М.Ю. Лермонтов как психологический тип

О. Г. Егоров

М. Ю. ЛЕРМОНТОВ 
КАК ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ 
ТИП

Когито-Центр
Москва
2015

Рецензенты:

доктор филологических наук, профессор Московского государственного 
областного университета, академик МАНПО, Заслуженный работник 
науки РФ – Аношкина В. Н.
кандидат психологических наук, доцент Московского государственного 
гуманитарно-экономического университета – Вязовова Н. В.

 УДК 159.9
 ББК 88
 
Е 30

Егоров О. Г.

М. Ю. Лермонтов как психологический тип. – М.: Когито-Центр, 
2015. – 239 с.

ISBN 978-5-89353-451-1

Е 30

© Егоров О. Г., 2015
© Когито-Центр, 2015

ISBN 978-5-89353-451-1

 УДК 130.3
 ББК 71

Все права защищены. Любое использование материалов данной 
книги полностью или частично 
без разрешения правообладателя запрещается

В монографии впервые в отечественном лермонтоведении рассматривается личность поэта с позиций психоанализа. Раскрываются истоки 
его базального психологического конфликта, влияние наследственности на психологический тип Лермонтова. Показаны психологические закономерности его гибели. Дается культурологическая и психоаналитическая интерпретация таких табуированных произведений, 
как «юнкерские поэмы». Для литературоведов, психологов, культурологов, преподавателей.

Посвящается Надежде –
жене, другу, помощнице

Предисловие 
9

Введение: Психоаналитический подход к литературному 
произведению: опыт классиков: З. Фрейд, К. Г. Юнг,
А. Адлер. Исследования гениальности их последователями. 
Российский психоанализ и литературоведение:
В. Ф. Чиж, И. Д. Ермаков, эвропатология Г. В. Сегалина. 
Традиционализм в психологических аспектах 
литературоведения: Б. А. Грифцов. Психологические 
коннотации в лермонтоведии (выборочный обзор).
История проблемы и современный взгляд
на М. Ю. Лермонтова с позиций психоанализа (экскурсы) 
22

Глава первая: Влияние наследственности на формирование 
душевного склада Лермонтова. Предки и их психическая 
конституция. Две наследственные линии. Отец, мать, 
бабушка. Семейная драма и ее влияние на возникновение 
базального конфликта 
49

Глава вторая: Наследственные и конституциональные 
константы психологического характера. Габитус.
Основа темперамента и конституционные наслоения. 
Их отражение в творчестве Лермонтова.
Циклотимический темперамент 
64

Глава третья: Проблемы детства Лермонтова.
Домашняя среда. Истоки неудовлетворенности.
Стремление за пределы домашнего круга.
Прафеномен «непрожитой жизни» предков,
его влияние на психику поэта. Базальный конфликт 
77

Оглавление

Глава четвертая: Настроенность на жизненную цель. 
Руководящая личностная идея. Светское общество 
и психологические издержки во время пребывания в нем. 
Властные устремления. Мотивы и символы
раннего творчества: смерть, демон, луна.
Нарциссизм и меланхолия 
90

Глава пятая: Эротическая сфера у Лермонтова. Ее место 
и значение. Детский, отроческий и юношеский опыт.
Два типа любви в жизни Лермонтова.
Их противоречия и конфликты 
107

Глава шестая: Продолжение предыдущего. «Юнкерские» 
произведения Лермонтова. Причины их табуирования 
в лермонтоведении. Игровое начало в стихах
данной группы. Карнавализация как тематический
принцип. Соотнесенность женских образов
непристойного карнавала и религиозных архетипов 
120

Глава седьмая: Игра: ее роль в жизни, психологии и судьбе 
Лермонтова. Характер детских игр. Отношение
к взрослым играм. Светские игры: домашние спектакли, 
дружеские пирушки, маскарады. Переодевание.
Стремление в «свет» как игровой момент жизни 
135

Глава восьмая: Остроумие и острóта у Лермонтова
как форма игрового поведения. Функция социального
вызова в острóтах. Реакция на невозможность
прямого слова о мире и человеке. Карикатуры и их роль. 
Остроты как компромиссный путь сосуществования 
с социальной действительностью 
146

Глава девятая: Последняя дуэль. Ее составляющие: игра,
острота. Броня характера и психологическая защита. 
Нарушение чувства реальности. Карнавализация
накануне дуэли. Последний залп
в психологическом поединке 
158

Глава десятая: Лермонтов как психологический тип.
Широкое и узкое понимание типологии. Подчиненные 
психические функции. Их роль в жизни Лермонтова 
и их выражение в художественном творчестве 
169

Глава одиннадцатая: Нервический характер в изображении 
Лермонтова. Отражение в «Герое нашего времени»
душевных конфликтов автора. Проблемы игры,
воспоминаний детства, стремления к власти в романе 
178

Заключение 
189

Словарь психологических терминов 
196

Библиография 
200

ПРИЛОЖЕНИЯ

«Лесной царь» В. А. Жуковского и «Клара Моврай»
В. И. Красова. Диалог двух романтиков 
204

Психоаналитический метод в «таинственных повестях» 
И. С. Тургенева 
211

У истоков психологического анализа Ф. М. Достоевского 
(петербургская поэма «Двойник») 
224

Книга эта выросла из доклада, прочитанного на научной конференции в Московском государственном областном университете 
в 2002 году. Доклад был посвящен невротическому характеру персонажа «Героя нашего времени». В прениях мне был задан вопрос: 
а не обладал ли сам автор теми же признаками невроза, которые бессознательно воплотил в своем герое? Я дал положительный ответ, 
хотя тогда еще не мог его обстоятельно аргументировать. За годы, 
прошедшие с момента написания той работы, я много занимался 
вопросами психологии писателей и вообще творческих личностей. 
Отдельные идеи и находки сложились в концепцию, изложенную 
в настоящем труде.
Проблема душевной истории писателя имела в отечественном 
литературоведении двоякое преломление. Психология понималась 
как «духовные искания» морального, религиозного и экзистенциального порядка в сочетании с социальными, политическими и семейными проблемами, вызывавшими конфликты того же самого свойства (духовная драма Герцена, духовный перелом Толстого, 
пересмотр мировоззрения Достоевским). Подобный подход к личности писателя перекликался с исследованием «диалектики души», 
метода «психологического анализа» того или иного произведения 
и его автора. В незначительных модификациях такой подход господствует и по сей день.
Психология писателя и психологический анализ его жизни 
и творчества с позиций конкретного научного метода, известного 
в мировой культуре по терминам «психоанализ», «аналитическая 
психология», «фрейдизм», «неофрейдизм», «глубинная психология», 
не прижился в русском литературоведении. Психоанализ как исследовательский метод не приветствовался даже тогда, когда европейская наука обогатилась рядом убедительных по глубине и научной 

Так не требует ли от нас обязанность
сыновней любви и почтения всевосхвалять
Лермонтова за все то многое, что достойно
похвалы, и молчать о другом?

Владимир Соловьев

Предисловие

доказательности работ авторитетных ученых. Приемы и наработки психоанализа либо не принимались в расчет, либо изгонялись 
научным сообществом отечественных литературоведов, как только заходила речь об их использовании в качестве объяснительного 
средства душевной жизни писателя. И все это не отголоски далекого прошлого, сорока – пятидесятилетней давности, а реалии сегодняшнего дня.
Когда я опубликовал в 2003 году в литературоведческом журнале статью о Лермонтове с использованием психоаналитических 
методик, рядом с ней редакция поместила комментарий известного ученого под заглавием «Нужен ли Лермонтову личный психолог?» За ним последовал второй в следующем номере и в том же духе. 
В 2005 году впервые была издана очень интересная книга «К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни» неизвестного науке автора 
конца XIX века Н. Н. Новикова. В ней дана подробная картина психического заболевания поэта с характеристикой «Дневника болезни». При этом не кто иной, как современный издатель сего труда, 
в предисловии к книге, которую он признает «даже сейчас полезной», мимоходом делает такой пассаж: «предмет исследования «душевной болезни» великого русского поэта более чем спорен». [28,3] 
Получается забавная вещь: налицо душевная болезнь поэта и книга, 
предметом которой она является, но самого предмета как бы и нет. 
Гегель называл такой оборот мысли хитростью разума. Аналогичные примеры можно многократно умножить.
В 1990-е годы гуманитарное сообщество России второй раз после 1920х годов переживало увлечение психоанализом. Применительно к литературоведению этот бум был связан с переизданием 
работ В. Ф. Чижа, И. Н. Ермакова. Стал доступен «Клинический архив 
гениальности и одаренности» Г. В. Сегалина. Зародилось даже, усилиями Белянина, как будто бы новое направление в нашей науке – 
«психологическое литературоведение». Был защищен ряд диссертаций по литературоведению с использованием открытий З. Фрейда 
и его школы. Но общая картина в науке от этого так и не изменилась. 
Психоанализ в любом его истолковании – фрейдовском, юнгианском, 
адлеровском – по-прежнему пользуется недоверием со стороны научного сообщества литературоведов. Пациент скорее мертв, чем жив.
В чем же причина такого недоверия к широко признанному универсальному методу? Почему повальное увлечение психоанализом 
в 1990-е годы практически бесследно прошло для литературоведения и его важнейшей составляющей – биографии писателя? Мой ответ, наверное, не очень понравится почтенным профессорам и мас

титым литературным критикам, поскольку он лежит в плоскости 
обыденного сознания, а не философских высот. Но что делать, если 
учение мужи иной раз уподобляются презренному людскому стаду, 
от которого дистанцируются за кафедрой и в кругу своих не менее 
ученых собратьев. – Причина столь устойчивой неприязни к психоанализу заключается в обывательском страхе перед всем, что связано с психами, психушкой, клиникой и им подобными непристойными словами. Они, то есть слова психоанализ, невроз, либидо, 
сублимации и другие научные термины из арсенала научной психологии, моментально вызывают отторжение, как только встречаются в тексте научного исследования по литературоведению. Безотносительно к объему и характеру их содержания они ассоциируются 
в сознании филологов с чем-то инородным и даже неприличным 
для знатока изящной словесности. В лучшем (!) случае они рассматриваются как досадный довесок к работе, который лишь обременяет научное исследование. Отрицательное отношение к материалу 
исследования переносится на предмет исследования. В этой связи 
К. Г. Юнг писал: «<…> Общее пренебрежение к человеческой психике повсюду еще настолько велико, что самонаблюдение и занятость 
самим собой считаются чуть ли не болезненными явлениями. Очевидно, мы подозреваем психическое в привнесении чего-то нездорового или неполезного, отчего одно уже только проявление интереса к нему несет в себе запах больничной палаты». [63,86]
Что же предлагается взамен психоанализа? Устаревший и примитивный «психологический анализ», который связан с подлинным 
психоанализом психики индивида и психологии межличностных 
отношений только названием. К этому ветхому хозяйству относится 
пресловутая «диалектика души» (хотя «диалектика» вовсе не психологический термин), рассуждения типа: «Тургенев изображает лишь 
начало и конец психологического процесса своих героев, а Достоевский – все течение мыслей» и т. п. Вот классический пример традиционного психологического анализа в книге известного психолога 
И. В. Страхова: «<…> Внутренние монологи являются формой художественного изображения чувств. Чувство выступает в них в своей непосредственности, в истоках зарождения в сознании и в последующем течении, которое писатель обрисовывает в различных 
стадиях, прослеживает влияние этих изменений на общий облик 
и поведение персонажей. Здесь выступают различные структуры 
эмоциональных процессов – чувства сложные и простые по составу, 
цельные и противоречивые. Таков психологический диапазон внутренних монологов». [42,26–27] Познавательная ценность подобных 

аналитических выкладок ничтожна, хотя и сопровождается такими понятиями, как структура и эмоциональные процессы. Действительно, какие механизмы душевной жизни и истоки ее конфликтов 
у героев Толстого раскрывает указание на то, что писатель воспроизводит «различные структуры эмоциональных процессов» (истоки 
названы, но не исследованы)? Такой «психологический анализ» вместе с практикующими его исследователями находится на донаучной 
стадии познания психических явлений. Это как если бы после работ 
З. Фрейда мы стали толковать сновидения по соннику Г. Х. Миллера.
Писательской биографии как разделу истории литературы в этом 
отношении повезло меньше всех. В книгах данного жанра практически отсутствует анализ душевной структуры писателя, истоков 
и характера его душевных травм, места и значения в его жизни 
фантазий, снов, воспоминаний, то есть явлений бессознательного, проблемы сексуальности и ряда других важнейших составляющих психической жизни. Поэтому картина этой жизни значительно 
обедняется, а с ней теряется связь и с его произведениями, которые служат выражением всех перечисленных и иных психических 
фактов. Боязнь коснуться заповедного, наложение каких-то запретов на принципиально важные темы, утверждение, что психические отклонения не имеют отношения к сущности художественных 
феноменов, – словом, психология как наука в таком ее применении 
ближе к медицине, а не к литературе и поэтому не должна допускаться к пиршественному столу эстетики словесного творчества – 
все это входит в арсенал средств защиты литературоведов от нежелательного вторжения психологии в их епархию.
Однако еще в далеком 1907 году З. Фрейд развенчал эти предубеждения, указав на истинный путь писателя. «Мы слышим, – писал он в одной из блестящих своих работ, выполненных на литературном материале, – как нам говорят, что писатель должен избегать 
соприкосновения с психиатрией и оставить описание болезненных 
состояний психики врагам. На самом деле ни один настоящий писатель не обращал внимания на этот запрет. Ведь описание человеческой психики его самая важная вотчина; он всегда был предшественником науки, а также научной психологии <…> Таким 
образом, писатель не вправе избегать встречи с психиатром, психиатр – с писателем, а художественная трактовка психиатрической 
темы может быть очень точной без утраты красоты». [45,154] Десятилетием раньше известный русский психиатр и исследователь литературы В. Ф. Чиж высказал ту же самую мысль: патологические явления «играют значительную роль в жизни человечества и потому 

необходимо должны обращать на себя внимание великого художника, стремящегося нарисовать полную картину, изобразить жизнь 
во всех ее проявлениях». [51,204]
А в 1970-е годы, когда увлечение Фрейдом в среде гуманитарной интеллигенции не было таким повальным, как два десятилетиями спустя, известный советский философ Мераб Мамардашвили в лекции студентам ВГИКа утверждал: «<…> Фрейда упрекали 
в циническом стремлении унизить высшую духовную жизнь человека, а именно искусство. Это недоразумение, ничего этого у Фрейда 
нет, Фрейд не пытался искусство как таковое или литературу как таковую свести к выражению каких-то человеческих бездн». [25,378]
Возвращаясь к теме замысла книги о Лермонтове, должен признаться, что ее окончательная концепция сформировалась не сразу. Сложность материала исследования открывала два пути работы, 
которые, разнясь изначально, в итоге сошлись. Биограф Лермонтова, 
приступающий к его жизнеописанию с позиций научной психологии, сразу встает перед проблемой его трагической гибели. Многочисленные свидетельства и неоспоримые факты сразу наталкивают такого исследователя на мысль о преднамеренности поведения 
поэта, приведшего его к ранней смерти. Обратимся к документам.
Комендант Пятигорской крепости и окружной начальник подполковник В. И. Ильяшенко незадолго до ссоры Мартынова с Лермонтовым предупреждал последнего: «Посмотрите, сколько врагов вы себе нажили <…> И что ж? Только дурачитесь… Бросьте все 
это… ведь они убьют вас!..
Лермонтов саркастически улыбнулся, отступил шаг назад и, подумав немного, с чувством проговорил:

Им жизнь нужна моя, – ну, что ж, пускай возьмут,
 
Не мне жалеть о ней!
 
В наследие они одно приобретут –
 
Клуб ядовитых змей». [27,66–67]

Служащий пятигорской военной комендатуры плац-майор В. И. Чиляев так описывает реакцию Мартынова на шутки и колкости Лермонтова в его адрес: «Долго ли ты будешь издеваться надо мной, 
в особенности в присутствии дам?..» А вот материалы официального документа – Ответы на вопросы следственной комиссии секундантов Васильчикова и Глебова: «6-е. Поводом к этой дуэли были насмешки со стороны Лермонтова на счет Мартынова, который, 
как говорил мне, предупреждал несколько раз Лермонтова, но, не видя конца его насмешкам, объявил Лермонтову, что он заставит его