Художественный перевод и сравнительное литературоведение. IX

ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ПЕРЕВОД 
И СРАВНИТЕЛЬНОЕ 
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ

IX

Москва
Издательство «ФЛИНТА»
2018

2-е издание, стереотипное

УДК 821.161.1.0
ББК 83.03(2=411.2)6
Х98

Редакционная коллегия
Д.Н. Жаткин (ответственный редактор),
Т.С. Круглова (ответственный секретарь),
О.С. Милотаева, А.А. Рябова, В.К. Чернин

Художественный перевод и сравнительное литературоведение. IX [Электронный ресурс]: сборник научных трудов  / отв. 
ред. Д.Н.  Жаткин.  — 2-е изд., стер. — М  .: ФЛИНТА, 2018. – 656 с. 
ISBN 978-5-9765-3820-7 

Девятый сборник научных трудов «Художественный перевод и сравнительное 
литературоведение» включает в себя статьи, посвященные русской литературно-критической рецепции Роберта Бернса на рубеже XIX–XX вв., традициям русской блейкианы в произведениях Бориса Анрепа, особенностям критического осмысления 
К.И. Чуковским творчества Бернарда Шоу, сопоставительному анализу русских переводческих интерпретаций стихотворения П.-Б. Шелли «To… (One word is too often 
profaned)», специфике исторических реалий в романе Е.Л. Ланна «Старая Англия» 
и др. Значительную часть сборника занимает подборка переводов О.Л. Денисовой 
из Эмили Дикинсон, включающая более пятисот произведений. Впервые публикуются переводы «Проклятия Шотландии, или Правдивой повести о Вилли и Джинн» 
Г. Макнейла, баллад Р. Саути, третьей части поэмы А. Теннисона «Королева Мая», 
поэтического цикла Дж. Пасколи «В деревне», стихотворений А. Франса, Д.Г. Лоуренса, сонетов А. Сикелианоса и др., выполненные Н.Н. Винокуровым, А.В. Кротковым, 
Г.А. Велигорским, Т.В. Берфорд, А.А. Грибановым, О.А. Комковым. Также в сборнике 
представлено переводческое творчество С.А. Александровского, М.З. Квятковской, 
В.А. Русанова, Е.Д. Фельдмана, В.И. Шаповалова. 
Предназначен для лингвистов и литературоведов, может использоваться студентами филологических факультетов в качестве учебного пособия по курсам «Введение 
в литературоведение», «История русской литературы».

УДК 821.161.1.0
ББК 83.03(2=411.2)6

Исследование осуществлено в рамках выполнения работ по гранту Российского научного фонда № 17-18-01006 «Эволюция русского поэтического 
перевода (XIX – начало XX века)».

© Коллектив авторов, 2018
© Èçäàòåëüñòâî «ÔËÈÍÒÀ», 2018

Х98

ISBN 978-5-9765-3820-7 

ÑÒÀÒÜÈ

РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКАЯ РЕЦЕПЦИЯ 
РОБЕРТА БЕРНСА НА РУБЕЖЕ XIX–XX ВВ.
Д.Н. Жаткин

Вопросы русской рецепции творчества Роберта Бернса, затрагивавшиеся в XIX – начале XX в. в статьях, посвященных выходу книг 
шотландского поэта на русском языке, появлению новых переводов, 
были отчасти осмыслены в советское время в работах С.А. Орлова 
[1, с. 225–255], Е.С. Белашовой [2, с. 371–379; 3, с. 255–258; 4, с. 69–108], 
Ю.Д. Левина [5, с. 535–558; 6, р. 36–71; 7, р. 14; 8, р. 65–74]. Доступные 
исследователям материалы (в основном связанные с переводческой рецепцией) осмысливались ими либо фрагментарно, либо в аспекте накопления фактических данных, либо с учетом определенных идеологических требований, не совсем оправданных с позиций сегодняшнего 
дня. Учитывая, что последние публикации по данной проблематике появились три десятилетия назад, в эпоху монополизации С.Я. Маршаком 
«прав» на русского Бернса, возникла настоятельная необходимость подготовки новых исследований, системно осмысливающих как многочисленные материалы, ставшие доступными в последние годы, так и пласт 
новых переводов постсоветского времени. В этой связи стало закономерным появление подготовленного нами цикла статей, рассматривающих русскую переводческую рецепцию Роберта Бернса – от истоков 
(1800 г.) до наших дней [9, с. 116–135; 10, с. 104–118; 11, р. 368–376; 
12, с. 215–222; 13, р. 104–113; 14, р. 84–94]. Вместе с тем история литературно-критического восприятия бернсовского наследия в России 
по-прежнему остается неисследованной. При осмыслении данной научной проблемы существенную помощь может оказать первая часть составленного А.Н. Гиривенко и А.Р. Недачиной библиографического указателя «Английская литература в русской критике», в которой, в числе 
других многообразных данных, содержится справочная информация 
о Бернсе в России, хотя и далекая от полноты, но, несомненно, необходимая и важная для исследователей [15, с. 149–161]. В этой статье мы обратимся к одному из этапов русской литературно-критической рецепции 
Роберта Бернса – рубежу XIX–XX веков, когда отмечавшееся столетие 

Статьи

со дня смерти шотландского поэта (1896) и выход отдельных изданий его 
произведений на русском языке (1897, 1901, 1904) обусловили кратковременный всплеск значительного интереса к его наследию со стороны 
русских литературоведов и литературных критиков.
На столетие со дня смерти шотландского поэта откликнулись «Русское богатство», «Ежемесячное литературное приложение к “Ниве”», 
«Русская мысль», «Мир божий», «Исторический вестник», «Книжки 
недели». Материалы, появившиеся в этих изданиях, разноплановы: это 
и биографические очерки, принадлежащие переводчикам того времени 
П.И. Вейнбергу и О.Н. Чюминой, и популярные статьи, авторами которых выступили известные ученые-литературоведы, и небольшие заметки 
о празднованиях бернсовских дней в Шотландии. 
Переводчики о Бернсе. Отмечая наметившийся в конце XVIII в. 
упадок английской (а в особенности – шотландской) литературы, 
П.И. Вейнберг в очерке «Роберт Бернс», напечатанном в № 9 и 10 
журнала «Русское богатство» за 1896 г. 1, характеризовал Бернса как 
«очень крупную, истинно поэтическую силу», явившуюся «благодаря 
утверждению в народе чувства свободы и национальности, купленного долговременною и кровавой борьбой» [19, с. 33]. Уже в ранних 
произведениях Бернса, которые по форме и содержанию «не особенно подымаются над уровнем посредственности», П.И. Вейнберг отмечал «элемент чистой, непосредственной народности и действительно 
пережитого», который позволил незатейливым бернсовским песням 
стать «драгоценным вкладом в английскую и, пожалуй, всю европейскую поэзию» [19, с. 41]. Упрочению репутации Бернса как великого лирика способствовали отразившие настроения «мировой скорби» 
такие «удивительные и разнообразные вещи, как “Веселые нищие”, 
“Субботний вечер поселянина”, “Видение”, “Маргаритка”, “Две собаки” и много других, не говоря уже о маленьких песнях, этих чудесных жемчужинах песенной поэзии» [19, с. 48]. Тогда же раскрылся 
и сатирический дар Бернса, вступившего в борьбу с местным духовенством, причем не столько с самим «беспощадно-суровым пуританским 

1 Повторно очерк был напечатан в 1907 г. в книге П.И. Вейнберга «Страницы из истории западных литератур» [см.: 16, с. 228–291] и привлек к себе внимание рецензентов этого 
издания – Ю.А. Веселовского, отметившего «весьма обстоятельный, живо написанный обзор тревожной, трагической судьбы даровитого шотландского поэта» [17, с. 15], и З.А. Венгеровой, усмотревшей основную причину интереса к Бернсу в его близости «к общественным запросам, к борьбе за свободу – в самом широком понимании этого слова» [18, с. 833], 
в восприятии литературы как «выразительницы освободительных идей, определяющих все 
сферы общественной деятельности» [18, с. 832].

Д.Н. Жаткин

вероучением, отвергавшим всякие чисто человеческие потребности, 
слабости, увлечения и вдобавок к тому часто прикрывавшимся одеждою ханжества и лицемерия» [19, с. 49], сколько с его практическим 
применением, допускавшим вмешательство в дела гражданских властей и в частную жизнь, поощрявшим систему шпионства, повергавшим население в вечный страх и уныние. Характеризуя наметившееся 
в эдинбургский период жизни необузданное погружение Бернса в кутежи и оргии, П.И. Вейнберг обусловливал его мизантропическими 
настроениями поэта, его внутренним разладом, вызванным личными 
несчастьями и невзгодами, «под гнетом которых пало так много талантливых представителей литературной “богемы” в Европе, и с которыми, к несчастью, так хорошо знакомы и мы, русские, по нашим 
Меям, Решетниковым, Помяловским» [19, с. 134]. Считая шотландского поэта не только творцом, но и мыслителем, П.И. Вейнберг соотносил Бернса и А.В. Кольцова «с его Grűblerei над многими отвлеченно-философскими вопросами», однако оценивал шотландского 
автора «с его глубоким умом, изумительным чутьем, уменьем как-то 
инстинктивно проникать иногда в самую суть таких вещей, смысл 
которых вполне раскрывается только для людей, получивших серьезное научное образование», гораздо выше русского поэта, «наивного, 
простодушного, ощупью блуждающего» [19, с. 141]. В восприятии 
П.И. Вейнберга Бернс был фигурой «с очень характеристическим соединением <…> самых противоположных положительных и отрицательных свойств», одновременно натурой благородной, «с высокими 
умственными и душевными дарами, умственною силою самого крепкого мужчины, чувствительностью самой нежной женщины», и натурой с низменными инстинктами, необузданными, дикими страстями: «…посредине между этими двумя крайностями стояла слабая 
и нерешительная воля, так часто подавлявшая, уничтожавшая самые 
лучшие стремления» [19, с. 155]. Отмечая смерть Бернса в тридцать 
семь лет, в «роковом, по странной случайности, возрасте, в котором 
пресеклась жизнь стольких выдающихся людей – Байрона, Пушкина, 
Белинского» [19, с. 153], рассказывая о громоздком мавзолее на могиле удивительного поэта, сравнивавшего свою судьбу с «разрушенным 
храмом», П.И. Вейнберг подводил итоги трагической жизни Бернса, 
«созданной ему и другими, на которых вечно останется это позорное 
пятно, и самим собою, в чем он так поэтически сознавался сам, когда 
говорил, что он злейший враг себе и завидует только “дикой лошади”, 
рыскающей в лесах Азии, потому что у нее не бывает такого желания, 

Статьи

которого она не могла бы осуществить» [19, с. 155] 2. Впоследствии, 
в книге «Всеобщая история поэзии в главнейших моментах и представителях ее развития» (1903), написанной в соавторстве П.И. Вейнбергом и А.А. Вейнбергом, успех «гениального поэта Шотландии» Бернса 
объяснялся ростом потребности «в настоящей, непосредственной поэзии», а сами его песни, вслед за Т. Карлейлем, сравнивались «с песнями 
полевого жаворонка, поднимающегося из низкой борозды в голубую 
высь неба высоко над нашими головами и поющего там для нас так 
неподдельно и искренне» [25, с. 188].
Небольшой очерк О.Н. Чюминой «Роберт Бернс. Ϯ 21-го июля 
1796 г.», увидевший свет в № 7 «Ежемесячного литературного приложения к “Ниве”» за 1896 г., был в основном посвящен пересказу биографии 
шотландского поэта и почти не содержал характеристик его «редкого, 
оригинального дарования» [26, стб. 483]. Увидев в произведениях Бернса «глубокое знание человеческого сердца», «блестящую фантазию», 
«своеобразный дух его родной страны», О.Н. Чюмина назвала их «живым памятником», причем не только самому поэту, но и «угасающему 
гению древней, когда-то независимой нации» [26, стб. 483]. В отличие 
от П.И. Вейнберга, переводческие достижения которого к концу XIX в. 
во многом уже остались в прошлом, О.Н. Чюмина переживала творческий подъем. Она перевела не менее 22 произведений Бернса – «Видение» («У башни стоял я, у старых развалин…»), «Смерть», «Довольство 
судьбой», «Мольба», «Осенний туман» («Повеяло первым дыханьем 
зимы…»), «Солнце и месяц (Народная песня)», «На чужбине», «Избранники», «Красавице», «В грозу», «Песня» («Я женат и не для света…»), 
«Неровня», «Лорд Грегори», «Дженни (Баллада)» 3 («Дженни платье разорвала…»), «Веселый вдовец», «Сватовство», «Воззвание Брюса к дружине», «Том О’Шантер», «Том Глен», «Предсказание», «Свидание» («Только 
кликни меня…»), «Желанное успокоение». Часть переводов О.Н. Чюминой (это ее девичья фамилия) была напечатана под ее фамилией по 
мужу – О.Н. Михайлова. 

2 В связи с подготовкой очерка П.И. Вейнберга о Бернсе сохранилось встревоженное 
письмо В.Г. Короленко к П.И. Вейнбергу от 15 октября 1896 г. (ИРЛИ, ф. 62, оп. 3, № 267), 
свидетельствующее о том, что публикация была начата еще до момента завершения работы 
над очерком, а это побуждало редактора «Русского богатства» настаивать на скорейшей присылке концовки материала [см.: 20, с. 37]. Подробнее о литературно-критическом восприятии П.И. Вейнбергом творчества Бернса см. в одной из наших статей [21, с. 3–41]. Отметим 
также, что П.И. Вейнберг перевел три произведения Бернса – стихотворения «Джон Андерсон мой любимый…», «Лорд Грегори» и кантату «Веселые нищие» [см.: 22, с. 188; 23. с. 622; 
24, с. 325–336]; также им осуществлен подстрочный перевод «Эпитафии барда» [19, с. 155].
3 Другой вариант названия перевода – «В поле».

Д.Н. Жаткин

Выход авторской книги О.Н. Чюминой «Стихотворения (1892–1897 гг.)», 
включавшей, в числе прочего, подборку переводов из Бернса [см.: 27, с. 153–163], 
стал основанием для выдвижения ее кандидатуры на соискание Пушкинской премии 1899 г. Рецензент книги Ф.Д. Батюшков в своем разборе подробно останавливался на бернсовских переводах, в которых не 
ощущал «характерных свойств поэзии народного певца <…>, реформатора стиля, поэта-простолюдина, сильного непосредственностью своего дарования, смелостью фамильярных оборотов, страстностью тона 
и порой весьма резкими переходами от серьезного, глубокого чувства 
к шутке, к юмористическому или едко-обличительному замечанию, 
вставленному как бы в скобках» [28, с. 104–105]. Ф.Д. Батюшков считал 
произведения Бернса трудными не только для перевода, но и для восприятия иностранным читателем – в силу их особого языкового колорита, вызванного использованием «массы вульгаризмов и простонародных выражений» [28, с. 105], не ставших достоянием литературного 
языка. Однако основная претензия рецензента к переводчице состоит вовсе не в том, что она оказалась неспособна заместить английские 
простонародные выражения русскими диалектизмами, – у О.Н. Чюминой в данном случае полностью отсутствует чувство стиля, в результате 
чего бернсовское «Видение», например, переводится в романтическом 
духе лермонтовского «Ангела», без учета специфических шуток, острот 
шотландского автора, придающих совершенно иную тональность всему 
описанию. Рассуждая о переводе «Песни» («Я женат и не для света…»), 
Ф.Д. Батюшков обращал внимание на «тон изложения», который «скорее подходит <…> куплетам для декламации игривого содержания, чем 
к народной песне»: «…в высшей степени трудно передать этот быстрый, 
страстный темп, это брио скороговорки английского оригинала, этот 
юмор “самодовлеющей” бедности, которая ни в ком не нуждается, никого не просит и живет сама для себя, равнодушная ко всему прочему 
миру, честная лишь в своей независимости. И с внешней стороны – эффектное повторение через строку, как припев, в конце стиха – naebody 
(никого, никому, ни с кем и т.д. во всех падежах) представляет едва преодолимую техническую трудность. Но даже в вольном переложении вряд ли 
уместны именно в песни бедняка, пролетария, такие выражения, как: 
не для света – жена моя; с мечом моим старинным (вм. старым); пусть 
мой голос мало значит, и т.п.» [28, с. 107–108]. При интерпретации баллады «Лорд Грегори», непосредственно и живо передававшей настроения 
покинутой девушки, О.Н. Чюмина, по наблюдению Ф.Д. Батюшкова, 
верно передавала общий смысл, но делала это «в литературных выражениях романса, а не в той непосредственной форме, в которую вылилось 

Статьи

горе <…> девушки у английского поэта» [28, с. 109]. Наконец, Ф.Д. Батюшковым приведены множественные примеры досадных нюансных отклонений переводчицы от бернсовских оригиналов: «…в стихотворении 
“В грозу” <…> не вполне быть может подходящее к Бернсу сравнение, 
вставленное переводчицей: “и все ж устоял я, как дуб под грозою, – 
и грудью встречаю ее”. Не “грудью”: Бернс не кичился силой и сравнение с дубом ему не подходит. Его исстрадавшееся сердце привыкло 
к испытаниям и все вынесет, хотя бы судьба гнула его, как трость. Лишь 
сердцем своим он и кичится <…>. И в другом стихотворении (A prayer 
in the prospect of death) Бернс сознается, что он часто поддавался страстям, которые увлекали его на ложный путь: он не был человеком с сильной волей, устойчивый и крепкий – “как дуб”, и сам признает, что блуждал по тем тропинкам жизни, которых должен был бы избегать <…>. 
Но в переводах г-жи Чюминой мы не ощущаем и того поэта, который 
с полным правом сказал о себе, что он был создан “с дикими и необузданными страстями” <…>» [28, с. 109–110]. В итоге Ф.Д. Батюшков 
подходил к мысли, что книга О.Н. Чюминой не заслуживает Пушкинской премии, и предлагал ограничиться почетным отзывом 4.
Литературоведы о Бернсе. В своих рассуждениях о Бернсе, увидевших 
свет на страницах «Русской мысли», известный исследователь английской литературы И.И. Иванов исходил из посыла, что действительность 
несет в себе больше поэзии и правды, чем «тончайшие узоры искусных 
поэтов», и что «поэзия достигается изумительно прозаическими, незамысловатыми средствами, самой заурядной правдой» [29, с. 45]. В этой 
связи жизнь Бернса оказывается в его понимании своеобразной историей контрастов, характерных для человека, не достигшего, в силу ранней 
кончины, душевной гармонии и спокойной мудрости, живущего в бесконечной нравственной борьбе; эти контрасты «то вступают в междоусобную борьбу, то сливаются в одно ясное, могучее течение», в результате чего поэт то переживает «драму внутренних и внешних противоречий», то победоносно «раскрывает во всем блеске великие сокровища 
своей природы» [29, с. 54]. Творчество Бернса, уходившее своими истоками в шотландскую народную поэзию, было внове для светского общества, однако вполне естественно для него самого, поскольку отражало его 

4 О.Н. Чюмина выдвигалась на Пушкинскую премию пять раз. В 1899 г. ее книга «Стихотворения. 1892–1897» (СПб., 1897) получила почетный отзыв, в 1901 и 1905 гг. за переводы «Потерянного и возвращенного рая» Дж. Мильтона и «Божественной комедии» Данте 
Алигьери поэтесса была удостоена половинных Пушкинских премий, в 1907 г. почетным 
отзывом были отмечены ее перевод «Королевских идиллий» А. Теннисона и книга «Новые 
стихотворения» (СПб., 1905), в 1909 г. почетного отзыва удостоены ее переводы в стихах 
в книге «Осенние вихри» (СПб., 1908). 

Д.Н. Жаткин

натуру, сочетавшую отзывчивость, безрассудную страстность и исключительное самообладание: «…личное достоинство и ясный взгляд – эти 
понятия такие же неизменные стихийные основы личности Бернса, как 
и его способность загореться во мгновение ока от взгляда первой встречной 
красавицы и ответить на него восторженным гимном любви» [29, с. 60]. 
По наблюдению И.И. Иванова, общие мотивы при создании песен брались Бернсом из жизни, что давало разнообразие и глубину описаниям, 
при этом поэт мастерски опускал случайные, второстепенные детали 
ради цельной психологической характеристики чувства: «Песня Бэрнса – это невольный крик взволнованной души, пафос переполненного 
сердца, мы бы сказали – трель птицы, разбуженной предрассветным вет ром и пурпурным блеском зари» [29, с. 69]. Противопоставляя произведения Бернса, основанные на знании подлинной деревенской жизни, 
и сочинения идилликов прошлых эпох, воспевавших страстных пастухов и грациозных пастушек, И.И. Иванов представлял пафосную картину творческого озарения поэта посреди поля: «Он знал, чего сто́ит 
подлинная деревенская поэзия, каких вещей приходится насмотреться 
и натерпеться ради искреннего вдохновения сельской жизнью и ее героями <…>. Во время пашни у него вдруг начинают складываться одна 
рифма за другой, по временам он приостанавливается, опираясь на плуг, 
и приводит в порядок мелькающие вихрем строфы, и к концу рабочего 
дня, когда горизонт заволакивается вечерними тенями и даль полей окутывается туманом, поэт возвращается домой, исполненный дум и глубоких волнений: лучшие песни его родились на свет!» [29, с. 70–71].
Воспринимая произведения Бернса сквозь призму его биографии, 
И.И. Иванов стремился объяснить каждое из его произведений конкретной жизненной ситуацией – будь то бесконечные увлечения женщинами, занятия земледелием, встречи в эдинбургских салонах и т.д. 
«Чрезвычайную чувствительность Бернса к сердечным впечатлениям», 
выразившуюся в многочисленных любовных увлечениях, исследователь 
считал одним из проявлений «его безгранично гуманной и любящей 
натуры» [29, с. 82]. Наблюдая «необозримое поприще человеческой несправедливости», Бернс мог бы проникнуться свободолюбивыми мотивами печали и гнева, однако не стал поэтом-политиком, оставшись поэтом-человеком, певцом «крестьянской» музы: «Бэрнс, вместо всякой 
политической проповеди, начинает описывать жизнь поселян, с точностью летописца изображает трудовой деревенский день, субботний 
вечер, праздничные удовольствия. Это все – история, спорить против 
нее нет ни малейшей возможности» [29, с. 85]. В «Субботнем вечере поселянина» И.И. Иванов усмотрел удивительное умение поэта посредством 

Статьи

незатейливого повествования сделать героев близкими, родными читателям, вызвать у последних искреннее чувство сопричастности, сопереживания: «Поэт сумел озарить едва освещенную хижину и грубые крестьянские 
лица, сожженные солнцем и обвеянные зимним ветром, <…> задушевною поэзией и величавою простотой» [29, с. 86]. В своих бесконечных 
исканиях, метаниях «между ошибками и раскаянием, страстью и самоунижением, несказанными душевными муками и напряжением сил» 
и проявлялся, на взгляд И.И. Иванова, сам поэт – «искреннейший из 
грешников и благороднейший из людей» [29, с. 92] 5.
К.И. Тернер в статье «Роберт Бернс», напечатанной в журнале «Мир 
божий» (1896, № 7), проводил традиционную с середины XIX в. параллель между Бернсом и А.В. Кольцовым 6, «поэтом, одаренным столь же 
благородными стремлениями, осужденным на несвойственную его натуре мелочную жизнь, обладавшим, как кажется, большою нравственною энергиею»; оба поэта, оказавшись в самой неприглядной среде, 
«продолжали питать в сердце идеалы любви, дружбы, продолжали поклоняться красотам природы и размышлять о судьбе человека, о тайне 
жизни и смерти» [34, с. 104]. Вместе с тем исследователь впервые обратил внимание на заинтересовавшее М.Ю. Лермонтова четверостишие 
«Had we never loved so kindly» из стихотворения «Ae fond Kiss, and then 
we sever», известного под двумя названиями – «Один нежный поцелуй» 
и «Прощальная песнь Кларинде», предложил свой подстрочный перевод 
(«Если бы мы не любили так нежно, если бы мы не любили так слепо, 
если бы мы никогда не встречались или не расставались, наши сердца 
не разрывались бы от горя»), привел перевод М.Ю. Лермонтова («Если б 

5 И.И. Иванову также принадлежит статья о Бернсе «Поэт крестьянского труда», опубликованная в 1897 г. в журнале «Читатель» [30, с. 41–128] и во многом повторившая тезисы 
статьи в «Русской мысли». 
6 Около 1846 г. замысел материала о Бернсе и А.В. Кольцове возник у И.С. Тургенева, 
о чем свидетельствует, в частности, указание на эту тургеневскую статью как на готовящуюся 
к опубликованию в 1847 г., содержавшееся в принадлежащем Н.А. Некрасову редакционном 
объявлении в «Современнике» (№ 11 за 1846 г.), где она названа «Кольцов и Бёрнс» [см.: 31, 
с. 48]; статья, впрочем, не была написана. Основой сопоставлений Бернса и А.В. Кольцова 
было стремление увидеть у поэтов социальную общность, о чем, например, так размышлял 
в 1860 г. О.Ф. Миллер: «Бернс, и по народному духу своей поэзии представляющий сходство 
с Кольцовым, был также, подобно нашему поэту, жертвою того положения, в котором пришлось ему провести всю жизнь» [32, с. 98]. Отдельные критики, продолжая сближать Бернса 
и А.В. Кольцова, считали творчество обоих поэтов явлением, имевшим ограниченное значение для развития общества; об этом, в частности, рассуждал в статье «Реалисты» (1864) 
Д.И. Писарев: «<…> одной голой честности и великого самородного таланта еще недостаточно, чтобы быть мировым поэтом. Самородки, подобные Бернсу или Кольцову, остаются 
навсегда блестящими, но бесплодными явлениями. Истинный, “полезный” поэт должен 
знать и понимать всё, что в данную минуту интересует самых лучших, самых умных и самых 
просвещенных представителей его века и его народа» [33, с. 309].