Пространственно-поэтические анализы. Классические и современные тексты русской литературы

Ильдико Регеци

ПРОСТРАНСТВЕННО-ПОЭТИЧЕСКИЕ 
АНАЛИЗЫ

Классические и современные тексты
русской литературы

Монография

Москва
Издательство «ФЛИНТА» 

2017

2-е издание, стереотипное

УДК 821.161.1
ББК 83.3(2=411.2)5/6
Р32

Издание осуществлено при финансовой поддержке
Дебреценского университета

Регеци И.
Р32 
Пространственно-поэтические анализы. Классические и со
временные тексты русской литературы [Электронный ресурс]: 
монография / И. Регеци ; пер. с венг. П. Лендел. — 2-е изд., стер. 
— М. : ФЛИНТА, 2017. — 270 с.

ISBN 978-5-9765-2806-2 

В книге, подходящей к вопросу восприятия пространства со стороны истории философии и литературы, акцент делается на анализе 
пространственных аспектов и пространственно-подобных взаимоотношений текстов русских классиков (М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.А. Гончарова, А.П. Чехова) и авторов XX—XXI вв. (А.И. Солженицына, Венедикта Ерофеева, Виктора Ерофеева, Л.Е. Улицкой). 
Выбранные литературные произведения, помимо раскрытия новых 
сторон применимости пространственного аспекта, также предстают 
как части текстового пространства, в котором они вступают в диалог 
друг с другом. Более того, перед нами вырисовывается образ такого литературного пространства, где интертекстуальные связи между классическими и современными произведениями построены на 
уровне сети пространственных метафор. Исследование раскрывает 
отдельные аспекты пространственности, отображающиеся в процессе чтения и понимаемые уже как языковое явление. Монография 
является дополненным вариантом венгерского издания «Térképzetek 
az orosz irodalomban. Klasszikus és kortárs szövegek térpoétikai 
megközelítése» (2015). 
Для студентов-филологов, специалистов-литературоведов, а также всех любителей русской литературы.
УДК 821.161.1

ББК 83.3(2=411.2)5/6

ISBN 978-5-9765-2806-2 
© Регеци И., 2017
© Издательство «ФЛИНТА», 2017

Содержание

Введение  ..........................................................................................................4

Глава 1. Пространственность и русское мышление  ..........................6

1.1. Отношение русского мышления к пространству  ..................................6
1.2. Пространства метафорического значения  ...........................................21
1.3. Художественное пространство. Пространственный аспект
в русском литературоведении  ...............................................................34
1.4. Методика  .................................................................................................60

Глава 2. Пространственно-поэтический подход
к классическим текстам  ...................................................................77

2.1. Иллюзорный мир Петербурга в пространстве сценической
иллюзии драмы М.Ю. Лермонтова «Маскарад»  .................................77
2.2. Игра петербургского и текстового пространств в повести
Н.В. Гоголя «Портрет»  ...........................................................................95
2.3. О культурно-историческом контексте собственного и чужого
пространств на основе отрывка из текста И.А. Гончарова
«Сон Обломова»  ................................................................................... 111
2.4. Пространственные представления в пьесе А.П. Чехова
«Три сестры»  ........................................................................................128

Глава 3. Пространственные представления в прозе
последних десятилетий ХХ и начала ХХI века  ........................151

3.1. Пространственные отношения здесь и там в романе
А.И. Солженицына «В круге первом»  ................................................151
3.2. Традиция плутовского романа в постмодернистском тексте
русской прозы. Венедикт Ерофеев «Москва — Петушки»  ..............161
3.3. Поиск идентичности в напряжении между здесь и там —
Москвой и Парижем. Виктор Ерофеев «Хороший Сталин»  ............180
3.4. Мифические представления о пространстве в романах
Л.Е. Улицкой «Медея и её дети» и «Казус Кукоцкого»  ....................202
3.5. Новейшие трансформации текста о путешествии —
по следам Н.В. Гоголя и Венедикта Ерофеева  ...................................224

Литература  ...................................................................................................241

ВВЕДЕНИЕ

В западноевропейском научном мышлении второй половины 
XX в. уделяется особое внимание аспектам пространственности, 
рассмотрению связей между общественными, историческими, 
культурными процессами и пространством, а также роли индивидуума в понимании и интерпретации пространства. Несмотря на 
то, что пространственные представления и теории, составляющие 
смену парадигм под названием «spatial turn» (пространственный 
поворот), содержат элементы, релевантные в том числе с точки 
зрения настоящей темы (и используемые в некоторых литературных анализах), моей целью не является систематический перечень пространственных теорий постмодернистских общественных наук. Я подхожу к теме главным образом с позиций истории 
русского мышления, с целью раскрыть мысль, воплотившуюся 
уже в произведениях XIX в., согласно которой горизонт опыта 
индивидуума не является независимым от реальной географии 
и, наоборот, индивидуум формирует пространство, более того, 
наполняет его символическим значением. Можно упомянуть ряд 
подходов, которые, даже если часто были созданы без претензий 
на теоретичность, иногда тем не менее могут совершенно явно 
рассматриваться как аналоги некоторых сформулированных в более позднее время пространственных теорий, являясь созвучными 
их выводам.
Несмотря на это в настоящем вводном обзоре изменчивых 
элементов пространства, связанного с русскими культурой и ментальностью, аналитическое раскрытие параллелей представляется 
мне менее важным, чем уделение должного внимания концепциям 
из сферы истории идей, синхронных как во времени, так и в пространстве с упоминаемыми далее литературными произведениями. В мои цели не входит изучение взаимоотношений природы и 
человека. В дальнейшем речь пойдёт только о присутствии проблематики пространства в наследии истории русского мышления 
и, главным образом, русской философии XIX—XX вв. и о некоторых её элементах, которые могут рассматриваться лишь как фрагменты, однако регулярно встречаются в анализах художественнолитературных текстов.

В то же время при изучении определяющих особенностей подхода, выносящего на первый план вопросы пространственности 
и рассматриваемого с точки зрения истории идей, иллюстрацией 
могут послужить некоторые определения понимаемой в широком 
смысле истории культуры, а также истории литературы, которую 
я хотела бы рассмотреть в отдельной главе. Причина этого заключается в том, что пространственная определённость, реальные 
географические условия и искусственно построенные пространственные конструкции в конечном счёте неотделимы от общей интеллектуальной картины той или иной эпохи. Реальная география, 
объясняющая и подтверждающая то или иное культурологическое 
явление, а также эквиваленты любой существовавшей идеи в тех 
или иных отраслях искусства не могут быть оставлены без внимания даже в случае ориентировочного хронологического обзора (во 
многих случаях речь идёт об эквивалентных моментах, взаимно 
проникаюших друг в друга).
Как история любой эпохи могла бы быть изложена (отображена) на основании одних лишь пространственных атрибутов (изменений пространства, отношения к природному ландшафту, искусственных объектов, названий улиц и площадей, расположения 
центра и периферии, значений, ассоциирующихся с разными пространственными отношениями), так и актуальное состояние культуры может быть показано через реальные, сконструированные 
или ментальные пространства и пространственные взаимоотношения. По этой причине обзор мышления о пространстве на самом 
деле представляется необъятной задачей. В связи с этим я могу наметить только важнейшие направления и попытаться обрисовать 
общий культурологический фон, показать культурные контексты 
метафорических пространственных представлений, которые занимают центральное место и в моей основной теме — анализе русских литературных произведений.

Глава 1

ПРОСТРАНСТВЕННОСТЬ И РУССКОЕ
МЫШЛЕНИЕ

Страшно, страшно поневоле
Средь неведомых равнин!
А.С. Пушкин. Бесы

Характерно, что в русской литературе 
география становится одним из доминирующих художественных средств 
выражения.
Ю.М. Лотман1

1.1. Отношение русского мышления
к пространству

Бесконечные просторы русской земли как бы приводят русское мышление к изучению физической реальности пространства 
и художественного выражения мыслей на языке пространственных 
отношений. В мышлении о пространстве вопрос связи данной географической среды и интеллектуально-духовной конституции человека является предметом оживлённых дискуссий. Объяснение 
отношения русского народа к миру, его государственного строя, 
фольклора, персонажей народных поверий, т.е. русской ментальности, особенности русского народа, пространственными данностями издавна присутствует в истории русской мысли. Особая 
роль таких пространственных элементов, как бесконечная равнина, 

1 Лотман Ю.М. Современность между Востоком и Западом // История и 
типология русской культуры. — СПб.: Искусство-СПБ, 2002. — С. 746.

степь, обрыв, лес, море или река, прослеживается во всей русской 
культуре.
Склонное к метафоричности прочтение физической реальности пространства, а также оценку географического пространства 
как фактора, влияющего на интеллектуальную и душевную конституцию, можно продемонстрировать на примерах, взятых из 
истории идей2, живописи, киноискусства или литературы. У ряда 
отечественных мыслителей пассивный, созерцательный, антиномический, склонный к крайностям эмоциональный склад человека, 
считающийся отличным от западного и обычно определяемый как 
восточный. Присуще им также состояние бытия, отвергающее интенсивные изменения, которые объясняются географическими особенностями русской земли.
В то же время следует отметить, что основные для географического сознания категории, используемые для обозначения пространственного расположения России и присутствующие также в 
объяснении особенностей менталитета (западный или восточный, 
европейский или азиатский характер), могут использоваться лишь 
условно, поскольку на протяжении веков менялась даже оценка 
территорий, считавшихся азиатскими или европейскими (см. отношение к Крыму или Кавказу)3. Тем не менее Запад или Европа (и 
Западная Европа), даже будучи подобными условно используемыми категориями, являются ключевыми элементами при обсуждении 
обособленности России (её исторической ситуации, ментальности 
и состояния культуры).

2 В случае некоторых мыслителей, цитируемых в настоящей главе, вместо понятия «история идей» может также адекватно использоваться понятие 
«историософия». A.M. Песков обращает внимание на то, что русский историософический дискурс является такой «замкнутой в себе» риторической конструкцией, в которой значение исторических фактов (как, например, правления 
Петра I) определяется исключительно логикой построения конструкции. Это 
особое искусство, считает Песков, имеющее свою систему художественных 
средств выражения, своеобразную символику и поэтику (Песков А.М. «Русская 
идея» и «русская душа». Очерки русской историософии. — М.: ОГИ, 2007. — 
С. 8). На основании этого определения я считаю обоснованным рассматривать 
историософический дискурс или рассуждения о понимаемой в широком смысле истории идей также с позиций литературоведения.

3 Орешкин Д.Б. География духа и пространство России // Континент. — 
2011. — № 148. — URL: http://magazines.russ.ru/continent/2011/148/o7-pr.html

«Географический факт» уже Чаадаеву представляется ключом 
исторического развития, отличного от западного:

«Есть один факт, который властно господствует над нашим 
историческим движением, который красною нитью проходит чрез 
всю нашу историю, который содержит в себе, так сказать, всю ее 
философию, который проявляется во все эпохи нашей общественной жизни и определяет их характер, который является в одно и 
то же время и существенным элементом нашего политического величия, и истинной причиной нашего умственного бессилия: это — 
факт географический»4.

Позиции 
обеих 
сторон, 
высказывавшиеся 
в 
процессе 
славянофильско-западнической полемики, разгоревшейся после 
этого высказывания Чаадаева — по сути, под воздействием «Философических писем», также индуцировавших написание «Апологии 
сумасшедшего», — характеризуются потребностью сравнения России с Западом, рассуждениями, исходящими из географических отношений (существования на границе Запада и Востока, Европы и 
Азии). Под понятиями Запада или Святой Руси5 следует понимать 

4 Чаадаев П.Я. Апология сумасшедшего // Статьи и письма. — М.: Современник, 1987. — С. 146.
5 В Позднем Средневековье Святая Русь представлялась последней христианской страной на земле, стоящей на пороге вечности в ожидании Судного дня, 
и соответственно государство как бы «находилось в состоянии ревнования своим сакральным прообразам»: столица Святой Руси, Москва, могла, естественно, сравниваться с Иерусалимом или Константинополем, тогда как сравнение 
со столицами современных западных городов было полностью вне вопроса. 
«Святая Русь мыслилась в хронотопе, соотносимом с вечностью» (Песков А.М. 
«Русская идея» и «русская душа». Очерки русской историософии. — М.: ОГИ, 
2007. — С. 17).
С другой стороны, Российская Империя представляется в другом — современном — хронотопе, в котором доминирует ревность не к сакральным прообразам, а к соперникам из ближнего и дальнего зарубежья. В условиях культурного «озападивания» и эскалации, направленной на расширение своих границ, 
теократическая идеология преобразовалась в идеологию имперскую, в которой 
в исторической временной перспективе доминируют принципы «единственности», «первенства», «главенства» (там же. С. 17).

конструкции, не обязательно являющиеся продуктами реального 
географического опыта6, а скорее способствующие интерпретации 
данной исторической реальности (после Петра I), как согласно термину Ю.М. Лотмана «идеальные точки зрения»7.
В славянофильской риторике историческая миссия русской 
культуры, положение русского народа, хранящего в своём образе мышления и своей ментальности традиции православного 
мира, «суть христианского учения», определяются отличающейся от западной и европейской культурно-религиозной основой: 
главным образом путём противопоставления Римской и Православной церквей, древнеримской и греческой образованности, 
неорганичного и органичного возникновения государственности8. По мнению славянофилов, существование «обширной 
Русской земли» как «одного живого тела»9, её интеллектуальноморальное единство выражаются в общинной системе и принципе соборности, лежащем в основе этой территориальной 
организации. На постаменте, состоящем из местных общин, 
объединённых «одним общим огромным согласием всей Русской 
земли» («имеющее над собою великого князя всея Руси, на котором утверждается вся кровля общественного здания»)10, стоит 
возвышенная фигура соблюдающего христианский завет любви, 
признающего данную иерархию и не злоупотребляющего властью русского человека.

6 В.Н. Топоров обращает внимание на тот факт, что, к примеру, в отношении 
к Петербургу отдельных мыслителей-западников и мыслителей-славянофилов, 
в их личном опыте иногда можно обнаружить значительное сходство (Топоров В.Н. Петербургский текст русской литературы. — СПб.: Искусство-СПБ, 
2003. — С. 14).

7 Лотман Ю.М. Символика Петербурга и проблемы семиотики города // Избранные статьи: в 3 т. — Т. II. Статьи по истории русской литературы XVIII — 
первой половины XIX века. — Таллин: Александра, 1992. — С. 17. Лотман 
даже высказывает мысль, что «и западники, и славянофилы в равной мере 
создание петербургской культуры» (там же. С. 17).
8 Киреевский И. О характере просвещения Европы и о его отношении 
к просвещению России // Избранные статьи. — М.: Современник, 1984. — 
С. 199—238.
9 Там же. С. 222.
10 Там же. С. 226 (курсив мой. — И.Р.).

В то же время лагерь западников клеймит общественную среду первой половины XIX в. как консервативную и неспособную к 
восприятию прогрессивных идей, вследствие чего центральной 
мыслью в их произведениях становится не территориальное единство, а разделённость Запада и Востока, раскол, усилившийся в результате реформаторской деятельности Петра I. Белинский в своей 
статье 1841 г. уже не воспринимает центральное, промежуточное 
положение России как данность, позволяющую ей играть посредническую, медиаторскую роль, поскольку, по его мнению, страна 
проникнута не умеренностью центральной позиции между крайностями, а интеллектуальной и духовной серостью, отсутствием характера.

«По географическому положению своему Россия занимает середину между этими двумя частями света (Европой и Азией. — 
И.Р.). Многие заключают из этого, что она и в нравственном отношении занимает эту середину. Подобная мысль нам кажется 
вдвойне несправедливою: географическая середина не всегда бывает нравственною серединою, а нравственная середина не всегда 
бывает выгодна. Как угодно, но трудно вообразить себе середину между светом и тьмою, между просвещением и невежеством, 
между человечностью и варварством; но еще труднее найти такую 
середину выгодною и прийти от нее в восторг. Серый цвет может 
быть хорош на произведениях природы, искусства и ремесла; но в 
духе человеческом серый цвет — цвет отвержения, нравственного 
унижения. <...> Вследствие татарского ига, кроме религии, в России не было ничего общего с Европою; но она много отличалась 
от Азии»11.

Два «берега», между которыми протянулась эта граница, расширяющаяся до пропасти, определяются следующим противопоставлением:

11 Белинский В.Г. Россия до Петра Великого. Статья II // Собрание сочинений: в 9 т. — Т. 4. Статьи, рецензии и заметки. Март 1841 — март 1842. — 
М.: Художественная литература, 1979. — URL: http://az.lib.ru/b/belinskij_w_g/
text_0390.shtml

«Азия — страна так называемой естественной непосредственности, Европа — страна сознания; Азия — страна созерцания, Европа — воли и рассудка. Вот главное и существенное различие Востока и Запада, причина и исходный пункт истории того и другого»12.

По сути, славянофильски и западнически настроенные части 
интеллигенции составляют две ветви этого разрыва и являются 
лишь одним из этапов «цивилизационного раскола», который согласно тезису Александра Ахиезера присутствовал на всём протяжении российской истории XIX—XX вв., а его первые элементы 
наблюдаются уже во время становления российского государства13. 
Конфликт автономного исторического развития и меняющейся под 
внешними воздействиями культуры14 приводит к усилению постулируемой изначальной поляризации и, вызывая схизму, становится 
формой, фундаментально влияющей на общественное существование15. Вследствие этого основные культурные ценности (идеологические, политические, религиозные) располагаются в биполярном 
ценностном поле, где противоположные ценности разделяются резкой границей. Подобное выражающееся в образе мышления схизматическое состояние в русской культуре очень часто воплощается 
в метафорических образах бездны, пропасти, оврага. Эти образы 
становятся выражением такой разделённости, где в середине нет 
нейтральной полосы, где перескочить с одной половины поля на 
другую представляется почти невозможным:

«“Петровская реформа, — говорит Достоевский, — продолжавшаяся вплоть до нашего времени, дошла, наконец, до последних своих пределов. Дальше нельзя идти, да и некуда: нет дороги, 
она вся пройдена”. И в другом месте, в одном из своих предсмерт
12 Там же. Статья I.

13 Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта. — Новосибирск: 
Сибирский хронограф, 1997. — URL: http://4plus5.ru/ist/ahies.html

14 При этом в восприятии чужих культурных элементов также наблюдается 
дихотомия, двойственнось, показывающая разрыв между высшими и низшими 
слоями общественной иерархии.
15 Ахиезер А.C. Россия: критика исторического опыта. — Новосибирск: 
Сибирский хронограф, 1997. — URL: http://4plus5.ru/ist/ahies.html