоты», «мрака» и т.д. В ранней прозе Андреева художественное исследование темных явлений бытия и внутренней жизни человека запечатлено стремление увидеть и их позитивные составляющие. Но это были отдельные попытки, не сплотившиеся в целостный художественный мир, преисполненный света и жизнеутверждения. В период с 1898 по 1905 г. Л. Андреев создал ряд произведений пасхально-святочного-рождественского содержания: «Что видела галка. Из рождественских мотивов» (1898), «Баргамот и Гараська» (1898), «Анге 1 Роуз С. Недочеловечество // Прямой Путь: Православный журнал. М., 1992. С. 144.
лочек» (1899), «В Сабурове» (1899), «На реке» (1900), «Весенние обещания» (1900), «Праздник» (1900) и другие. Андреевские рассказы, в которых действие и время связаны с христианскими праздниками, очень условно можно назвать «пасхальными» или «рождественскими». Мир христианский присутствует в раннем творчестве Андреева только косвенно, как бы «жанрово». Дух христианства способствует пробуждению нравственного начала во внутреннем мире андреевских героев и их сближению на основе общечеловеческих ценностей, но такого рода моменты не влекут за собой гармонизацию человеческих отношений и не разрешают мучительных жизненных противоречий. Более того, на их фоне тьма и мрак реальности сгущается до степени безысходности. Это касается даже самого трогательного андреевского рассказа «Баргамот и Гараська», который писатель сам считал своим творческим дебютом. Среди пасхальных рассказов «Баргамот и Гараська» ближе всех андреевских к жанровому канону пасхального рассказа. Андреев считал Пасху праздником по преимуществу убогой Руси, т.е. крестьянской деревни, городских трущоб. Пасха наполняет душу убогой Руси «великим ожиданием и трепетом надежды». Однако проявления людской любови и красоты человеческой души, которые воспевает Андреев, сколь прекрасны столь и кратковременны. Друг Андреева, великий писатель М. Горький, высоко оценив рассказ, сказал, что в тоне произведения чувствуется «скрытая автором умненькая улыбочка недоверия к факту». Причина такого недоверия состоит в писательском сознании — торжество добра над злом крайне непрочно. При чтении рассказа читателя не оставляет ощущение, что праздник Христова Воскресения закончится и Гараська так и останется «пьянчужкой» и «скандалистом первым на всей окраине», а Иван Акиндиныч Бергамотов, «городовой бляха № 20», — «степенным, серьезным и солидным человеком, достойным всякого почета и уважения». Так, в философско-психологической ситуации (часто моделируемой самим автором, а не замеченной им в жизни) андреевской малой прозы проблема человеческого отчуждения, одиночества становится одной из главных. В контексте той же философско-психологической ситуативности формировалась и авторская образная символика. Исследователи творчества Л. Андреева неоднократно отмечали использование автором ряда образов-лейтмотивов, которые помимо прямого
значения имеют в произведениях художника и устойчивое символическое. Обычно эти образы являются в эстетике писателя знаками неблагополучия, но иногда выходят за рамки своих устойчивых значений. Одним из наиболее частотных символов в ранних андреевских произведениях является образ-символ Тьмы (Темноты, Мрака, Тумана), ставший сквозным в более поздних произведениях писателя. Стоит отметить, что в 1907 г. писатель создал рассказ с одноименным названием «Тьма». Данный образ закономерно продуктивен в контексте рассказов пасхально-святочно-рождественского содержания, где он получает различную интерпретацию, но неизменно привносит оттенок тревожности, неизвестности, таинственности, безысходности и т.д. В упомянутых выше пасхально-святочно-рождественских произведениях слово «тьма» и производные от него встречаются 9 раз; «мрак» — 13 раз; «темнота» — 53 раза. Символика тьмы ассоциируется с недобрым, недолжным, несправедливым, деструктивным. В андреевских текстах темнота чаще всего — фон действия, знак времени. Тьма, сохраняя устойчивое символическое значение, порой приобретает олицетворенный характер, рождая своих чудовищ. В рассказе «Он» темнота ночи рождает образ, преследующий героя-рассказчика; в повести «Жизнь Василия Фивейского» под покровом темноты вьюга «оживает», бушует у дверей дома, ведет себя как живое, враждебное отцу Василию существо. Попадья, после несчастья с любимым сыном «отпадающая» от Бога, в своем сознании рождает безумный план воскресить погибшего ребенка, начинает бояться солнечных дней и прячется в темноте комнаты. В рассказе «На реке» тьма, прежде всего, является характеристикой пространства и времени (действие начинается и заканчивается ночью): «Постепенно тьма начала двигаться перед глазами и сбираться в черные пятна, похожие на провалы в темно-сером полотне»1. Состояние окружающего мира (темнота, дождь) соответствует тоскливому настроению героя, остро ощущающего свое одиночество. Тьма налагает с еще большим трагизмом отпечаток на жизнь Стрелецкой слободы в «пасхальном» рассказе «Весенние обещания»: «Пять 1 Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1990—1996; Баршт К.А. Солнце и «база человека» // Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова. 2-е изд., доп. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. С. 169.
месяцев в году Стрелецкая слобода лежала под снегом, и вся жизнь тогда уходила в черные маленькие хаты и судорожно билась там, придушенная грязью, темнотой и бедностью»1. Тьма и Мрак, окружающие героев, страшны именно своей бесформенностью, неопределенностью очертаний всепроникающего страшного и злого начала, довлеющего над человеком: «...безлюдная и глухая, словно вымершая, она (улица) лежала под снегом и была точно отражением безжизненного тусклого неба. И между ней и этим однотонносерым и угрюмым небом быстро нарастала осторожная молчаливая тьма»; «Меркулов хрипел и задыхался, и в хате было темно, шуршали по стенам невидимые тараканы, и дух людей, живших здесь, страдавших и умерших, делал тьму живой и жутко беспокойной»2. Против этой тьмы едва сознательно, но скорбно и горячо негодует главный герой рассказа кузнец Василий Васильевич Меркулов: «Не позволю, чтобы так все. По какому праву?»3 Но после всех мучительно-прекрасных пережитых героем моментов душевного подъема и «весенних обещаний» тьма в его жизни еще более сгущается и приобретает кровавый оттенок. Таким образом, любимый Андреевым дух Воскресения Христова в сущности не в силах способствовать разрешению противоречий жизни и преодолению разобщенности между людьми. В этом отношении так же оказывается бессилен и святой дух Христова Рождества. Как, например, в рассказе «Ангелочек», по сути, пародирующем типичную «рождественскую» исто- рию о бедном ребенке, которого пригласили в богатый дом и сделали на один день счастливым. Как это ни парадоксально, но мир, окружающий героев пасхальносвяточно-рождественских произведений, строится как мир антихристианский. По принципу отрицания и выворачивания наизнанку, подмены. Эмоциональный комплекс, объективируемый в наибольшем количестве произведений Андреева, — сатанинский: «безумие», «ужас», «одиночество», «гордыня», «уныние». Невидимый, потусторонний мир Андреева — это мир отрицания мира как Божьего творения, причем 1 Андреев Л.Н. Собр. соч.: в 6 т. Т. 6. М.: Худож. лит., 1990—1996; Баршт К.А. Солнце и «база человека» // Баршт К.А. Поэтика прозы Андрея Платонова. 2-е изд., доп. СПб.: Филологический факультет СПбГУ, 2005. С. 470—471. 2 Там же. С. 471. 3 Там же. С. 472.
Доступ онлайн
В корзину