Философия литературы: от утопии к Искаженному Миру

С. Л. Слободнюк 

ФИЛОСОФИЯ ЛИТЕРАТУРЫ:  

От утопии к Искаженному Миру 

Монография 

3-е издание, стереотипное

Москва 
Издательство «ФЛИНТА» 
2020

УДК 82:1
ББК 83.3(2Рос=Рус)1-6 

С48 

Р е ц е н з е н т :  

доктор филологических наук В. П. Муромский 

С48      

Слободнюк С. Л. 
Философия литературы: от утопии к Искаженному Миру [Элек-  
тронный ресурс] : монография / С. Л. Слободнюк. — 3-е изд., стер.  — М. 
ФЛИНТА, 2020. — 389 с. 

ISBN 978-5-9765-2327-2 

Монография С.Л. Слободнюка — это опыт философского и
литературоведческого осмысления философии русской литературы. Автор
подробно рассматривает различные аспекты избранной темы, показывая
основные этапы становления художественной онтологии как онтологии особого
бытия. Привлекая широкий круг источников, исследователь доказывает, что в
творчестве К. К. Случевского, Д. С. Мережковского, Н. А. Заболоцкого, М. А. 
Булгакова, Л. М. Леонова и других художников, творивших на рубеже ХIХ-ХХ
вв., была сформирована самодостаточная философская система, которая может
рассматриваться как оригинальная философия «Искаженного Мира». 

Настоящее издание дополнено третьим разделом, в который вошли
материалы исследований, посвященных исканиям Ф. К. Сологуба, философии
Иоанна Скота Эриугены и трем романам о будущем: «Мы» Е. Замятина, «1984» 
Д. Оруэлла и «Дюне» Ф. Херберта. 

УДК 82:1
ББК 83.3(2Рос=Рус)1-6 

ISBN 978-5-9765-2327-2 
 © Слободнюк С.Л., 2015 
   © Издательство «ФЛИНТА», 2015 

Предисловие ко второму изданию 

…Как угадать, в каком ты мире, пока 
Искаженный Мир не откроет тебе этого каким-нибудь бедствием? … 
Некий мудрец однажды спросил: «Что 
будет, если я войду в Искаженный Мир, не 
имея предвзятых идей?». Дать точный ответ 
на такой вопрос невозможно, однако мы 
полагаем, что к тому времени, как мудрец 
оттуда выйдет, предвзятые идеи у него появятся. Отсутствие убеждений не самая надежная защита. 
Р. Шекли 
Первое издание этой книги увидело свет в 2009 году. С той поры многое изменилось. Но Искаженный Мир остался на своем 
месте. В холодном сумраке творимой легенды и ревущем пламени 
огненного столпа мелькали тени его вестников. В дифирамбах 
двоемыслию, акафистах Единого Государства и литании против 
страха слышался его голос. Европейская ориенталия, утопическая 
архетипика и даже правосознание Серебряного века внезапно обнаруживали странное родство с ним… 
Временами возникало впечатление, что Искаженный Мир это и 
есть литература, и вся литература — Искаженный Мир. За исключением разве что социалистического реализма. Хотя и там, правду 
сказать, без Искаженного Мира не обошлось… 
Уж, казалось бы, классика жанра — леоновский «Русский 
лес»!.. И вдруг сначала (для умеющих слушать…) — невиннохулиганское двустишие1 «Я кочегар на паровозе, который вас 
привез в Москву»2, а потом нахально-откровенные, конечно, для 
тех, кто умеет слышать, вариации на замятинскую тему; ср.: «Все 
четверо они вышли на остановке и двинулись по солнечной стороне, добросовестно поделив Полину кладь. Присмиревшая, подавленная великолепием московской улицы, Поля шла посреди, едва 
ступая, словно боялась повредить какое-нибудь всенародное имущество <…>. Слепительный милиционер придержал поток машин, 
пока шествие перебиралось через перекресток; наряднейшие здания мира высились по сторонам, и из всех, сколько их там было, 
распахнутых окошек гремела одна и та же торжественная радио
–––––––– 
1 Указано В. А. Прокофьевым. 
2 Леонов Л. М. Русский лес. М., 1974. С. 22. 

музыка с единственно возможным названием — п р и г л а ш е н и е  
к  ж и з н и»3 [Леонов] — «Проспект полон <…>. Как всегда, Музыкальный Завод всеми своими трубами пел Марш Единого Государства. Мерными рядами, по четыре, восторженно отбивая такт, 
шли нумера — сотни, тысячи нумеров, в голубоватых юнифах, с 
золотыми бляхами на груди <…>. И я — мы, четверо, — одна из 
бесчисленных волн в этом могучем потоке. <…> 
Блаженно-синее небо, крошечные детские солнца в каждой из 
блях, не омраченные безумием мыслей лица... Лучи — понимаете: 
все из какой-то единой, лучистой, улыбающейся материи. А медные такты: „Тра-та-та-там. Тра-та-та-там“, эти сверкающие на 
солнце медные ступени, и с каждой ступенью — вы поднимаетесь 
все выше, в головокружительную синеву... 
И вот, так же, как это было утром, на эллинге, я опять увидел, 
будто только вот сейчас первый раз в жизни — увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, квадратную 
гармонию серо-голубых шеренг. И так: будто не целые поколения, 
а я — именно я — победил старого Бога и старую жизнь, именно я 
создал все это, и я как башня, я боюсь двинуть локтем, чтобы не 
посыпались осколки стен, куполов, машин...» (Замятин, 309–310). 
Впрочем, иногда Искаженный Мир предпочитал на время укрыться за кулисами, и его место на авансцене занимала утопия: то 
ли сон золотой, то ли разума сон, то ли просто идеал… 
Идеал, чья недостижимость осознается всеми, хотя это осознание никак не влияет на количество и интенсивность попыток его 
достижения и воплощения в действительном бытии. Идеал, являющий собой абсолютную справедливость и совершенное счастье, которые следует реализовать (и неважно, какой ценой) во 
всемирном 
масштабе. 
Идеал, 
освященный 
заклинанием: 
«Мы <…> поправляем порочность средства чистотою цели»4… 
А теперь оставим лирику и перейдем на сухой язык фактов. 
Итак, первое издание этой книги увидело свет в 2009 году, и за 
прошедшие годы мне удалось проделать несколько опытов философии литературы, в ходе которых были 1) исследованы миры, 

–––––––– 
3 Там же, с. 23–24. 
4 Паскаль Б. Письма к провинциалу. Киев, 1997. С. 142. 

сотворенные Николаем Гумилевым и Федором Сологубом5; 
2) раскрыты сложные отношения теократической утопии с правосознанием Серебряного века и выявлена особая роль талиона, который в начале XX столетия стал одним из главных принципов 
художественного (и не только) миропостроения6; 3) намечены пути к осмыслению сущностных связей философии литературы с 
европейской ориенталией и русской правовой мыслью7. Одним 
словом, мне удалось частично заполнить лакуны под названием 
«Мир и художественный текст», «Боги и демоны в авторских 
мирах» «Утопия и Искаженный Мир» (см. гл. «Мыслимая легенда» в наст. изд.) и показать, что концепция вполне жизнеспособна. 
Настоящее издание дополнено третьим разделом, в который 
вошли материалы исследований, посвященных исканиям Федора 
Сологуба, философии Иоанна Скота Эриугены и трем романам о 
будущем: «Мы» Евгения Замятина, «1984» Джорджа Оруэлла и 
«Дюне» Фрэнка Херберта. Мне трудно судить, насколько удачны 
оказались эти опыты философии литературы, и удалось ли мне 
сохранить достаточную отстраненность от материала. Ведь в Искаженном Мире «привычное оборачивается потрясением», там 
«нет ничего невозможного и даже ничего невероятного»; «ничто 
там не обязательно, ничто не необходимо» (Шекли,739). 

И тем не менее… — добро пожаловать 
в Искаженный Мир!.. 
 
 

 

–––––––– 
5 Слободнюк С. Л. Рыцарь Утренней Звезды: миры Николая Гумилева. СПб., 2010; Слободнюк С. Л. Холодный сумрак бытия: творимая легенда Федора Сологуба. СПб., 2011. 
6 Слободнюк С. Л. Муза мстительных надежд: принцип талиона и 
теократическая утопия в правосознании Серебряного века. СПб., 2010. 
7 Слободнюк С. Л. Ориентальная духовность и европейская утопия: 
философия – право – литература. Уфа, 2013; Слободнюк С. Л. Рай обреченный: утопическая архетипика в правовых исканиях русской мысли. 
СПб., 2010. 

Светлой памяти Натальи Александровны Грозновой  
и Алексея Ильича Павловского 

У Т О П И Я  

МЫСЛИМАЯ ЛЕГЕНДА 

1. 

Когда задумывалась эта книга, все было ясно… Философия — 
наука предельно простая. А литература даже и не наука вовсе. Таким образом, совмещение двух простых вещей никаких сложностей не сулит. Это же не сотворение материального мира из холода 
и теплоты, не познание невидимого света из неведомого первоисточника, не экзамен по старославянскому языку и не налоговая 
декларация… 
Когда задумывалась эта книга, все было просто… Философская линия будет подчеркнуто серьезной, а линия литературоведческая — наоборот: немного легкомысленной. Немного усилий 
для соблюдения равновесия, и готово сочинение, которое и душу 
радует, и жажду знания утоляет… 
Когда задумывалась эта книга, все было ясно и просто… Ясно 
и просто до того, что я даже сделал то, чего никогда в жизни не 
делал: набросал развернутый план ненаписанной работы… Мне 
уже виделось, как, открыв первую страницу книги, читатель с тихой радостью, ибо не надо ничего искать, ознакомится с логикой 
моего исследования и сразу же навсегда проникнется бесконечным 
доверием к автору. 
Ну, сами посудите, разве можно сомневаться в основательности монографии, которую предваряет вот такая, в духе старых добрых традиций, последовательность тезисов?.. 
I. Философия литературы. — Аналитический очерк истории 
проблемы. — Обоснование методологии исследования. — Философская методология. Литературоведческая методология. Религиоведческая методология. — Проблемные области исследования. — Онто-гносеология литературы. Литература и философия 
права. Морально-этический кризис в литературе. Мистикорелигиозные искания. — Русский литературный Ренессанс (Серебряный век) и сотворение философии литературы. 

II. Критика литературоведческих воззрений с позиций философии литературы. — Школа Потебни. — Формальная школа и 
ОПОЯЗ. — Пролеткульт, вульгарное марксистское литературоведение, РАПП. — Советское литературоведение 1950–1960-х гг. — 
Советский и постсоветский структурализм. — Бахтин и бахтинисты. — Литературоведение постсоветского периода: архетипы, 
концепты, диалог. — Подведение итогов. Преемственность традиций и мнимость новаций. 
III. Критический обзор философских оснований литературоведения в ХХ столетии. — Вопрос о соотношении образа и бытия. — Вопрос о соотношении «я» и «не-я» в художественном 
пространстве. — Проблема формы и содержания в их отношении к 
слову. — Проблема формы и содержания в их отношении к тексту 
в целом. — Проблема части и целого в системе «художникмир». — Проблема самодостаточности текста на каждом из уровней существования. — Проблема самодостаточности художественной вселенной. — Проблема самоорганизации и эволюции 
смыслов художественного текста в читательском восприятии. — 
Проблема дуального мира. — Проблема бытийных и моральных 
оснований. 
IV. Опыт философской критики литературоведческого философствования конца ХХ века. — Экзистенциализм как философское и художественное явление.— Экзистенциализм «без берегов» 
как литературоведческая болезнь. — Герменевтика: «за» и «против». — Герменевтика в истории литературы. — Герменевтика как 
жертва современных литературоведов. — Архетипы в религии и 
философии. — Архетипы в психоаналитике. — Архетип как абсурдное ничто в литературоведческих штудиях на философические темы. — Концепт как философское понятие. — Концепт в 
современных истолкованиях. — Концептосфера как химерическое 
образование. — Номинализм в историческом контексте. — Псевдо-номинализм современного литературоведения. — Западноевропейский волюнтаризм XIX века. — Волюнтаристская идея в литературоведческих работах начала ХХ в. — Волюнтаризм как 
ложная сверх-идея современного литературоведения. 
V. Мир и художественный текст. — Вопрос об адекватности 
отражения мира в художественном тексте. — Алгоритмы отражения объективного мира в художественном тексте. — Алгоритмы 
преобразования объективного мира в художественном тексте. — 
Алгоритмы созидания своего объективного мира в художественном тексте. — Алгоритмы разрушения своего объективного мира в 

художественном тексте. — Алгоритмы разрушения объективного 
мира в художественном тексте. — Искаженный Мир и объективный мир. — Онтология Случевского и вопрос об эманирующем 
мир разуме. — Онтология Случевского и вопрос о свободе эманации. — Парадокс и его место в онтологии Случевского. — Системная вселенная Мережковского. — Мнимость равновесия и истина дисбаланса во вселенной Мережковского. — Мнимое дульцинирование как первооснова миров Сологуба. — Проблема ложного и истинного дульцинирования. — Онтология Канта и Шопенгауэра как две мнимости онтологии Сологуба. — Онтология Сологуба как опыт эсхатологии. — Блок и онтология не-бытия. — Становление как самоуничтожение в художественной вселенной Блока. — Ветвящиеся миры «трилогии вочеловечения». — Зеркальность мироздания в онтологии Блока. — Дуалистическая вселенная Гумилева. — Бинарные оппозиции в структуре гумилевской 
«метагалактики». — Идея переходов в пространстве-времени в 
художественной вселенной Гумилева. — Мир Гумилева как вечное возвращение к себе. — Мир Замятина и апология разума. — 
Вопрос об энтропии и вере в Едином Государстве. — «Параллельная вселенная» А. Толстого. — Частность как средство миросозидания («Аэлита»). — «Мир обречен своим рождением на гибель» 
(«Аэлита»). — «Сны разума» как основа вселенных Заболоцкого. — Леонид Леонов и химера горнего творения. — Мир как физическое явление, враждебное небесам. — Мир как небесное творение, враждебное самому себе. — Мир как условие существования божества. — Мир как условие гибели божества. — Мир как 
условие существования человека. — Человек как условие гибели 
мира. — Человек как виновник гибели мира и божества. — Мир 
как ничто и ничто как мир («Пирамида»). 
VI. Боги и демоны в авторских мирах. — «Евангелист» Мефистофель и диалектика заповедей в мире Случевского. — Сущий 
Сатана и проблема свободы воли. — Человек божественный и человек дьяволический («Элоа», «Мефистофель» и др.). — «Демон 
философии» в трилогии Мережковского. — Мир Сологуба как воля Змея. — Мир Сологуба и категорический императив Зла. — 
Мир Сологуба как убежище от борьбы верховных существ. — Богдьявол и дьявол-бог Сологуба в их отношении к человеку из системы «человек человеку дьявол». — Единый, Благой и Спаситель в 
системе воззрений Блока. — Демон Софии в мироздании Блока. — 
«Исус» и другой «Исус» в исканиях Блока. — Дьяволобог Гумилева и проблема теодицеи. — Мир как бог и бог как мир в «Огнен

ном столпе» Н. Гумилева. — «Полузвери, полубоги» Н. Заболоцкого». — Бог-законодатель в романе «Мы» (Е. Замятин). — «Человек, познавший истину» — злой бог нового мира «Аэлиты» 
(А. Толстой). — Сатана-спаситель мира в «Пирамиде» Л. Леонова. — Бог-истребитель в мире «Пирамиды». 
VII. Утопия и Искаженный Мир. — Утопия как опыт миропостроения. — Утопия как опыт миропознания. — Утопия как опыт 
социального переустройства. — Закон и право в утопическим пространстве. — Проблема справедливости и проблема воздаяния в 
утопии. — Утопия в мировоззренческих исканиях русской литературы ХХ века. — Утопический элемент в философии русского литературного модернизма. — Утопический элемент в философских 
воззрениях русского литературного реализма ХХ в. — Утопии 
К. Мережковского, Ф. Сологуба. — «Антиутопии» Е. Замятина, 
А. Толстого, Л. Леонова. — «Дивный новый мир» в советской литературе и литературе постсоветского периода. — Параллельная 
реальность литературного модернизма и отраженная реальность 
реализма. — «Искаженный Мир» Сологуба и сологубовская утопия. — «Искаженный Мир» А. Блока. — «Искаженный Мир» С. 
Есенина. — Мир абсурда и Искаженный Мир: ОБЭРИУ и русский 
литературный модернизм. — «Искаженный мир» и миф об Атлантиде (А. Толстой). — «Искаженный Мир» и миф о Енохе (Л. Леонов). — «Искаженный Мир» перед выбором: ядерная катастрофа 
или божественная аннигиляция бытия? (Л. Леонов). — «Искаженный Мир» литературы 1980–1990-х гг. — «Искаженный Мир» как 
итог миросозидающих исканий отечественной словесности. 
Вы прочитали?.. Я тоже: и понял, что реализовать этот замысел 
в пределах одной книги можно, но вряд ли необходимо. Добрая 
треть намеченных линий требует отдельного исследования, и скакать галопом по Европам будет верхом безрассудства. 
Кроме того, специфическая проблематика, возникающая на 
«стыке» философии и литературоведения, скорее оттолкнет, нежели 
привлечет читательское внимание. Кому захочется тратить время на 
«утопические элементы» и «человека как условие гибели мира»?.. 

2. 

Но философия литературы… Вы только вслушайтесь в музыку этого словосочетания!.. Звучит красиво. Но не настолько красиво, чтобы, отбросив все дела, отдаться осмыслению проблем бытия и сознания в поэзии Гумилева или прозе Леонова… 

А утопия?!. А искаженный мир?!. Разве это не привлекательно, разве это не интересно?.. 
Для меня, конечно, и привлекательно, и интересно. Но представить себе, что кто-то вдруг, забыв обо всем, решается наконецто постичь, в чем коренное отличие утопии от дистопии, а дистопии от антиутопии, да при этом еще обременить себя экскурсами в 
творчество проклятых соцреалистов и безумных модернистовавангардистов… 
Но божества?.. Но демоны?.. Но богодьяволы и дьяволобоги?.. 
Да не верится мне, что они обладают такой прельстительной силой, чтобы мгновенно увлечь за собой кого-нибудь, кроме своих 
создателей, автора этих строк и тех, кто до сих пор не может ему 
простить книг о Гумилеве, дьяволах Серебряного века, традициях 
древнего гностицизма и трилогии вочеловечения. 
И поэтому, любезный читатель, я вынужден просить у Вас 
прощения за отнятое время, за обманутые надежды, поскольку то, 
что Вы прочитаете дальше, если, конечно, пожелаете этого, не обременено привычной для монографий последовательностью: актуальность, история вопроса, проблема, цель, задача, новизна… Да и 
язык моих рассуждений довольно далек от лучших образцов академического стиля и классического философствования… 
Кроме того, я почему-то вызываю сильное раздражение у демократически настроенной части литературоведческого сообщества. Может быть, потому, что не люблю теорий Бахтина и не закатываю глаза, произнося слово «структуральный»; а может быть, и 
потому, что хорошо отношусь к традиционному литературоведению и не творю крестное знамение, беря в руки томик Шолохова 
или, страшно сказать, Всеволода Вишневского… 
Должен добавить, что к числу бесспорных недостатков автора, 
а следовательно, и его писаний относится активная неприязнь к 
экзистенциалистам от филологии, к воскресителям герменевтики и 
агрессивным религиозным интерпретаторам, готовым даже в «Курочке-рябе» усмотреть следы магической практики, отдающей 
чернокнижием… 
Я также питаю нездоровую страсть к цитированию первоисточников, не жалея драгоценного печатного объема на воспроизведение чужих мыслей и слов. Мне почему-то всегда кажется, что 
даже в самом лучшем пересказе, исходный текст теряет нечто, что 
делает его самим собой. И хотя, идя по этому пути, исследователь 
рискует начать игру в танграм или уподобиться почтенному составителю центонов, это все же лучше, чем с серьезным видом пред