Детский сад

А.И. Куприн  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ДЕТСКИЙ САД 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ДЕТСКИЙ САД 

 
Илья Самойлович Бурмин служил старшим писцом в сиротском суде. Когда он овдовел, ему было около пятидесяти лет, а 
его дочке – семь. Сашенька была девочкой некрасивой, худенькой и малокровной; она плохо росла и так мало ела, что за обедом 
каждый раз приходилось ее стращать волком, трубочистом и городовым, Среди шума и кипучего движения большого города она 
напоминала те чахлые травинки, которые вырастают – бог весть 
каким образом – в расщелинах старых каменных построек.  
Однажды она заболела. Вся ее болезнь заключалась в том, что 
она по целым дням безмолвно сидела в темном уголку, равнодушная ко всему на свете, тихая и печальная. Когда Бурмин ее 
спрашивал: «Что с тобой, Сашенька?» – она отвечала жалобным 
голосом: «Ничего, папа, мне просто скучно»...  
Наконец Бурмин решился позвать доктора, жившего напротив. 
Доктор спустился в подвал, где Бурмин занимал правый задний 
угол, и долго искал места для своей енотовой шубы. Но так как 
все места были сыры и грязны, то он остался в шубе. Кругом его, 
но на почтительном расстоянии, столпились бабы – обитательницы того же подвала – и, подперши подбородки ладонями, глядели 
на доктора жалостными глазами и вздыхали, слыша слова «апатия», «анемия» и «рахитическое сложение».  
– Ей нужно хорошее питание, – сказал строгим тоном доктор, 
– крепкий бульон, старый портвейн, свежие яйца и фрукты.  
– Да, да... так, так, так, – твердил Илья Самойлович, привыкший еще у себя в сиротском суде к подобострастному согласию 
со всяким начальством.  
В то же время он сокрушенно глядел вверх, на зеленые стекла 
окна и на пыльные герани, медленно умиравшие в промозглой 
атмосфере подвала.  
– Всего важнее свежий воздух... Я бы особенно рекомендовал 
вашей дочери южный берег. Крыма и морские купанья...  
– Да, да, да... Так, так...  
– И виноградное лечение...  
– Так–с, так–с... Виноградное...  
– А главное, повторяю, свежий воздух и зелень, зелень, зелень... Затем, извините... Чрезвычайно занят... Что это? Нет, нет... 

2 

не беру, с бедных не беру... Всегда бесплатно... Бедных всегда 
бесплатно... До свиданья–с.  
Если бы у Ильи Самойловича потребовали для благополучия 
его дочери отдать на отсечение руку (но только – левую, правой 
он должен был писать), он ни на секунду не задумался бы. Но 
старый портвейн и – 18 рублей и З3 1/3 копеек жалованья...  
Девочка хирела.  
– Ну, скажи мне, Сашурочка, скажи моя кисинька, чего бы ты 
хотела? спрашивал Илья Самойлович, с тоской глядя в большие 
серьезные глаза дочери.  
– Ничего, папа...  
– Хочешь куклу, деточка? Большую куклу, которая закрывает 
глаза?  
– Нет, папа. Ску–учно.  
– Хочешь конфетку с картинкой? Яблочко? Башмачки желтые?  
– Скучно!  
Но однажды у нее явилось маленькое желание. Это случилось 
весной, когда пыльные герани ожили за своим зеленым стеклом, 
покрытым радужными разводами.  
– Папа... в сад хочу... Возьми в сад... Там... листики зелененькие... травка... как у крестной в садике... Поедем к крестной, папочка...  
Она только раз и была в саду, года два тому назад, когда провела два дня на даче у крестной матери, жены письмоводителя 
мирового судьи... Она, конечно, не могла помнить, как сенсационно швыряла «письмоводителька» чуть ли не в лицо своим кумовьям стаканами со спитым чаем, и как умышленно громко, тоном сценического a part1, ворчала она за перегородкой о всякой 
шушере, перекатной голи, которая и так далее...  
– Хочу к крестной в сад, папочка...  
– Хорошо, хорошо, деточка, не плачь, кисюринька моя, вот 
будет хорошая погодка, и в садик тогда пойдешь...  
Наступила наконец хорошая погодка, и Бурмин отправился с 
дочкой в общественный сад. Сашенька точно ожила. Она, конечно, не посмела принять участия в делании из песка котлет и вкусных пирожных, но глядела на других детей с нескрываемым удовольствием. Сидя неподвижно на высокой садовой скамеечке, 
она казалась такой бледной и болезненной среди этих краснощеких, мясистых детей, что одна строгая и полная дама, проходя 

3 

мимо нее, произнесла, обращаясь, по–видимому, к старой, тенистой липе:  
– Удивляюсь, чего это полиция смотрит?.. Пускают в сад больных детей... Какое безобразие! Еще других перезаразят...  
Замечание строгой дамы не удержало бы, без сомнения, Илью 
Самойловича от удовольствия видеть лишний раз радость дочери, 
но, к сожалению, городской сад находился очень далеко от Разбойной улицы. Девочка не могла пройти пешком и ста саженей, а 
конка туда и обратно обходилась обоим сорок четыре копейки, то 
есть гораздо более половины дневного жалованья Ильи Самойловича. Приходилось ездить только по воскресеньям.  
А девочка все хирела. Из ума Бурмина между тем не выходили 
слова енотового доктора о воздухе и зелени.  
«Ах, если бы нам воздуху, воздуху, воздуху!» – сотни и тысячи раз твердил про себя Илья Самойлович.  
Эта мысль обратилась у него чуть ли не в пункт помешательства. Почти напротив его подвала простирался огромный пустырь 
городской земли, где попеременно то в пыли, то в грязи купались 
обывательские свиньи. Мимо этого пустыря Илья Самойлович 
никогда не мог пройти без глубокого вздоха.  
– Ну, что стоит здесь развести хоть самый маленький скверик? 
– шептал он, покачивая головой. – Детишкам–то, детишкам–то 
как хорошо будет, господа!  
С планом превращения этого пустыря он как истый фанатик 
идеи носился всюду. Его на службе даже прозвали «пустырем». 
Однажды кто–то посоветовал Илье Самойловичу:  
– А вы бы написали проектец и подали бы в городскую Думу...  
– Ну? – обрадовался и испугался Илья Самойлович. – В Думу, 
вы говорите?  
– В Думу. Самое простое дело. Так и так, мол, состоя в звании 
обывателя... в виду общей пользы, украшения, так сказать, города... ну, и все такое.  
Проект был написан через месяц, проект безграмотный, бессвязный и наивный до трогательности. Но если бы каждый штрих 
его каллиграфических букв сумел вдруг заговорить с той страстной надеждой, с какой его выводила на министерской бумаге рука Ильи Самойловича, тогда, без сомнения, и городской голова, и 
управа, и гласные побросали бы все текущие дела, чтобы немедленно осуществить этот необычайно важный проект.  

4 

Секретарь велел прийти через месяц, потом через неделю, потом опять через неделю. Наконец он ткнул бумагой чуть ли не в 
самый нос Бурмина и закричал:  
– Ну, чего вы лезете? Чего? Чего? Чего? Это дело не ваше, а 
городского самоуправления!  
Илья Самойлович поник головой. «Самоуправления, – скорбно шептали его губы... – Да, вот оно, штука–то само–упра–
вления!»  
Потом секретарь вдруг спросил строгим тоном, где служит 
Илья Самойлович. Бурмин испугался и стал просить извинения. 
Секретарь извинил, и Бурмин, скомкав бумагу, поспешно выбежал из Думы.  
Но неудача не убила его деятельности пропагандиста. Только 
теперь в его уме к образу Сашеньки, продолжавшей хиреть без 
солнца и воздуха, присоединились бледные личики многих сотен 
других детей, задыхавшихся, подобно его дочери, в подвалах и на 
чердаках. Поэтому он настойчиво являлся со своим проектом и в 
полицию, и в военное ведомство, и к мировым судьям, и к частным благотворителям. Конечно, отовсюду его прогоняли.  
Один из–его сослуживцев, копиист Цытронов, считался очень 
светским человеком, потому что посещал трактир «Юг» и читал 
единственную городскую газету – «Непогрешимый». Он как–то, 
не то шутя, не то серьезно, сказал Илье Самойловичу:  
– Вот если бы про этот пустырь продернуть в фельетоне, тогда 
было бы дело другого рода... Вы не читали никогда фельетонов 
«Скорпиона»?.. Какое перо! Так прямо и катает: у Николай Николаича, мол, гордая походка и левое плечо выше правого. Ядовитый господин!  
Скрепя сердце переступил Илья Самойлович порог редакции 
(в Думу он шел гораздо смелее). В большой комнате, пахнущей 
резиной и типографской краской, сидело за столом пять косматых мужчин. Все они выстригали из огромных куч газет какие–то 
четырехугольные кусочки и зачем–то наклеивали их на бумагу.  
Как ни добивался Илья Самойлович, чтобы ему показали 
«Скорпиона», он не успел в этом.  
– Скажите сначала, зачем вам его надо, – говорили ему косматые мужчины, разве вы не знаете, что псевдоним сотрудника есть 
редакционная тайна?  

5 

Однако, когда Илья Самойлович рассказал им свой заветный 
проект, косматые мужчины сделались откровенны и обещали 
Бурмину свое покровительство.  
А Сашенька уже не вставала с кровати и лежала В ней бледная, вытянувшаяся, с носиком, заострившимся, как у мертвеца.  
– Хочу в садик, папочка, в садик, скучно мне, папа, – твердила 
она тоскливым голосом.  
Может быть, ее больной организм инстинктивно жаждал чистого воздуха, подобно тому как рахитические дети бессознательно едят мел и известь?  
Бурмин старался согреть поцелуями ее худенькие, холодные 
руки и говорил ей неожиданные, трогательные слова, которые 
становятся такими смешными в чужой передаче.  
Весной, когда иссохшие герани потянулись опять к солнцу, 
Сашенька умерла. Подвальные бабы обмыли ее и обрядили и положили сначала на стол, а потом в гроб. Илья Самойлович точно 
окаменел. Он не плакал, не произносил ни слова и не отводил 
глаз от маленького бледного личика.  
Только в день похорон, когда убогая процессия проходила 
мимо пустыря, он немного оживился. На пустыре копошились с 
лопатами десятка два рабочих.  
– Что же это такое? – спросил Илья Самойлович Яковлевну, 
свою соседку по подвалу, торговавшую на базаре селедками.  
– Чи я знаю? – ответила Яковлевна сквозь обильные слезы. – 
Кажут люды, що якыйсь садок тут посталять. Дума... чи як ей?..  
Тогда Илья Самойлович вдруг прерывисто вздохнул, перекрестился, и громкие облегчающие рыдания неудержимо вырвались 
из его груди.  
– Ну, вот и слава богу, и слава богу, – сказал он, обнимая 
Яковлевну. Теперь и у наших деточек свой садик будет. А то разве нам можно на конках ездить, Яковлевна? Ведь это не шутка – 
сорок четыре копейки туда и обратно.