Русская литература XIX - начала XX века. Традиция и современная интерпретация

Петербургская
филологическая школа
и образование 

Санкт-Петербург
Издательство РГПУ им. А. И. Герцена
2019

Российский государственный педагогический университет
имени А. И. Герцена

Петербургская филологическая школа
и образование 

РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
ХIХ – НАЧАЛА ХХ ВЕКА

Традиция
и современная интерпретация

РОССИЙСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ 
им. А. И. ГЕРЦЕНА

ББК 83.3(2Рос=Рус)
 
Б73

Научные рецензенты (по главам) —
д-р филол. наук Т. Т. Давыдова, д-р филол. наук В. Т. Захарова,  
канд. филол. наук И. А. Митрофанова, д-р филол. наук Т. А. Никонова, 
д-р филол. наук Л. К. Оляндэр, д-р филол. наук А. Б. Перзеке, 
д-р филол. наук Е. Н. Петухова, д-р филол. наук Г. М. Седова,  
канд. филол. наук Е. А. Чаплыгина

 
Богданова О. В.
Б73  
Русская литература ХIХ — начала ХХ века: традиция и современная 
интерпретация. — СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2019. — 
732 с. — (Петербургская филологическая школа и образование).
 
ISBN 978-5-8064-2730-5

Монография О. В. Богдановой открывает серию «Петербургская филологическая 
школа и образование», посвященную проблемам развития русской литературы ХIХ–
ХХ вв. и вопросам глубинного восприятия творчества выдающихся отечественных 
писателей.
В научном исследовании рассматриваются классические произведения русской 
литературы ХIХ — середины ХХ вв., среди которых баллады «Людмила» и «Светлана» 
В. А. Жуковского, комедия «Горе от ума» А. С. Грибоедова, поэма «Медный всадник» 
А. С. Пушкина, роман «Герой нашего времени» М. Ю. Лермонтова, «петербургские 
повести» «Нос» и «Шинель» Н. В. Гоголя, «Гроза» А. Н. Островского, «Отцы и дети» 
И. С. Тургенева, рассказы «Толстый и тонкий», «Студент», «Ионыч», «Человек в футляре», «Крыжовник», «О любви» и пьеса «Вишневый сад» А. П. Чехова, «Старуха 
Изергиль» и «На дне» М. Горького, «Двенадцать» А. А. Блока, «Господин из Сан-Франциско», «Темные аллеи», «Натали», «Чистый понедельник» И. А. Бунина.
Анализ наиболее репрезентативных текстов русской классики осуществляется 
с новых — современных — позиций, что позволяет обнаружить упущенные, ранее не 
замеченные исследователями и читателями идеи, смыслы, авторские интенции, которые формируют новое представление об известных писателях и их канонических 
творениях. 
На материале хрестоматийных текстов отечественной прозы, поэзии, драматургии 
выявляются новые и своеобразные грани русской классической литературы ХIХ — 
середины ХХ вв., обрисовываются самобытные черты отдельных ее представителей 
и их ментально-творческое родство и преемственность.
Единство научного подхода обеспечивает глубину, последовательность и цельность 
аналитических ракурсов исследования, рекомендуемого как научный и учебный материал для специалистов-литературоведов, педагогов-методистов, учителей-славистов 
средней школы, в качестве учебного пособия для студентов гуманитарных вузов (специальность «021700 — Филология»).

ББК 83.3(2Рос=Рус)

 
© Богданова О. В., 2019
 
© Лебединский С.  В., дизайн обложки, 2019
ISBN 978-5-8064-2730-5 
© Издательство РГПУ им. А. И. Герцена, 2019

Содержание 

Балладная дилогия В. А. Жуковского  
(«Людмила» и «Светлана»)  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .   7

«Сценическая поэма» А. С. Грибоедова  
«Горе от ума»   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  37

Образы Петра и бедного Евгения в «Медном всаднике»  
А. С. Пушкина  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .  81

К истории романа М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени»:  
гипотеза и ретроспектива  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 113

Повесть Н. В. Гоголя  
«Нос» как олицетворенная синекдоха  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 161

«Мертвые души»  
в «Шинели» Н. В. Гоголя  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 189

«Реальная критика», или Как сделана «Гроза»  
А. Н. Островского  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 219

Идея и идеал в романе И. С. Тургенева  
«Отцы и дети»   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 277

«Толстый и тонкий» А. П. Чехова:  
поэтика повтора  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 313

Самый любимый рассказ А. П. Чехова  
(«Студент»)   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 331

Две «редакции» рассказа А. П. Чехова  
«Ионыч»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 357

О боязни жизни и человеческом одиночестве:  
«Человек в футляре» А. П. Чехова  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 389

Русская литература ХIХ — начала ХХ века

Еще один «футлярный» герой А. П. Чехова:  
рассказ «Крыжовник»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 423

«Середины тут нет»:  
рассказ А. П. Чехова «О любви»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 445

«Пьесу назову комедией…»:  
«Вишнёвый сад» А. П. Чехова  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 463

Морфология сказки М. Горького  
«Старуха Изергиль»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 511

«Картины» М. Горького «На дне» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 533

Философская мистерия в поэме А. Блока  
«Двенадцать»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 581

Самый чеховский рассказ И. А. Бунина:  
«Господин из Сан-Франциско»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 605

О сущности любви:  
рассказ И. А. Бунина «Темные аллеи»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 643

Феноменология любви:  
рассказ И. А. Бунина «Натали»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 661

Самый толстовский рассказ И. А. Бунина:  
«Чистый понедельник»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 685

Балладная дилогия  
В. а. жуковского  
(«Людмила» и «Светлана»)

–9–

Певец таинственных видений,
Любви, мечтаний и чертей,
Могил и рая вечный житель…

Пушкин о Жуковском (1820)
В конце 1790-х — начале 1800-х годов русская (в будущем — классическая русская) литература, по существу, находилась еще на очень 
раннем этапе своего развития/становления, когда только вызревали 
ее методы и выкристаллизовывались принципы, когда формировались 
доминанты творческих направлений, определялись  художнические 
подходы и принципы. Потому в творчестве отечественных писателей 
того времени значительное место занимали не (с)только оригинальные 
произведения, сколько художественные переводы (нередко из античности, но и переводы из современной западноевропейской литературы — главным образом немецкой, английской, французской).
В русской литературе конца ХVIII — начала ХIХ века среди переводных произведений значительное место принадлежало лирическим 
жанрам — поэтическим одам, элегиям, посланиям, но и балладам. 
В русской литературе начала ХIХ века одним из ведущих лириков, 
обратившихся к переводу балладных текстов, стал В. А. Жуковский, 
на протяжении творческой жизни создавший несколько десятков переводных и оригинальных баллад.
Ведущими образцами среди западноевропейских баллад того времени были баллады Ф. Шиллера, И.-В. фон Гете, В. Скотта, Дж. Байрона, Г.-А. Бюргера, Л. Уланда и др. Именно они были создателями тех 
исходных «первотекстов», на которые ориентировался Жуковский при 
создании первых балладных переводов-«подражаний», а впоследствии 
при рождении его собственно «русских баллад».
При широком многообразии образцов западноевропейской баллады в ранние годы работы над новым и весьма своеобразным жанром 
Жуковский отдавал предпочтение балладам немецкого поэта Готфрида Августа Бюргера, в чьих балладах, опирающихся прежде всего на 

Русская литература ХIХ — начала ХХ века

–10–

германский фольклор, перед читателем впервые открылся исполненный глубокого внутреннего драматизма поэтический мир народных 
легенд, поверий, преданий, сказаний, обнаруживалось пространство 
романтических представлений, пронизавших к тому времени культуру всей Европы. 
Возникает вопрос: что привлекало Жуковского в балладах Бюргера? 
В ответе на этот вопрос можно опереться на слова самого поэта о том, 
что Бюргер был «простой повествователь», который, «занимаясь предметом своим, не заботился ни о чем постороннем»1. В понимании Жуковского, «простота» баллад Бюргера — не упрощенность и примитивизм, поверхностность и облегченность, но прежде всего близость 
народным основам, ясность народной мысли и слова. Именно эта 
«простота» и несомненная выразительность баллад  немецкого поэта 
и влекли Жуковского, который один из первых  балладных переводов 
сделал в опоре на Бюргера — на его балладу «Ленора» (1773). Жуковский познакомился с ней в переводе на французский2.
Как известно, Жуковский сделан точный и выразительный перевод «Леноры» на русский язык3, по возможности сохранив и передав 
остроту сюжетных линий и психологических переживаний героини 
Бюргера, в балладе, сохранившей название оригинала — «Ленора» 
(1831). Но более чем блистательная и совершенная в близости первоисточнику «Ленора», известны две другие баллады Жуковского, 
созданные вслед за Бюргером и сыгравшие огромную и неоспоримую 
роль в утверждении реализма в русской литературе — «Людмила» 
(1808) и «Светлана» (1808–1812, опубл. 1813). 

1

В основе сюжетного построения баллады В. А. Жуковского «Людмила»4 (вслед за «Ленорой» Бюргера) лежит традиционный сюжет 

1 Письмо Жуковского А. П. Киреевской от 16 апреля 1814 г. // Зейдлиц К. Жизнь 
и поэзия В. А. Жуковского. 1783–1852 / с предислов. П. А. Висковатого. СПб.: «Вестник Европы», 1883. 259 с. С. 40.
2 Близость образно-мотивной и сюжетно-композиционной схемы «Леноры» фольклору различных европейских народов привела к тому, что баллада Бюргера живо 
воспринималась и легко осваивалась литературной традицией разных европейских 
стран, породила множество подражаний и была многократно переведена на многие языки.
3 В опоре не только на французский перевод, но и на немецкий подстрочник.
4 Баллада «Людмила» была закончена 14 апреля 1808 г. Впервые напечатана в журнале «Вестник Европы» (1808. № 9) с подзаголовком «Русская баллада» и примечанием Жуковского к заголовку — «Подражание Бюргеровой Леоноре».

Балладная дилогия В. А. Жуковского («Людмила» и «Светлана»)  

–11–

о мертвом женихе, широко распространенный в западноевропейском 
фольклоре. Жених возвращается к невесте, давно и напрасно ожидающей суженого с войны, чтобы забрать нареченную с собой в 
«дальнюю сторону» — в могилу — и навсегда соединиться с возлюбленной. Сюжетные вариации подобных фабульных линий в фольклорной традиции различны — (1) героиня готова отправиться вслед 
за женихом, но мертвец отказывает ей, оберегая ее и оставляя среди 
живых; (2) после прощания с мертвым женихом героиня на следующий день умирает, не вынеся горя и разлуки; (3) любящая невеста 
с готовностью присоединяется к мертвому жениху и вместе с ним 
сходит в могилу, чтобы более не расставаться. Именно последний 
вариант выбирает Бюргер в «Леноре» и — вслед за ним — Жуковский 
в «Людмиле».
Русская фольклорная традиция не знает сюжета о мертвом женихе, 
потому столь неожиданной и странной должна была показаться баллада Жуковского современникам1. Однако обращение поэта к балладному жанру было закономерным: как на Западе, так и в России начало ХIХ века было ознаменовано вниманием к национальным корням, 
к поиску и литературной фиксации национальной стихии2. И в этом 
смысле перевод Жуковским «народной» баллады Бюргера являл собой 
один из первых примеров ориентации на поэтические народные истоки (другое дело, что пока образцом народности служила не собственно русская почва, но западноевропейская, не русский фольклор, 
но немецкий). Но переоценить важность апелляции Жуковского 
к фольклорной форме — к жанру баллады — весьма трудно, ибо талантливое переложение немецкого образца послужило примером для 
многих русских поэтов, стало толчком к целому ряду балладных «подражаний» и поэтических «отражений»3. 
Между тем заслуга Жуковского состоит не только в факте обращения к фольклорному жанру, активизирующему национальное самосознание, но и в отказе от переводческого буквализма, в стремлении 
придать чужеродному сюжету самобытность, признаки узнаваемости, 

1 И это несмотря на то что число ужасов, возникающих в строках «Людмилы», было 
значительно сокращено Жуковским в сравнении с оригиналом, грубости народного просторечия смягчены или опущены, инфернальная стихия загробных обитателей ослаблена.
2 Достаточно вспомнить работу Н. М. Карамзина, современника и друга Жуковского, над «Историей Государства Российского», или собирание братьями  Киреевскими 
(близкими знакомыми и друзьями Жуковского) русских народных сказаний, сказок и преданий.
3 Наиболее известные среди них — баллады П. А. Катенина «Наташа» (1814) и «Ольга» (1816).

Русская литература ХIХ — начала ХХ века

–12–

русскости. Неслучайно «переложение» с немецкого имело подзаголовок 
«русская баллада».
Имя главной героини Жуковского — Людмила — имеет славянские корни и для русского читателя ономасиологично, легко приоткрывает «внутреннюю форму»: «любимая миром», т. е. любимая 
людьми. Позитивные коннотации «говорящего» имени героини (и, 
следовательно, характера) очевидны1. Этот экспозиционный момент 
существенен для понимания смысла и значения «наказания», которое 
понесет героиня.
В стремлении русифицировать германский сюжет Жуковский относит событийный план бюргеровский баллады к русской истории, 
потому в самом начале повествования дается упоминание о «грозной 
рати славян» (с. 7)2, отправившейся в «далекую сторону», в «чужеземье». По возвращении к Людмиле мертвеца-жениха хронотоп (гео)
локализуется, уточняется: герой сообщает, что его «тесный дом» — 
«Близ Наревы <Наровы, Нарвы>» (с. 10), «Там, в Литве, краю чужом» 
(с. 11). Пространственно-временные координаты маркированы и историзированы — привязаны поэтом к событиям Северной войны 
(1700–1721), ко времени сражений Петра I с армией шведского короля 
Карла ХII. (Заметим, не ХVI или ХVII веков и не Ливонской войны, 
как нередко звучит в научной литературе3).
Знаковая фигура Петра Великого, первого русского императора, 
создателя Российской империи, успешного полководца-победителя, 
служит Жуковскому опорой и поддержкой национального колорита 
баллады, формирует его затекстовый — русский — фон. Ибо для современников Жуковского было памятно, что по окончании победоносной 

1 Выбор имени на «л» позволял Жуковскому отчасти поддержать перекличку 
с именем героини Бюргера (Людмила // Ленора).
2 Здесь и далее цитаты приводятся по изд.: Жуковский В. А. Собр. соч.: в 4 т. М.; Л.: 
Гослитиздат, 1959–1960. Т. 2. Баллады. Поэмы и повести / подг. текста и ком. 
И. М. Семенко. М., 1959. 485 с. С. 7–14, — с указанием страниц в скобках.
3 Так, в комментариях к «Людмиле» в собрании сочинений Жуковского 1959–1960 гг. 
И. М. Семенко пишет: «Упоминающаяся в подлиннике война 1741–1748 гг. между 
австрийской императрицей Марией-Терезией и прусским королем Фридрихом II 
заменена Ливонскими войнами (XVI–XVII вв.)» (Т. 2. Баллады. Поэмы и повести. 
Примечания. С. 451). См. также: Семенко И М. Жизнь и поэзия Жуковского. М.: 
Художественная лит-ра, 1975. 256 с. Другие исследователи повторяют эти ошибки. 
Р. В. Иезуитова также относит события баллады к Ливонской войне (см.: Иезуитова Р. В. В. А. Жуковский // История русской литературы: в 4 т. Л.: Наука (ЛО), 
1981. Т. 2. С. 104–134. С. 122–123), Скубачевская Л. А., Слаутина Н. В., Надозирная Т. В. и др. — к допетровской Руси ХVI в. (см.: Скубачевская Л. А., Слаутина Н. В., Надозирная Т. В. и др. Литература: Справочник. М.: Эксмо, 2009. 400 с. 
С. 64–65). И подобных неточностей множество.