О Михаиле Булгакове и «собачьем сердце»

Е. Г. Степанян

О Михаиле Булгакове  

и «собачьем сердце»

Москва 
«Теревинф»

2020

-е издание, электронное 

УДК 801.733:821.161.1-31Булгаков М. А.
ББК 83.3(2Рос=Рус)6
С79

С79
Степанян, Елена Грантовна.

О Михаиле Булгакове и «собачьем сердце» / Е. Г. Степанян. —  
7-е изд., эл. — Москва : Теревинф, 2020. — 1 файл pdf : 65 с. — 
Систем. требования: Adobe Reader XI либо Adobe Digital Editions 
4.5 ; экран 10". — Текст : электронный.

ISBN 978-5-4212-0619-4

Перед вами эссе, в котором поэт и драматург Елена Степанян (лауреат 
премии «Terra Incognita» в номинации «Поэзия времен» и Евразийской 
премии в номинации «Шедевры драмы»), выступая на сей раз в роли литературоведа, апеллирует к нашей с вами внимательности и открывает читателям скрытый смысл (или замысел?) «Собачьего сердца».
Для широкого круга читателей.

УДК 801.733:821.161.1-31Булгаков М. А. 
ББК 83.3(2Рос=Рус)6

Электронное издание на основе печатного издания: О Михаиле Булгакове 
и «собачьем сердце» / Е. Г. Степанян. — 7-е изд. — Москва : Теревинф, 2020. — 
64 с. — ISBN 978-5-4212-0608-8. — Текст : непосредственный.

Рисунок Тимофея Яржомбека.

В соответствии со ст. 1299 и 1301 ГК РФ при устранении ограничений, установленных 
техническими средствами защиты авторских прав, правообладатель вправе требовать 
от нарушителя возмещения убытков или выплаты компенсации.

ISBN 978-5-4212-0619-4
© Е. Г. Степанян, 2009
© «Теревинф», 2019

— Я вскрыл целую тысячу трупов, и ни в одном из них 
не обнаружил никаких признаков души, — заявил профессор Мечников. В ответ, несомненно, раздались аплодисменты.
Дело происходило на заре XX века. Новый бог был 
дан людям. Имя ему Наука. Возражать жрецу Науки 
было все равно, что признаться… — но никто не признавался! Младенца не нашлось, который задал бы прославленному ученому самый естественный вопрос — что это 
он вздумал отыскивать душу в предмете, который, собственно, и характеризуется отсутствием души? Сказано, 
что нет души — значит нету! А раз нету, то и не было 
никогда.
А что же тогда было и есть? — Труп. Просто сначала 
этот труп живой, а затем — мертвый.
В повести М. А. Булгакова «Собачье сердце» выдающийся ученый Ф.Ф.Преображенский в процессе эксперимента неожиданно для себя решает небывалую задачу — 
создает на основе мертвого трупа новую человеческую 
единицу. Труп, таким образом, выступает в качестве по

дателя жизни. Что это — литературная фантазия? Ничуть! Недаром же научно обосновано и в школьные 
учебники записано — живое происходит из неживого, 
органическое из неорганического. Оспаривать эту истину — все равно что отрицать последовательность элементов гениальной таблицы Менделеева. Это занятие, 
достойное не просто обскурантов и невежд, а форменных животных. И одно такое животное, пес Шарик, герой вышеупомянутой повести Булгакова, позволило себе 
взобраться на стол своего высокоученого хозяина — и 
так засветило по портрету профессора Мечникова, что 
только осколки посыпались. Рискованно, что ни говори. 
И не только со стороны пса, но и со стороны автора 
повести.

Михаил Булгаков приобрел свою первую известность 
романом «Белая гвардия». Роман этот, напечатанный 
ничтожно малым тиражом, понравился многим. Немногих же — например, провидца Максимилиана Волошина — он ошеломил. Это было предвосхищение того 
ошеломляющего впечатления, которое произвело на 
Россию, а затем и на весь мир, главное творение Булгакова — «Мастер и Маргарита».
В чем же крылась причина этого изумления? Что, 
собственно говоря, произошло? — А произошло то, 
что один человек, М. А. Булгаков, вновь обрел то 
видение мира, которое большинством людей было 
вовсе утрачено.

Что же увидел Булгаков? Небо отверстым и ангелов, нисходящих к сынам человеческим. И не просто 
увидел, а сумел поведать об этом всем и каждому, 
запечатлев увиденное в самой доступной, в самой 
любимой к тому времени художественной форме — 
в романе.
Европейцы XIX века любили роман такой любовью, 
что лучше ее ни с чем не сравнивать— пусть она останется 
несравненной. В основе этой любви лежала величайшая 
потребность человеческой души — любить ближнего, как 
самого себя. В лице романных героев читатель обретал 
именно таких ближних, а любовь к ним была еще тем 
хороша, что осуществлялась без малейших моральных и 
материальных затрат. Стремление окружить себя всяческим комфортом, и прежде всего, моральным, — главная 
черта, отличающая образованного европейца от варваров 
всех мастей. 
Но и эта любовь пришла к концу — в науке он зовется «кризисом романа». Ибо нет ничего вечного 
под тем небом и на той земле, где живут герои добулгаковского романа, где стирает свое белье «Прачка» 
Шардена. Посмотрите на нее, уже который век занятую своим бесхитростным трудом! Разве она не достойна любви? Разве не достоин похвалы художник, 
запечатлевший ее и давший нам возможность видеть 
этот милый облик через много лет после ее смерти? — 
В том-то и беда, что смерть ее уже здесь, она царствует в этой картине. Ведь небо над головой Прачки — 

это сгущение легких частиц, за которыми пустота, а 
земля под ее ногами — это вцепившиеся друг в друга 
элементы таблицы Менделеева. И нет у Прачки иного 
пути, чем разложиться на все эти частицы и элементы, и знал об этом Шарден, когда ее рисовал. Поэтому 
не живую Прачку видим мы на полотне, а давным-давно мертвую. А значит, и ни к чему лезть на рожон и 
возражать что-то профессору Мечникову. 
Но вот происходит нечто, что можно условно назвать чудом, и у человека открывается иное зрение, и 
он начинает видеть мир не таким, как на картине Шардена, а, скажем, таким, как на росписи церковной стены. И он видит — не на картине, не на росписи, а наяву 
небо отверстым, и видит, что отверсто оно над головами тех, кто уверовал в свою абсолютную смерть, кто 
согласился признать себя живым трупом, и вот теперь 
носится туда-сюда, пока не придет в окончательное состояние. А под ногами их он, этот прозревший, видит 
ад преисподний, приходящий в движение ради того, что 
происходит на земле. 
И оказывается, что за истекший период ничего не 
изменилось ни на небе вверху, ни ниже земли — всё до 
удивления похоже на то, как это было когда-то нарисовано на церковной стене. Один лишь земной мир выглядит по-иному, поэтому визитерам «снизу» приходится обзаводиться кепками, пиджаками, треснутыми 
пенсне и прочей дрянью, чтобы не слишком выделяться из общей массы. 

Но вот он, прозревший, привыкает к этой многомерной картине, и тогда его взгляд начинает различать еще более удивительные вещи. Он всматривается в происходящее между небом и землей и видит, что 
все эти пиджаки и пенсне, трамваи и аэропланы, словом, все приметы времени, создающие его неповторимый облик, можно взять и смести в сторону, как 
никчемную кучу хлама. А то, что с трепетом обнажается при этом — да разве это не то же самое, что нарисовано на церковной стене? Все похоже, все, даже приземистая Лысая гора. 

Таким дано было видеть мир Михаилу Булгакову в 
то самое время, когда наука — все на свете уже объяснившая и обещавшая все по-своему переиначить — 
торжествовала окончательную победу. Окончательную, 
но не бесповоротную. 

Горе живущим на земле... ибо к вам сошел 
дьявол в великой ярости, зная, что недолго 
ему осталось.

Поначалу Булгаков создает сатиру на эту победо
носную науку — повесть «Роковые яйца». Всё в этой 
повести великолепно: и очумелый профессор Персиков, 
похожий на рептилию, и бледный завистник ассистент 
Иванов, и большевик Рокк, расстриженный из комиссаров в хозяйственники. И то, как Рокк пытается при 

помощи браунинга руководить научным процессом, и 
то, как сам Персиков звонит поминутно на «эту, как ее, 
Лубянку» с просьбой расстрелять всех тех, кто мешает 
ему работать. Мудрая повесть, и правдива ее горькая 
мораль: современная наука способна погубить и все 
вокруг, и самих творцов своих. Все это так, никто не 
посмеет сказать, что «Роковые яйца» бьют мимо цели. 
Однако наука не дрогнула. 
И тогда Булгаков написал новую повесть о талантливых ученых и выдающихся научных открытиях — 
«Собачье сердце». 
Формально ее можно расценить как произведение, 
посвященное новому этапу торжества науки: герою, 
профессору Преображенскому, удается, в отличие от 
Персикова, совладать с взбунтовавшимся против него 
творением собственных рук. Но не стоит спешить с 
выводами на основе формальных признаков. Ведь в 
то же самое время, опять же формально, «Собачье 
сердце» — сатира, тому свидетель каждый, кто его читал. Следовательно, необходимо разобраться, торжествует ли в данном случае наука или подвергается осмеянию. А если не наука здесь осмеивается, то что же? 
Гоголевский вопрос — «Над чем смеетесь?» — оказывается тут необыкновенно уместным. Увы, еще более 
уместным оказывается тут гоголевский ответ — «Над 
собой смеетесь!» Да, над собой смеется читатель «Собачьего сердца», и не какой-то там абстрактный, 
произвольный читатель, но читатель образованный, 

и хорошо образованный, осведомленный в новейших достижениях науки, уверовавший в нее до конца, в то, что она призвана заменить ему Господа Бога, 
отца и мать, стыд и совесть. Этот читатель — незримый герой, вынесенный за пределы текста — и служит главным объектом осмеяния в «Собачьем сердце». Это его дурачит и водит за нос автор, это он 
оказывается разоблаченным до такой степени, что 
вот уже видишь, как скальпель щекочет его голые 
ребра с коварным вопросом — не отыщутся ли здесь 
какие-нибудь признаки души?
Нет, читатель, как ты ни отнекивайся, как ни ссылайся на профессора Мечникова, душа у тебя все-таки 
есть. И именно на ее наличие делал Булгаков свой безошибочный расчет, иначе стал бы он вообще затеваться с «Собачьим сердцем», да и с любым другим произведением? Не зря же, раскрыв «Собачье сердце», ты сразу 
находишь, к кому прилепиться душой — вот он, герой, 
ученый, бесстрашный преобразователь природы. Его, 
Филиппа Преображенского, полюбишь ты как самого 
себя, и умилишься всем, что ему мило, и возненавидишь все, что ему враждебно, что мешает его победоносному движению вперед.
Но знай, читатель, не будет тебе в этой любви счастья, не добьешься ты взаимности от Ф.Ф.Преображенского, не полюбит он тебя никогда. Чтобы убедиться в 
этом, надо перечитать «Собачье сердце», перечитать 
очень внимательно, слово за словом, ибо написано оно 

автором, который хорошо знает, что за каждое слово 
предстоит держать ответ, и поэтому не позволяет себе 
ничего не значащих, случайных слов.

Итак, приступим. Воплем Шарика — «О, гляньте на 
меня, я погибаю!» — открывается «Собачье сердце». И ты, 
читатель, идешь на этот зов и оказываешься внутри особого мира, сотворенного булгаковским словом, — будь поэтому внимателен к каждому слову! — и живущего по строгим законам. Хотя снаружи этот мир невелик — меньше 
пяти печатных листов, трудно будет тебе выбраться из 
него, и страшным покажется он тебе, хоть ты и много смеялся, читая «Собачье сердце» в первый раз, да и перечитывая, всякий раз засмеешься опять. 
В самом деле, можно ли удержаться от смеха, слушая, как бездомный пес критикует советский общепит! А между тем, он осуществляет свое естественное 
право, ведь доказано — научно доказано! — что никакой души нет, есть только недолгий период физических ощущений (они же — мучения) между двумя 
черными безднами. Существа же, данные ощущения 
испытывающие, располагаются друг за другом на эволюционной лестнице (О, цепь величайшая от пса до 
Менделеева-химика! — И. А. Борменталь). И в какойто момент эта лестница так плавно переходит в лестницу социальную, что уловить этот момент не так-то 
просто. Вот например, тот же Шарик из помойного 
пса становится домашней собакой крупного ученого.