Серьезный шаг

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

СЕРЬЕЗНЫЙ ШАГ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

СЕРЬЕЗНЫЙ ШАГ 

Алексей Борисыч, только что расставшийся с послеобеденным 
Морфеем, сидит с женой Марфой Афанасьевной у окна и ворчит. 
Ему не нравится, что его дочь Лидочка пошла гулять в сад с Федором Петровичем, молодым человеком... 
– Терпеть не могу, – бормочет он, – когда девицы настолько 
забываются, что теряют стыдливость. В этих шатаньях по саду, 
по темным аллейкам я, кроме безнравственности и распущенности, ничего не вижу. Ты мать, а ничего не видишь... Впрочем, по–
твоему, так и надо, чтоб девушка глупостями занималась... По–
твоему, ничего, если они там амуриться начнут... Ты сама бы рада на старости лет, стыд забывши, на рандеву поскакать... 
– Да что ты ко мне пристал? – сердится старуха. – Ворчит, и 
сам не знает чего. Образина лысая! 
– Что ж? Пусть по–твоему... Пусть там целуются, обнимаются... Хорошо... пусть... Не я буду перед богом отвечать, если девчонке вскружат голову... Целуйтесь, деточки! Женихайтесь! 
– Погоди злорадствовать... Может быть, у них ничего и не 
выйдет... 
– Дай бог, чтобы ничего не вышло... – вздыхает Алексей Борисыч. 
– Ты всегда был враг своему родному дите... Кроме зла, ты 
Лидочке никогда ничего не желал... Смотри, Алексей, как бы бог 
не наказал тебя за твою лютость! Боюсь я за тебя! Недолго–то 
ведь жить осталось! 
– Как хочешь, а я этого допустить не могу... Он ей не партия, 
да и ей спешить нечего... Судя по нашему состоянию и ее красоте, у нее женихи еще почище будут... Впрочем, зачем это я с тобой разговариваю? Очень мне нужно с тобой разговаривать! Его 
прогнать, а Лидку на замок – вот и всё... Так и сделаю. 
Старик говорит вяло, зевая, словно резину жует; видно, что он 
ворчит только потому, что у него под ложечкой сосет и язык без 
костей, но старуха принимает близко к сердцу каждое его слово. 
Она всплескивает руками, огрызается и кудахчет, как курица. Тиран, изверг, махамет, идол и другие известные ей ругательные 
слова так и прыгают с ее языка прямо в «харю» Алексея Борисыча... Дело кончилось бы, как всегда, внушительным плевком и 
слезами, но тут старики вдруг видят нечто необычайное: дочь их 
Лидочка, с растрепанной прической, мчится по аллее к дому. Од
2 

новременно с этим далеко на повороте аллеи показывается из–за 
кустов соломенная шляпа Федора Петровича... На этот раз молодой человек поразительно бледен. Он нерешительно делает два 
шага вперед,потом машет рукой и быстро шагает назад. Засим 
слышно, как Лидочка вбегает в дом, пролетает сквозь все коридоры и громко запирается в своей комнате. 
Старик и старуха с тупым удивлением переглядываются, потупляют взоры и слегка бледнеют. Оба молчат и не знают, что 
говорить. Смысл загадки для них ясен, как божий день. Оба без 
слов понимают и чувствуют, что сейчас, пока они тут ворчали и 
крысились друг на друга, была решена судьба их девочки. Достаточно иметь самое обыкновенное человеческое чутье, не говоря 
уж о родительском сердце, чтобы понять, какие минуты переживает теперь Лидочка, запершись в своей комнате, и какую важную, роковую роль играет в ее жизни удаляющаяся соломенная 
шляпа... 
Алексей Борисыч с кряхтеньем поднимается и начинает шагать по комнате... Старуха следит за его движениями и с замиранием сердца ждет, когда он начнет говорить. 
– Какая все эти дни странная погода стоит... – выговаривает 
старик. – Ночью холод, днем жара нестерпимая. 
Кухарка вносит самовар. Марфа Афанасьевна моет чашки, наливает чай, но к чаю никто не дотрогивается. 
– Надо бы ее... Лиду... позвать чай пить... – бормочет Алексей 
Борисыч, – а то потом для нее придется особенный самовар ставить... Не люблю беспорядков! 
Марфа Афанасьевна хочет что–то сказать и не может... Губы 
ее прыгают, язык не слушается и глаза заволокло пеленой. Еще 
минута и – она плачет. Алексей Борисыч страстно хочет приласкать ошалевшую старуху и сам бы не прочь расхныкаться, но 
мешает гордость: нужно характер выдержать. 
– Всё это хорошо и великолепно, – ворчит он, – только ему 
следовало бы сначала с нами поговорить... Да... Сначала он должен был бы, по–настоящему, у нас Лидочкиной руки попросить... 
Может быть, мы и не согласились бы! 
Старуха машет обеими руками, громко всхлипывает и уходит 
к себе в комнату. 
«Это серьезный шаг... – думает Алексей Борисыч. – Нельзя 
решать этак зря... нужно серьезно, всесторонне... Пойду, расспрошу ее, как и что, поговорю и решу. Так нельзя!» 

3 

Старик запахивает полы халата и семенит к Лидочкиной двери. 
– Лидочка! – говорит он, нерешительно берясь за дверную 
ручку. – Ты... тово? Больна, что ли? 
Ответа нет. Алексей Борисыч вздыхает, для чего–то пожимает 
плечами и отходит от двери. 
«Так нельзя! – думает он, шаркая туфлями по коридорам. – 
Надо всесторонне... подумать, потолковать, обсудить... Брак есть 
такое таинство, к которому нельзя относиться легкомысленно... 
Пойти со старухой поговорить...» 
Старик семенит в комнату жены. Марфа Афанасьевна стоит 
перед раскрытым сундуком и дрожащими руками перебирает белье. 
– Сорочек совсем нет... – бормочет она. – Хорошие родители, 
которые путевые, дают в приданое даже детское белье, а у нас ни 
платков, ни полотенец... Можно подумать, что она нам не родная 
дочь, а сирота... 
– Надо о серьезном поговорить, а ты о тряпках... Даже глядеть 
совестно... Тут жизненный вопрос решается, а она стоит, как купчиха, перед сундуком и тряпки считает... Так нельзя! 
– А как нужно? 
– Нужно подумать, обсудить всесторонне... потолковать... 
Старики слышат, как Лидочка отпирает свою дверь, посылает 
с горничной письмо к Федору Петровичу и опять запирается... 
– Решительный ответ ему посылает... – шепчет Алексей Борисыч. – Экие глупые, прости господи! Нет того в уме, чтоб со 
старшими посоветоваться! Ну, да и народ! 
– А что я вспомнила, Алеша! – всплескивает руками старуха. – 
Ведь нам придется в городе новую квартиру искать! Ежели Лидочка с нами не будет жить, то на что же нам восемь комнат? 
– Всё это пустое... чепуха... Теперь нужно о серьезном... 
До самого ужина старики снуют по комнатам, как тени, и не 
находят себе места. Марфа Афанасьевна без всякой цели роется в 
белье, шепчется с кухаркой, то и дело всхлипывает, а Алексей 
Борисыч ворчит, хочет говорить о серьезном и несет околесицу. 
К ужину является Лидочка. Лицо ее розово и глаза слегка припухли... 
– А, наше вам! – говорит старик, не глядя на нее. 

4 

Садятся есть и первые два блюда съедают молча... На лицах, в 
движениях, в походке прислуги – во всем сквозит какая–то застенчивая торжественность... 
– Надо бы, Лидочка, тово... – начинает старик, – серьезно обсудить... всесторонне... Н–да... Наливки выпить, что ли? Глафира, 
подай–ка сюда наливку! Оно бы шампанского не мешало, да уж 
коли нет, то бог с ним... Н–да... так нельзя! 
Подают наливку. Старик пьет рюмку за рюмкой... 
– Давайте же обсудим... – говорит он. – Дело серьезнее, жизненное... Так нельзя! 
– Ужас, папочка, как ты любишь много говорить! – вздыхает 
Лидочка. 
– Ну, ну... – пугается старик. – Я ведь это только так... пур се 
лепетан... Не сердись... 
После ужина мать долго шепчется с дочерью. 
«И наверное о пустяках говорят, – думает старик, шагая по 
комнатам. – Не понимают, глупые, как это серьезно... важно... 
Так нельзя, невозможно!» 
Наступает ночь... Лидочка лежит у себя в комнате и не спит... 
Не спится и старикам, которые шепчутся до самого рассвета. 
– Не дают мухи спать! – ворчит Алексей Борисыч. Но виноваты не мухи, а счастье...