Прикладная филология

Москва
ИНФРА-М
2021

ПРИКЛАДНАЯ ФИЛОЛОГИЯ

Â.Ê. ÕÀÐ×ÅÍÊÎ

МОНОГРАФИЯ

Харченко В.К.

Х22 
 
Прикладная филология : монография / В.К. Харченко. — Москва : 

ИНФРА-М, 2021. — 217 с. — (Научная мысль). — DOI 10.12737/1082310.

ISBN 978-5-16-016117-4 (print)
ISBN 978-5-16-109679-6 (online)

Раскрываются возможные аспекты прикладных исследований, акту
альные для нужд сегодняшнего дня: ритуальные и музейные, больничные 
и театральные, бытовые и профессиональные.

Для преподавателей гуманитарных дисциплин, а также для студентов 

и магистрантов, обучающихся по программам «Русская словесность. Прикладная лингвистика», «Педагогическое образование. Языковое образование», в качестве дополнительного источника материала. Может оказаться полезной для всех любителей русского языка. 

УДК 80(075.4)

ББК 80 

УДК 80(075.4)
ББК 80
 
Х22

© Харченко В.К., 2021

ISBN 978-5-16-016117-4 (print)
ISBN 978-5-16-109679-6 (online)

ВВЕДЕНИЕ

Современная русистика, как, впрочем, и русистика прошлых 
лет, если не сказать — прошлых веков, отдает явное предпочтение 
фундаментальным исследованиям, тогда как прикладные работы 
остаются на периферии и часто сопровождаются лишь пожеланием 
некоторой корректировки вузовских и школьных курсов и еще советами по написанию словарей или добавлению к ним новых фактов. 
Такая картина наблюдается и в последние тридцать, двадцать, даже 
десять, пять лет, и в ближайшие годы не похоже, что она склонна 
измениться. Отчасти это связано с некоторым пренебрежением 
к научно-популярной литературе, которое охватило и лингвистику 
в целом. Непрестижность гуманитарного, в частности филологического, знания стала просматриваться в вузах, и введение ЕГЭ 
не спасает ситуацию. Между тем на начало третьего десятилетия 
XXI в. приходится серия новых проблем, болезней, задач, которые 
мы должны учитывать, планируя работу по подготовке учебников 
по прикладной филологии. Исследователи выделили эти болезни, 
а мы суммировали их по разным источникам и выделили как минимум одиннадцать болезней современного общества, которые налагают свои особенности на все далее излагаемое. Итак, это…
Продолжающаяся компьютеризация общества. Количество операций, которые выполняются на компьютере (гаджете, смартфоне), 
зашкаливает. Человек поневоле теряет свою идентичность, иногда 
вплоть до болезненных проявлений. Компьютер как пространство, 
компьютер как инструмент, компьютер как образ жизни, фрагментация интернета — все эти новые явления требуют осмысления и воздействия, но какого, когда? Не будем забывать, что компьютер —
это, прежде всего, инструмент и за рубежами нашей страны никто 
не собирается снабжать нас новыми перспективными открытиями.
Продолжающийся разлад семейных отношений. Здесь много нового и тревожного: рост числа разводов, отказ от совместного проживания с людьми «серебряного» возраста, позиция «чайлд-фри» 
(отказ брачных пар заводить детей). Нежелание иметь третьего, 
четвертого, а то и второго ребенка уже не удивляет, но согласимся: 
отсюда проистекает все возрастающее одиночество детей на всю 
оставшуюся жизнь, хотя эта сторона судьбы до поры до времени 
скрыта от глаз.
Утрата смысла жизни. Раньше на первом месте стоял страх 
смерти, а сейчас у многих изменился этот страх, о чем говорят по 

радио. Я думаю, что это во многом связано с «малоптенцовостью». 
Два года назад интеллигентная женщина, доктор наук, умирающая 
от рака, мне говорила с горькой улыбкой: «Я не могу понять, зачем 
это всё». Если бы речь шла об опустившихся людях, но здесь явно 
другая ситуация.
Трудность воплощения идей. Приведем слова академика Александра Берлина: «Идей много, но воплотить их становится все 
менее возможно. Раньше, в советское время, когда была своя промышленность, мы внедряли многое из того, что придумывали… 
Сегодня у нас почти нет своей промышленности. Все заводы купленные, на них нельзя просто прийти. Это частная территория. 
С нами никто не станет разговаривать. Там в принципе нельзя ставить новый реактор. Вам продали готовый продукт. Кто отвечать 
будет, если что-то пойдет не так? А раньше директор отвечал. Он 
разрешил — он и несет ответственность. Не всегда это было безопасно, но тем не менее это было возможно. И это работало. А теперь нет» [Берлин 2019: 32].
Редукция авторизации. Какую опасность несет в себе все расширяющаяся редукция авторизации? «Иными словами, упадок 
полномасштабного бытия от первого лица, уход от ответственности политических решений на всех уровнях, девальвация гражданской позиции, которая теперь преимущественно в том, чтобы 
найти самое безобидное мнение и гордо заявить: на том стою и не 
могу иначе» [Секацкий 2015: 164]? Автор пишет о Швейцарии, но 
и к России это имеет самое непосредственное отношение. Вопрос 
об отдельности непрост. «Мы сейчас все хотим, чтобы у каждого 
была отдельная квартира. А что дальше, неважно для российского человека» [Гранин 2008]. Научиться быть одному достаточно 
сложно. «Его путь, — пишет о Борисе Пастернаке Дмитрий Быков, — 
от интеллигентности к аристократизму, от экзальтации — к лаконизму». Авторизация требует действий, а их нет.
Ситуация повышенной неопределенности. В этой ситуации надо 
уметь (надо учиться!) жить. «…Каждый человек должен в течение 
определенного времени быть предоставлен самому себе и находиться вне возбужденной толпы. Это время необходимо ему, чтобы 
подумать, обработать информацию, отключиться, перезарядиться 
и не обращать внимания ни на кого (не нести ответственности ни 
за кого), кроме себя» [Гордон 2010: 239]. «Существует психологическая модель, которая рассматривает потребление информации 
как фактор борьбы с собственной тревожностью. Информация — 
это оборотная сторона неопределенности, а неопределенность 
в современной психологии — это разменная монета тревожности. 

Вообще потребность в эффективности собственного поведения 
под разумевает потребность в информации» [Спиридонов 2014: 34]. 
Перепроизводство интеллигенции. Лет двадцать назад в интернете проскочила реплика Бориса Кагарлицкого о перепроизводстве 
интеллигенции. Люди, как правило, занимают положение ниже 
того, которое могут занимать по своему развитию, а это серьезная 
проблема, и языковая тоже. Но, может быть, это еще одна особенность нынешнего времени, с которой надо учиться жить? «Боюсь 
показаться педантом, но надо быть отдельным даже в эйфории 
любви. Не значит осторожничать, скрывать, рассчитывать. Чувство 
отдельности близко к чувству достоинства. Изливать душу — напротив, свойство человека слабого, ищущего опоры в другом. Ничего циничного я не сказал. Опоры в другом нет и никогда не будет. 
Ты можешь оказаться опорой для другого. Потому что ты сильный. 
Если ты сильный. И если выдержишь» [Крыщук 2015: 259].
Продолжающееся игнорирование эмоциональной сферы жизни, нежелание делиться эмоциями, некоторое угасание их [Иванова 2011: 
3–5]. Сергей Есин в дневнике 1 мая 2015 г. отмечает: «Сужу даже 
по Институту, если раньше каждый второй абитуриент был поэтом, 
теперь их значительно, по сравнению с прозаиками, меньше?» 
[Есин http].
Прокрастинация, т.е. откладывание неприятных дел «на потом», 
неделание их, что сказывается на состоянии общества в целом. 
Подробнее о проблеме прокрастинации читаем в статье [Тарасевич 
2014: 21–28].
Скандализация общества. «Только в Новом времени произведения искусства стали способны “скандализировать” общество — 
как импрессионизм в конце XIX или абстракционизм в начале XX в.
Новации в искусстве, не связанные напрямую с техническим прогрессом, не имели столь глубоких последствий для жизни общества, 
как научные и технические прорывы. Но есть шкала, в которой искусство стоит выше, чем наука», — читаем у Людмилы Улицкой 
в «Священном мусоре». Скандализация связана с пристрастием 
к негативам.
Цифровой номадизм — разбухание номадических потоков, когда 
возникает конфликт между глобальными номадами и привязанностями к определенной территории. Самое частное больше не 
является полностью личным, национальным, прочно связанным 
с определенной территорией и народом, с их культурой.
Прекарный образ жизни — отсутствие гарантий или очень слабые 
гарантии. «Мы живем в мире, где большинство работ является работой к случаю». Например, так организованы самые интересные 

современные явления в культуре. «Что такое биеннале? Куратор набирает со всего света художников, делает выставку в одном пространстве, 
а затем все разбегаются, ничего не происходит» [Иванов 2018].
Номофобия. «Хотя такая болезнь пока не занесена в медицинские справочники и учебники, специалисты говорят о ней уже 
несколько лет. Это подсознательный страх остаться без мобильного телефона или — шире — вне зоны доступа к станциям сотовой 
системы. Новый термин возник еще в 2010 году из английских слов 
no mobile phonephobia — боязнь отсутствия мобильного телефона» 
(Наука и жизнь. 2019. № 2. С. 64). Каждый из нас чувствует себя не 
вполне хорошо, если нет в руках гаджета.
Как видим, работа предстоит большая, хотя не всегда осознаваемая. И вот что еще значимо. Если раньше изучаемый русский язык 
воспринимался как нечто готовое к уважительному отношению 
и инициативному, любовному изучению, то теперь на филологаприкладника незримо возлагается новая, неожиданная миссия: 
усовершенствовать образ современного русского языка в восприятии носителей и своей культуры, и иных культур.
Какая-то загадка заложена, запрятана в русском языке, и эту загадку постоянно чувствуют специалисты по детской речи. Трудно 
и долго осваивает русскоязычный ребенок парадоксы грамматики. В своем докладе на научной конференции 25 апреля 2006 г. 
(г. Орел) профессор С.Н. Цейтлин рассказывала, что детям, спонтанно, в инпуте, постигающим морфологию английского языка, 
значительно проще с усвоением грамматики родного английского 
языка, нежели нашему малолетнему соотечественнику. В грамматике английского нет такого расколосья вариантов, как в грамматике русского.

Жене 2 года 8 мес., Льву 5 дет 9 мес.: Лев спокойно читает. Женя сердится: Это меня уже обалдело! — Что? — Ну Левчик мне обалдел. — Как? — 
Он мне мешает. Женя выпаливает одним залпом: Качай меня сильносильно-сильно-сильнее! За игрой. Взрослый: Сейчас я тебе дам креветку! 
Женя: Я сам дАю (возьму). Лев: Паучок очень огромный! <…> Отряд пауковых (паукообразных) (2 января 2009 года).
Казалось бы, «ударение глаголов подчиняется более четким закономерностям, чем ударение существительных». Но для лиц, изучающих русский 
язык как неродной или иностранный, глаголы тоже становятся препятствием. Таким же, добавим, препятствием становятся они и для малолетнего носителя русского языка: умерлИ, понялИ, уронИшь, поднимЕт, стоИ, 
положИт, раскАтал, попИла (из речи одного и того же ребенка в определенный момент времени). Все эти трудности мы незаметно преодолеваем 
позднее, но они влияют на оценку родного русского языка.

Таким образом, и сам русский язык нуждается в нашей защите, 
но другого языка у нас нет, и мы будем исходить из того, что накоплено русским языком, что уже опубликовано и что может оказать 
услугу в преодолении обозначенных проблем современности.
Филология, скажем применительно к нам — русистика, открывает большие перспективы именно в прикладном направлении, 
о них мы и будем говорить в этой книге. Мы сами мало задумывались об этом, пока не решили объединить наши публикации под 
общей шапкой прикладной филологии (статьи указаны после каждой публикации).
Появление этой книги открывает дверь в менее изученные 
сферы прикладного знания. Прикладная филология охватывает 
все стороны человеческой жизни: рождение, взросление, зрелость, 
болезни, смерть, сугубо личную и профессиональную деятельность, 
досуг и путешествия, отношения с людьми и поведение в обществе. И по каждому пункту существует множество моментов, о них 
тоже пойдет речь далее. Однако эти «моменты» пока еще не вполне 
кристаллизованы, отобраны, поэтому рекомендательная часть 
в книге иногда сопровождается исследовательской частью и степень 
новизны по многим пунктам оказывается достаточно высокой.
Между фундаментальными и прикладными проблемами лингвистики существует немало общего. Иногда прикладные аспекты 
указывают на недоработку фундаментальных, и наоборот: иногда 
фундаментальные вещи диктуют в качестве своего продолжения 
разработку целой серии прикладных исследований. Начнем, однако, с конца.

О ЧЕМ ГОВОРЯТ 
И О ЧЕМ НЕ ГОВОРЯТ МОГИЛЫ

На кладбище я хожу нечасто, но в последнее время меня стало 
туда тянуть. Все дело в том, что я начала отслеживать эпитафии, 
то есть надписи на могильных надгробиях. И вот что интересно. 
Среди многочисленных стандартных и «молчаливых» надписей: 
фамилия, имя, отчество и даты жизни, — т.е. сведений, выполненных по древнеегипетскому принципу: «Мертвого имя назвать —
все равно, что вернуть его к жизни», среди предельно коротких эпитафий (Помним, любим, скорбим) стали попадаться пространные посвящения, выраженные подчас даже стихами или почти стихами: 
Живой тебя представить так легко, / Что в смерть твою поверить 
невозможно. Вы ушли в такую глубь, что не имеет дна, / В такую 
высь, что не имеет края.
О нет, родственников можно понять: они стараются подобрать 
свое, не повторяющееся посвящение. Ты любила жизнь. Или: Светлая 
о тебе память. Родные. Хорошо сказано: не вечная память, а светлая. 
Память не может быть вечной, но всегда, т.е. вечно она светла.
Почтение к жизни и смерти можно выразить графически, поставив время рождения и кончины… дробью в середине года: Сережа Трофимов / 1920/V62 — 198/XII62. Такое расположение было характерно для XIX — середины XX века. Мы встречали такие записи 
на старинном кладбище при Никольско-Иоасафовской церкви города Белгорода.
Кладбищенская лингвистика содержит свой набор древних пословиц: Редкий гроб без диковинки. Живучи на погосте о всех не уплакать [Германович 1978: 3–63]. Пословицы есть и в других языках, 
например, в японском языке: Человеку всюду найдется зеленый холм, 
где оставить свой прах [Пословицы… 229]. А какой красивый старинный фразеологизм: до последней березки! Некоторые фразеологизмы устарели, но не потому, что дети не умирают, а потому, что 
матери теперь не рожают каждый год, как ранее.

«Рожала Поля каждый год. Каждый год на погосте становилось одним 
ее холмиком больше. Уже шесть верб-палочек посадила на могилках. Вербочки укрепились, уже лопотали на ветру торопливо, взахлеб, и не могла 
Поля разобрать, что они такое шумели ей в ответ. А спрашивала она 
об одном, долго ли быть ей лишь вербной матерью. (Так называли тех, у 
кого часто умирали дети, кто много сажал верб)» [Санжаровский 2016: 
51–52].

Стиль как разнообразие, в том числе и эпитафий, дорогого 
стоит. Хорошо, когда написано, где сражался этот человек. Некрасов А.М. / 1905–1965 / Генерал, член Военного совета Воронежского фронта, представитель Центрального штаба партизанского 
движения на воронежском фронте. Хорошо, когда прописана профессия человека. Малюжин Дмитрий Васильевич / 1887–1954 / Директор Белгородского медучилища ЮЖД. Хорошо, когда приводятся 
мысли, которые ушедший человек любил, или когда на камне выгравирована картина (это о могиле художника). Другими словами, 
хорошо все нестандартное, потому что и сам умерший был «не как 
все». Сказать не лучше других, но так, как никто. Но сейчас все 
больше могил привычных, одинаковых. Ну, кое-где встречаются 
строки из молитв. Родственников, повторим, можно понять: они 
выражают словами то, что не говорили при жизни, но что очень 
важно сказать в роковую минуту.
Возвращаюсь, иду потихоньку и вижу надгробия, но уже с задней 
стороны. И что же? Опять на душе пустынно и одиноко, хотя сами 
памятники холеные, дорогие.
Но и это еще не все, о чем думалось и что припоминалось. 
Нам очень хотелось найти слова, которые… говорил сам умерший. 
В интернете таких откровений не было. Более того, интернет давал 
большое количество надписей, которые своей похожестью уничтожали весь шарм. В книгах эти слова, слова умерших, встречались, 
только найти их было трудновато.

«Как писатель отвечает на любовь читателей? Бесконечным правом читателя на личную встречу. Живой писатель может оказаться замкнутым, 
раздраженным, даже неумным. Но мертвый, о мертвый! — он прекрасен. 
Автор раскрывается в творениях столько раз, сколько вы захотите. Конечно, почитатели таланта (словосочетание такое же постное, как “рыбный 
день”) посещают дома-музеи, усадьбы, квартиры и — не забудьте об этом —
могилы, хотя всегда молчаливая могила любого создателя слов смотрится 
непреодолимым противоречием ему самому: мы привыкли, что он не 
молчит» [Давыдов 2018: 43].

Мысль, безусловно, интересная. Почему бы на надгробных 
памятниках не писать слова посвящения, или цитаты, или еще 
какие-либо слова, и делать это можно применительно не только 
к писателям-поэтам, но и к другим людям, пусть не ко всем, но… 
Но здесь свои сложности. Это в идеале не может быть афоризмом. 
Точнее, афористическая мысль должна быть выражена несколько 
загадочно, неполно, но от этого она только выигрывает. «Мир ловил 
меня, но не поймал», — написано на могиле Григория Сковороды, 

надпись, которую сам философ и придумал. Это может быть четверостишье, но особое, природное. И пусть наш курский соловей/ 
Поет забвенно над могилой. / И песней трепетной своей / Прославит 
образ твой любимый.
Своеобразной школой надгробных надписей могут служить сведения из различных мемуарных источников. Об умершей в молодости талантливой 17-летней Елизавете Кульман читаем: «Ее похоронили на Смоленском кладбище. По повелению императрицы 
поставили памятник из белого мрамора со спящей музой. “Роза, 
она прожила, сколько живут розы, — одно лишь утро”. Эти слова написали на четырнадцати языках, которые она знала» [Рябухин 2019: 
6]. А вот отрывок из дневника М.М. Пришвина: «17 января 1953 г. 
Мы спросили: “Мы постарели?” — “Да, — ответил Ваня, — В особенности Валерия Дмитриевна”. Поглядел я на нее, и сердце сжалось: остаются от прежнего только глаза и душа в них бессмертная. 
Так я с этим ходил и по кладбищу и встретил там соответственно 
в утешение слова на одной могиле: “Letum non omnia finit” (Смерть 
не все кончает. Лат.)» [Пришвин 1986: 624]. Обратим внимание на 
слова писателя: встретил там соответственно в утешение слова на 
одной могиле. Получается, что умерший человек может утешить незнакомого человека, почему и нужны такие надписи и почему так 
важно увидеть (да-да, внимательно прочитать!) как раз то, что написано на надгробии. Вот относительно свежее напутствие на могильном памятнике писателю Евгению Носову с обратной стороны: 
«Покормите птиц». Это уже экологическое завещание талантливого 
писателя нам, живущим.
Своими соображениями по поводу всего сказанного я поделилась в письме кандидату наук Янису Ашотовичу Манукяну 
(г. Санкт-Петербург), и мне в ответ пришло интереснейшее сообщение: «Был недавно на лютеранском кладбище. Какие великолепные надписи там!» Значит, есть, где поучиться?
Стиль как разнообразие открывает целую когорту поиска, поиска слов, характеризующих ушедшего, и поиска изысканных 
стихотворных строчек. Н.М. Карамзин по просьбе одной нежной 
матери сочинил эпитафию на камень ее умершей двухлетней дочери: «Покойся, милый прах, до радостного утра!». Исследователь 
Владимир Марков справедливо считает это лучшим и наиболее изысканно оркестрованным одностроком в русской поэзии [Марков 
1999]. Здесь большой задел прикладной филологии, о котором нелишне напомнить еще и еще. И потом, общее впечатление о некрополе, городе мертвых: как не повторить уже написанное и как 
воссоздать лучшее тому, кто уже не поблагодарит?