Сюжет «Евгения Онегина». В помощь преподавателям, старшеклассникам и абитуриентам

А. М. Гуревич
СЮЖЕТ «ЕВГЕНИЯ
ОНЕГИНА»

В помощь преподавателям, 
старшеклассникам 
и абитуриентам

ИМ2017

-е издание

УДК 82
ББК 83.3 (2 Рос-Рус)6 
 
Г95

Гуревич А.М.
Сюжет «Евгения Онегина». В помощь преподавателям, 
старшеклассникам и абитуриентам. — 2-е издание / А.М. Гуревич. — М.: Издательство Московского университета, 2017. — 
112 с. — (Перечитывая классику). 
ISBN 978-5-19-011069-2

В книгах серии «Перечитывая классику» содержится современный анализ 
произведений, входящих в школьные программы по литературе. Впервые 
обстоятельно освещаются духовно-нравственные и религиозные аспекты 
творчества русских писателей XIX–XX вв. Серия предлагается как база современных знаний по русской литературе, необходимая для поступления в любой вуз.
В предлагаемой книге рассматривается динамика характеров и судеб 
центральных персонажей, смысл и соотнесенность центральных эпизодов 
романа, парадоксальность и сложность его сюжетной конструкции. Уясняются функции многообразных авторских обращений к «чужим» текстам — 
произведениям русской и зарубежной литературы, что позволяет во многом 
по-новому прочитать пушкинский шедевр.
Книга адресована учителям школ, лицеев, гимназий, старшеклассникам, 
абитуриентам, студентам, специалистам-филологам, а также всем почитателям поэзии Пушкина.

УДК 82
ББК 83.3 (2Рос–Рус)6

 
© Издательство Московского университета, 2017 

Г95

ISBN 978-5-19-011069-2

Тема предлагаемой читателю книги может вызвать недоуменные вопросы. В самом деле, что нового можно сказать о сюжете 
«Евгения Онегина»? Ведь под словом «сюжет» разумеют обычно 
развитие действия, последовательность и ход изображенных в произведении событий. Между тем в пушкинском романе событий немного, и они, кажется, всем хорошо понятны и памятны.
Но разве не столь же очевидно, что углубленное понимание сюжета «Онегина», как и всякого значительного произведения вообще, предполагает интерес читателя к сцеплению событий, мотивам 
поступков героев, причинно-следственным связям сюжетных эпизодов и, значит, к сути каждого из них? А это дело уже не такое простое, без пояснений и комментариев тут не обойтись.
Не менее существенна и другая сторона вопроса — своеобразие 
сюжетного строения произведения. Важно уяснить, какие жизненные сферы запечатлены в сюжете, а какие — нет, о чем писатель 
рассказывает подробно и обстоятельно, о чем упоминает бегло и 
вскользь, а о чем просто умалчивает. Или же вопросы поэтики и 
композиции сюжета. Какова, скажем, насыщенность сюжета событиями и какое место занимают в нем элементы внесюжетные 
(описания, характеристики героев, авторские отступления)? Совпадает ли последовательность изображенных событий с последовательностью рассказа о них? Наконец, кто ведет рассказ о событиях: 
автор, рассказчик, герой, человек, понимающий суть происходящего или заведомо не способный ее уловить (так называемый наивный рассказчик)?1
Словом, понять сюжет художественного произведения бывает 
порой совсем не просто. Нередко он таит в себе немало загадок и 
вызывает жаркие споры. Применительно к пушкинскому творению это справедливо вдвойне. При внимательном рассмотрении 
сюжета «Евгения Онегина» выясняется, что он чрезвычайно сложен и совершенно необычен.

1 Проблемам поэтики всецело посвящена книга Ю.Н. Чумакова «“Евгений 
Онегин” А.С. Пушкина. В мире стихотворного романа» (1999), также вышедшая 
в серии «Перечитывая классику».

От автора

Отметим сперва некоторые особенности художественной структуры «Евгения Онегина», необходимые для понимания необычности и сложности его сюжета. И прежде всего — мозаичность, дробность стихотворного пушкинского романа.
В самом деле: «Онегин» разделен на главы, а главы на относительно самостоятельные строфы — как бы завершенные стихотворные миниатюры. К тому же последовательный рассказ о событиях 
постоянно перебивается лирическими отступлениями, подчас довольно обширными; читателю то и дело приходится отвлекаться от 
хода действия, а затем мысленно восстанавливать прерванную нить 
повествования. Аналогичную роль играют пропущенные строфы 
(или части строф), означенные точками, а также авторские примечания к роману — фрагменты инородных и разнородных текстов, 
поэтических и прозаических, своих и чужих, серьезных или шутливых, нейтрально-информационных или полемических.
Впечатление пунктирности, прерывности поэтического рассказа усиливается благодаря вставным текстам или эпизодам — таким, как письмо Татьяны Онегину и Онегина Татьяне, песня девушек, собирающих ягоды, или предсмертная элегия Ленского. 
Вполне самостоятельную новеллу представляет и сон Татьяны. Добавим к этому посвящение, многочисленные эпиграфы — к каждой 
главе и роману в целом, приложение («Отрывки из путешествия 
Онегина») — и станет ясно, что автор сознательно нагнетает впечатление калейдоскопичности текста, препятствующее последовательному восприятию и прямому соотнесению сюжетных эпизодов. Впечатление фрагментарности романа должны были особенно 
остро ощущать его первые читатели: ведь «Онегин» выходил сначала 
отдельными главами на протяжении ряда лет (1825–1832) — со значительными временными интервалами.
Другая особенность пушкинского романа состоит в том, что 
рассказ в нем ведется от лица условного автора, близкого друга или 

ВВЕДЕНИЕ

Поэтика подразумеваний

доброго знакомца центральных персонажей, а в то же время — человека, коротко знакомого с читателями — «друзьями Людмилы и 
Руслана». И благодаря этому особому положению автора (которого 
правильнее назвать героем-автором) он сам, его персонажи и читатели сближаются, оказываются объединенными в общий приятельский круг, что позволяет автору вести рассказ в свободной, непринужденной манере — как бы в расчете «на своих». Отсюда — тон 
дружеской беседы, а порой и легкомысленной болтовни, имитирующей устную речь, интонация доверительного разговора, где все 
понятно с полуслова, полунамека, а многое позволено и вовсе оставить без объяснения1. Именно такая поэтика — поэтика подразумеваний — может быть названа определяющей чертой пушкинского 
романа в стихах.
Тем самым именно на героя-автора, героя-рассказчика возлагается ответственность за принятую манеру повествования — за все 
эти умолчания, намеки, лукавые или заведомо неполные мотивировки, внезапные переходы от одного предмета к другому, многочисленные противоречия, неожиданные перерывы и остановки в рассказе, за беспрестанную смену тональности разговора (все это тоже, 
разумеется, усиливает впечатление калейдоскопичности текста).
Принятая в «Онегине» организация повествования и манера ведения рассказа позволяют поэту достичь необходимого ему художественного эффекта, суть которого — в нарочитом смещении акцентов, 
в несовпадении предмета изображения и характера изображения.
Действительно, речь в романе идет о судьбе человека пушкинского поколения, о его духовно-нравственном самоопределении и 
поисках места в жизни, о его неудовлетворенности сущим и вольнолюбивых стремлениях, о его прозрениях и заблуждениях. Наконец, о его печальной участи. Перед нами — «роман о горестных 
судьбах молодых людей, умных и страстных, о том, как их ум, талант, пылкость чувств не понадобились обществу»2.
Но говорится обо всех этих серьезных предметах как-то удивительно беспечно и легко, даже легкомысленно, шутливо или полушутливо, а главное — бегло и вскользь, как бы мимоходом.
Поэт едва касается, казалось бы, самого главного: духовнонравственного мира героев, их взглядов и переживаний, их мыслей 
и чувств. Зато о внешней, бытовой стороне жизни, о времяпрепро
1 «...это беседа со знакомыми о знакомых вещах и людях» (Винокур Г.О. Слово 
и стих в «Евгении Онегине» // Винокур Г.О. Филологические исследования. М., 
1990. С. 157).
2 Баевский В. Сквозь магический кристалл. Поэтика «Евгения Онегина», романа в стихах А.С. Пушкина. М., 1990. С. 3.

вождении, обычаях, нравах, нарядах, буднях и праздниках провинции и столицы повествуется обстоятельно, конкретно, подробно, 
будто для того, чтобы утопить в такого рода мелочах и деталях самое главное и существенное. Не этим ли создается впечатление 
ажурности, легкости конструкции романа, которое позволило 
А. Ахматовой назвать «Онегина» «воздушной громадой»?
Как же объяснить столь необычное строение «Онегина»? Разумеется, определенную роль сыграла здесь оглядка на цензуру: рассказать впрямую о духовных исканиях и свободолюбивых устремлениях 
своих современников в подцензурной печати было делом чрезвычайно трудным, почти безнадежным. Сам замысел такого произведения выглядел небывало смелым и дерзким. Недаром же начиная 
работу над романом поэт опасался, что ему не удастся завершить, 
а тем более опубликовать свой труд. В предисловии к отдельному 
изданию первой главы (1825) он сразу же предупреждал своего читателя: «Вот начало большого стихотворения, которое, вероятно, 
не будет окончено»1. А в письмах друзьям (1823–1824) не раз высказывал опасения, что его роман не будет допущен «в небесное 
царствие печати».
Но такое, отчасти вынужденное, решение было исполнено у 
Пушкина (как у всякого крупного художника) глубокого смысла. 
Это поистине художественное решение выражало сокровенную 
суть пушкинской позиции. Определяющей чертой своего поколения, его судьбы, смыслом его исторической драмы поэт считал роковое противоречие между скрытыми возможностями, огромными 
потенциями человека и его общественной невостребованностью. 
Ему казалось ненормальным и трагичным такое положение вещей, 
когда личности необыкновенные, исключительные, яркие, призванные по своим дарованиям и своему социальному положению 
к активной, исторически значимой деятельности, вынуждены вести жизнь людей обычных и заурядных — помещиков, чиновников, офицеров.
В стихотворной надписи «К портрету Чаадаева» (конец 1810-х гг.) 
Пушкин писал: 

Он вышней волею небес
Рожден в оковах службы царской.
Он в Риме был бы Брут, в Афинах Периклес,
А здесь он — офицер гусарский.

1 Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. 4-е изд. Л.: Наука, 1977–1979. Т. 5. С. 427. 
Последующие ссылки на это издание даются в тексте с указанием тома и страницы.

То есть человек масштаба Перикла или Брута может в современной поэту России быть всего лишь гусарским офицером!
Значит, по убеждению Пушкина, обличье чиновника, офицера, помещика, светского денди может скрывать и нередко скрывает 
людей незаурядных, выдающихся, таланты замечательные, обладающие задатками крупных общественных деятелей. Но им нет простора, нет возможности проявить свои силы и дарования. В сюжете 
«Онегина» это противоречие выступает как несовпадение, разрыв 
между повседневным, бытовым обликом героя и его глубинной 
сутью. Именно здесь — «нерв» пушкинского романа в стихах.
Теперь, после необходимых предварительных пояснений, обратимся непосредственно к сюжету «Евгения Онегина» и прежде 
всего — к судьбе его центрального персонажа.

1. Онегин в Петербурге
Особенности пушкинского повествования, о которых шла речь 
во введении, отчетливо проявились в первой же главе романа. Начало ее парадоксально: быстрый зачин, немедленный приступ к 
главному, поворотному событию — отъезду героя из Петербурга, а 
затем внезапная и долгая — почти на целую главу — остановка действия. Возникшая «сюжетная пауза» заполняется краткой характеристикой Онегина, рассказом о его воспитании, описанием его 
обычного дня, объяснением причин его отъезда в деревню. Словом, перед нами развернутая предыстория героя — необходимое 
предварение едва начавшегося действия.
Относительная самостоятельность первой главы подчеркнута в 
авторском предисловии к отдельной ее публикации (1825): «Первая 
глава представляет нечто целое. Она в себе заключает описание 
светской жизни петербургского молодого человека в конце 1819 
года...» (V, 427). Предисловие это весьма многозначительно, и мы 
еще к нему вернемся. А пока задумаемся над тем, каким же предстает Онегин перед читателем в первой главе романа, кто он таков, 
каков образ его жизни.
Ответы на эти вопросы представляются вполне очевидными. 
Кажется ясным, что Онегин — блестящий столичный аристократ, 
последний отпрыск старинного дворянского рода и потому «наследник всех своих родных» (один из них — престарелый дядюшка, 
в чью деревню и летит Евгений «в пыли на почтовых»), что ведет он 
жизнь праздную, беспечную, независимую, полную утонченных 
«очарований» и изысканных наслаждений, среди которых едва ли 
не первое место занимают наслаждения любви, ибо Онегин — «истинный гений» в «науке страсти нежной». «Забав и роскоши дитя», 
он довольствуется поверхностным домашним образованием и не 
обременяет себя службой, пренебрегает карьерой. Кому-то из современных читателей может показаться даже, что Онегин в этом 

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Судьба героя

отношении не отличается от большинства молодых дворян своего 
времени, которые вели столь же пустое и праздное существование. 
Между тем дело обстоит не так просто.
Начать с того, что дворянство — сословие не только привилегированное, но и служилое. Нести государственную службу, служить отечеству считалось священным долгом дворянина, нравственным оправданием его высокого, исключительного положения. 
Это был центральный пункт неписаного кодекса дворянской чести. 
Понятно, что прямое, явное уклонение от столь почетной обязанности было практически невозможным. Оно вызывало всеобщее 
осуждение, казалось подозрительным и опасным, считалось свидетельством политической неблагонадежности и доставляло множество неудобств в повседневной жизни. По крайней мере среди знакомых Пушкина не было ни одного человека, который бы нигде не 
служил, не имел никакого чина, не учился хоть в каком-нибудь 
учебном заведении1.
Итак, сначала учение (дома и в учебном заведении), затем 
служба (гражданская или военная, но преимущественно военная), 
затем отставка и управление собственным имением — такова была 
норма жизни русского дворянина. И, конечно же, откровенно 
праздная жизнь Онегина, его явное пренебрежение службой, нежелание жить «как все» были прямым вызовом обществу, демонстративным нарушением общепринятых стандартов, едва ли возможным в реальной жизни.
Правда, в сознании человека «первого сословия» жило и прямо 
противоположное представление — о «вольности дворянства», 
личной свободе дворянина. И потому немалая часть дворян желала 
ослабить свою зависимость от государства и государственной службы, от строгой регламентации жизни вообще (ибо жизнь дворянина, и служебная, и частная, регулировалась целой системой правил, обязательных установлений, норм). На этой почве и возникало 
стремление сделать службу возможно менее обременительной или 
возможно более краткой, а то и вовсе фиктивной, рождались такие 
явления, как поэтизация частной жизни (противопоставление 
«мундиру» «халата»), тяга в деревню (где помещик чувствовал себя 
полным хозяином в собственном имении), безудержное буйство 
дворянской молодежи, в особенности военной (дуэли, кутежи, 

1 См.: Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина «Евгений Онегин». Комментарий. 
Пособие для учителя. Л., 1980. С. 48–52. Подробнее об этом в кн.: Лотман Ю.М. 
Беседы о русской культуре. Быт и традиции русского дворянства (XVIII — начало 
XIX века). СПб., 1994. С. 18–45.

карты, рискованные любовные похождения, отчаянные гусарские 
выходки и т.п.).
Все это способствовало формированию в дворянском быте 
особого социально-психологического типа — повесы, противоположного как типу бездушного, беспринципного, расчетливого карьериста, так и типу убежденного сторонника существующего режима. 
«Повеса, — пишет Ю.М. Лотман в своем комментарии к роману, — 
шалун, проказник, шалопай. Слово “повеса” имело в 1810-е гг. почти 
терминологическое значение. Оно применялось к кругу разгульной 
молодежи, в поведении которой сочетались бесшабашная веселость, 
презрение к светским приличиям и некоторый привкус политической оппозиционности...»1. И не случайно уже во второй строфе 
романа (и после еще не раз) автор называет Онегина повесой. К тому 
же он явно наделяет своего героя типичными чертами модного 
франта — молодого человека, получившего «модное», а не традиционно-патриархальное воспитание. Непринужденность манер, прекрасное знание французского языка, умение одеваться, искусство 
танцевать, обольщать женщин — все это очевидные приметы модного щеголя.
Значит ли это, что Онегин — обычный «шалун, проказник, шалопай»? Именно такое впечатление может сложиться и часто складывается у читателя. Не случайно многие современники поэта, 
приверженцы романтизма (среди них такие видные критики, как 
А. Бестужев, И. Киреевский, В. Кюхельбекер), упрекали Пушкина 
в том, что он сделал героем романа человека слишком уж обыкновенного — из тех, что встречаются на каждом шагу.
Нельзя сказать, что такого рода суждения вовсе беспочвенны. 
Но возникают они именно потому, что в первой главе герой-автор 
много и подробно рассказывает о тех разнообразных изысканных 
наслаждениях, которым предается Онегин, о том, как владеет он 
искусством обольщения, рисует своего героя на прогулке, в ресторане, в театре, на балу, перед зеркалами в «уединенном кабинете»... 
А вот о его чувствах и переживаниях, его духовном мире, общественной позиции говорит бегло и вскользь. Читателю надо сделать 
усилие, вглядеться, вдуматься в эти скупые и беглые строки, оценить многозначительные намеки, чтобы понять: Онегин — «не из 
числа обыкновенных, дюжинных людей» (Белинский).
Действительно, Онегин не просто «молодой повеса», каких немало было в среде дворянской молодежи. Он — петербургский денди, и это сразу же создает вокруг него ореол исключительности, 

1 Лотман Ю.М. Комментарий. С. 121.