Очерки истории западноевропейского либерализма

Российская Академия Наук
Институт философии

ОЧЕРКИ ИСТОРИИ
ЗАПАДНОЕВРОПЕЙСКОГО
ЛИБЕРАЛИЗМА 
(XVII–XIX вв.)

Москва
2004

УДК 141
ББК 87.4
О-95

Общая редакция
доктора филос. наук А.А.Кара-Мурзы

Рецензенты
кандидат филос. наук А.В.Захаров
кандидат филос. наук В.П.Перевалов 

О-95 
Очерки истории западноевропейского либерализма 
(XVII–XIX вв.). – М., 2004. – 226 с.

Книга написана коллективом сотрудников Института философии 
РАН и представляет собой сборник философско-биографических эссе 
о крупнейших европейских либеральных мыслителях XVII–XIX вв. По 
существу, речь идет о генезисе либеральной идеи как таковой – формировании основного круга тем, способов аргументации, первых формах 
политико-государственного обоснования либерального проекта. 
Книга предназначена для научных работников, аспирантов, 
студентов, всех тех, кто интересуется историей философской и политической мысли.

 

ISBN 5-9540-0006-9                                                             © ИФРАН, 2004 

ПРЕДИСЛОВИЕ

Предлагаемая вниманию читателей книга представляет собой 
сборник очерков о крупнейших европейских либеральных мыслителях 
XVII–XIX столетий. По существу, речь идет о зарождении и начальном 
развитии либеральной идеи как таковой – формировании основного 
круга тем, подходов, способов аргументации, первых формах политического обоснования либерального проекта.
Либерализм, как интеллектуальное направление, центрирующееся 
вокруг проблематики прав и свобод личности, их политико-правового 
обеспечения, закономерно предстает как явление весьма разнообразное 
и внутренне противоречивое. Различаются порой и авторские позиции – 
ведь книга написана тремя ведущими и очень яркими современными 
исследователями и теоретиками либерализма.
Книгу объединяет как общность проблематики, так и особого рода 
стилистическое единство. Жанр политико-интеллектуального портрета 
избран авторами сознательно – именно он позволил задать личностное 
измерение исследуемой проблеме. Генезис европейского либерализма 
предстает в книге как совокупность философско-политических прозрений и прорывов, неких интеллектуальных «вспышек», совершенно 
по-новому осветивших и историю человечества, и – главное – его 
перспективы.
Коллективная монография является результатом большой исследовательской работы, которая в течение многих лет ведется в отделе 
социальной и политической философии Института философии РАН. 
Авторы выражают искреннюю признательность руководству ИФ РАН 
и Правлению Совета по национальной стратегии, на протяжении ряда 
лет обеспечивавших плодотворную работу над проектом.

Борис Капустин

ТОМАС ГОББС

Введение

Томас Гоббс – одна из самых монументальных фигур в политической философии Нового времени. Споры вокруг его интеллектуального 
наследия не только не утихают, но, похоже, становятся в ХХ – начале 
XXI века еще интенсивнее, чем прежде. Непримиримую полемику 
вызывает даже вопрос об отнесении Гоббса к одному из основных 
политико-идеологических течений современности. Одни, как Фридрих 
фон Хайек, видят в нем предтечу и провозвестника тоталитаризма; 
другие, как Карл Шмитт, считают родоначальником теории «буржуазного права и конституционного государства».
«Либерал» ли Гоббс или, точнее, что именно в его наследии дало 
импульс дальнейшему развитию либеральной мысли – это отнюдь не 
только сугубо академический историко-философский вопрос. Это – 
вопрос о генах либерализма. О них можно не думать, пока организм 
здравствует, как и о Гоббсе не слишком много думали, скажем, в 
викторианской Англии девятнадцатого века. Двадцатый век заставил 
заняться глубинной диагностикой тяжелых болезней, и Томас Гоббс 
сразу оказался в центре внимания и защитников, и противников либерализма.

Биография

Жизнь Гоббса – на фоне бурных и кровавых событий его эпохи – протекла весьма спокойно. Второй сын в семье мало чем примечательного викария из Вестпорта близ Малмсбери, он родился 
весной 1588 года. Окончив школу, Томас поступил в Оксфордский уни

верситет, где пять лет прилежно изучал греческий, латынь и классическую литературу и где ознакомился с великими теологическими 
дебатами его времени.
В 1608 году он стал домашним учителем, а позднее – секретарем 
сына Уильяма Кавендиша, первого эрла Девонширского. Основная часть 
долгой жизни Гоббса оказалась связана с семейством Кавендишей. В их 
доме ему довелось встретиться с выдающимися мыслителями тогдашней 
Англии, включая Френсиса Бэкона. В атмосфере их интеллектуального 
круга сложилось его решение посвятить себя науке.
Однако к 1628 году, когда после смерти второго эрла Девонширского Гоббс расстался на время с Кавендишами, его творческие усилия 
успели материализоваться только в переводе Фукидида, опубликованном в том же году. Уже в качестве учителя в другом благородном 
семействе Гоббс провел три года на континенте, в течение которых 
познакомился с Галилеем во Флоренции, Гассенди – в Париже, а 
главным образом – с новым математическим и геометрическим стилем мышления, дотоле ему неизвестным, но уже отождествлявшимся 
континентальными европейцами с рациональной философией как 
таковой.
После возвращения в Англию Гоббс завершает в 1640 году свой 
первый капитальный труд – «Принципы права», который, однако, 
увидел свет лишь десять лет спустя. Гоббсу 52 года, и в его голове 
складывается план грандиозной философской системы, объемлющей мироздание от неживой природы до души человека и Бога. Но 
в Англии грянула революция, заставившая, по выражению видного британского историка Кристофера Хилла, «мир перевернуться 
вверх дном».
Следующие 11 лет Гоббс проводит в Париже, вначале свободный 
от каких-либо формальных обязанностей. Вместо всеобъемлющей 
«общей» философии он пишет свою первую великую работу по теории 
политики – «О гражданине», напечатанную в 1642 году. В 1645 году в 
Париже обосновывается двор изгнанного с родины Чарльза, принца 
Уэльского, будущего короля Карла II. Гоббса назначают его наставником. В 1651 году выходит «Левиафан».
В 1652 году Гоббс возвращается в Англию и вновь поселяется 
в доме Кавендишей. Там он работает над оставшимися частями его 
философской системы – «О теле» (напечатана в 1655 г.), «О человеке» (1659 г.). Остававшиеся ему 20 лет жизни заполнены почти 
непрерывной полемикой по вопросам теологии, политики, теории 
познания... По крайней мере часть ее оказалась довольно тягостной 
для Гоббса. Хотя он был принят при дворе после Реставрации, ему при

ходилось отбиваться от довольно навязчивых обвинений в оппортунизме в период Протектората и даже от утверждений, будто его политическая теория оправдывала подчинение Кромвелю. Трагикомично, но 
королевский цензор запретил публикацию написанного им в 1668 году 
«Бегемота», который задумывался как описание ужасов Английской 
революции 1640–1660 годов.
Вероятно, это были самые крупные неприятности в жизни Гоббса. 
Он скончался в покое зимой 1679 года. Ему исполнился девяносто 
один год.

Политико-философские взгляды

Политическая теория Гоббса – это высокая драматургия. В первом 
акте драмы мы видим людей в «естественном состоянии», которое 
трудно назвать иначе, как антиутопией «золотого века». Их существование ужасно: беспросветная бедность, неустроенность, постоянная 
угроза насильственной смерти. Идет непрерывная «война всех против 
всех». Почему? Потому, что обитатели «естественного состояния» – 
идеальные «экономические человеки» (homo economicus) и в этом 
смысле – идеальные буржуа.
Идеальный «экономический человек» движим прежде всего 
соображениями максимизации собственной выгоды, во-вторых, недоверием к другим, которые постоянно выступают соперниками в 
борьбе за обладание ресурсами (дефицитными всегда, ибо потребности 
современного, т.е. буржуазного, человека растут по мере их удовлетворения), в-третьих, готовностью переступить любые нравственные табу, 
вернее, растворить любую этику в расчете своих прибылей и убытков. 
Ведь «добро и зло, – пишет Гоббс, – суть имена, обозначающие наши 
расположения и отвращения...».
Конечно, «экономический человек» понимает губительность положения, в котором все движимы такой мотивацией и руководствуются 
таким отношением к морали. Он тоже боится смерти (от рук тех, с 
кем он соперничает и кто не доверяют ему так же, как и он – им), ему 
тоже хочется стабильно обладать имеющимися у него или приобретаемыми им благами, наконец, есть дела, в которых ему не обойтись без 
сотрудничества со своими «ближними». Все это, по Гоббсу, «страсти, 
ведущие к миру». Но им противостоят не менее мощные и как бы 
аннигилирующие их «страсти, ведущие к войне» – те, о которых шла 
речь выше. Как здесь быть?

Великое достоинство Гоббса в том, что он не позволяет увернуться от серьезности этого вопроса за счет легковесных и, казалось бы, 
самоочевидных ответов.
Увертка первая. Мы можем сказать: соперничество как экономическая конкуренция – это хорошо, а как перерезание глоток, нарушение 
договоров и обещаний, обман, предательство и т.п. – плохо. Должны 
быть суды, органы правопорядка, наконец, исправительная система, 
где и место тем, кто не в состоянии отличить «хорошее» соперничество 
от «плохого».
Гоббс бы ответил на это: откуда же взять такие суды, органы и 
систему, которые бы беспристрастно устанавливали различие между 
«хорошим» и «плохим» соперничеством и заставляли всех и в равной 
мере его соблюдать? Разве в судах, органах и системе, будь они созданы, 
окажутся люди особой, нечеловеческой природы, т.е. не такие, у которых 
собственный интерес на первом месте (со всеми вытекающими из этого 
и описанными в концепции «войны всех против всех» последствиями)? Фантазии о таких нечеловеческих правителях и судьях – типа 
платоновских философов-царей – совершенно беспочвенны для 
буржуазного мира, в котором «экономический человек» становится 
универсальным (скажем скромнее – доминирующим) человеческим 
типом. Именно поэтому Гоббс с такой решимостью отметает античную 
политическую философию. Именно осознание этого обстоятельства 
делает его первопроходцем политической философии современности. 
Нам, жителям посткоммунистической России, его соображения на сей 
счет должны быть особенно понятны.
Увертка вторая. Мы можем сказать: разве можно представить себе 
нормального человека, напрочь лишенного моральных представлений 
и не руководствующегося ими, хотя бы в какой-то степени, даже в тех 
ситуациях, в которых это противоречит его собственным интересам? 
Такую полную имморальность можно вообразить только у отпетых 
преступников или душевнобольных. Но они – исключение, а не правило. Коли так, то «война всех против всех» – не проблема устройства 
общежития людей как такового, т.е. проблема не политическая, а скорее 
уголовно-административная или медицинская, и затрагивает она не нас 
всех, а лишь особые и сравнительно узкие категории других людей.
Гоббс начал бы свой ответ с легкого согласия с нами. Конечно, 
все люди обладают моральными представлениями о должном и недолжном. Более того, он считал такие представления атрибутами 
естественного разума и, подчеркивая это, называл их «законами природы». Но весь вопрос в том, руководствуются ли люди этими пред

ставлениями на практике, когда, во-первых, они имеют дело с чужими (а в «естественном состоянии» как универсальной модели 
человеческих отношений все – чужаки), во-вторых, если моральные 
предписания оказываются в конфликте с вожделениями. Ответ Гоббса на данный вопрос: «законы природы» «молчат» в «естественном 
состоянии».
Эта метафора «молчания» наполнена глубочайшим смыслом. Мораль «молчит» в нашей практической деятельности, а отнюдь не как 
«внутренний голос». Она молчит именно потому, что то пространство 
новоевропейской жизни, в котором соперничают гоббсовские «человеки», – уже не античный полис, основывающийся на аристотелевской 
«дружбе» граждан, и не средневековое «христианское государство» как 
большая духовная «семья». В отношениях между соперничающими 
чужаками мораль не обладает «прямодействием». Что-то должно дать 
ей практическую силу, сделать действенной для них. Что может быть 
этим «чем-то»? Воля, причем воля коллективная, т.е. политическая.
Здесь корень великой ереси Гоббса в отношении всего предшествующего канона моральной (а она же была политической) философии: 
не политика строится на «моральных основаниях», а сама мораль, в той 
мере, в какой она обладает практической действенностью, – следствие 
политики. Только политика может «разговорить» «законы природы». 
В этом смысле само понятие справедливости, отсутствующее в «состоянии природы», есть произведение политики. Но как возможна 
коллективная воля у эгоистов, коими по определению являются «экономические человеки»? Это становится главной проблемой гоббсовской философии, которую он со всей отчетливостью формулирует уже 
в первой главе «О гражданине»: «Общество образуется при посредстве 
нашей воли...». Воли, заметим себе, а не «интересов» или тем паче – 
«веры» или «дружбы».
Увертка третья. Мы можем сказать: разве не фикция, не плод 
фантазии само «естественное состояние» и присущая ему «война всех 
против всех»? Мыслимо ли, чтобы у людей вообще не было каких-либо 
институтов, так или иначе, пусть очень плохо, но организующих их 
жизнь? Внесоциальное существование людей невозможно, следовательно, Гоббс не просто сильно «преувеличил», но ложно поставил 
исходную проблему (как преодолеть такое состояние?), а потому и 
дальнейшие его рассуждения не имеют отношения к реальной жизни.
В той мере, в какой такое замечание – больше, чем увертка, оно – 
выражение обоснованной консервативной критики либерализма. Модель «естественного состояния», действительно, базируется на инди

видуализме, доведенном до «атомизма»: человек или «человеки» методологически мыслятся вне и до общества, создавая его посредством 
своих волевых усилий и «договора». Давид Юм, Эдмунд Берк, Георг 
Гегель и многие другие философы убедительно показали ложность такого хода мысли. Человек возможен только как общественное существо 
и только будучи носителем тех или иных (коллективных) традиций, 
играющих тем более важную роль в его формировании, чем менее они 
осознаются и волевыми усилиями перекраиваются им. Правда, признав 
справедливость упрека Гоббсу в «методологическом индивидуализме», 
мы тут же должны согласиться с тем, что становится невозможным весь 
либерализм, построенный на идеях «естественных» и «неотчуждаемых» 
прав человека. Ведь такими правами он обладает именно независимо 
от общества, т.е. как внесоциальное существо, что и дает ему основание протестовать, когда общество на них покушается. Здесь мы 
обнаруживаем еще одну примечательную связь Гоббса и либерализма: 
то, в чем он действительно слаб, оказывается в то же время слабостью 
либерализма, точнее, его «естественно-правовой» ветви.
Но позволяет ли данный упрек отмести гоббсовскую концепцию 
«естественного состояния» как теоретически бессысленную вообще? 
Не забудем, что семнадцатый век не имел того исторического сознания, 
которое приходит гораздо позже – с «шотландским просвещением» 
(Юм, Адам Смит, Адам Фергюсон и др.), а затем – с романтиками и 
Гегелем. «Левиафан» – отнюдь не философия истории, драматургия 
преодоления «естественного состояния» – вовсе не показ исторических 
законов образования «современного общества». Все сколько-нибудь 
серьезные его иллюстрации Гоббс брал из современной западноевропейской жизни, обращаясь, казалось бы, к невинным наблюдениям – 
как люди дома запирают сундуки, не доверяя даже своим ближним, 
или как они стремятся путешествовать компаниями, опасаясь разбоя. 
Получается, что «естественное состояние» в его типичных проявлениях – чуть ли не наша повседневность.
«Естественное состояние» – не описание, пусть абстрактнотеоретическое, какой-то эпохи или формы человеческой жизни. Это 
прежде всего аналитическая модель, позволяющая уловить важную 
тенденцию новоевропейской жизни – тенденцию эрозии старых, 
«естественных» этико-религиозных форм регуляции человеческих 
отношений под влиянием нового буржуазного «рационального» индивидуализма, а вместе с ними – и покоящихся на них форм политической и правовой организации. Домысленная «до конца», до своего 

логического предела, которым и оказывается «война всех против всех», 
эта тенденция представала тотальным разрушением самих основ социальной жизни.
Катастрофа Англии в середине семнадцатого века позволяла увидеть реальность этого логического предела и сделать его отправным 
пунктом теоретического построения. Так и поступает Гоббс в своей политической философии, и он прав – не столько теоретически, сколько 
практически, ибо преодоление состояния общественного коллапса и 
есть важнейшая и ключевая задача. Для решения ее мало умозрительно 
философствовать и «объяснять». Нужно действовать! Философия может действовать как пропаганда, призыв, программа действий. И Гоббс 
открыто и честно принимает роль пропагандиста и политического 
стратега. В предисловии к первой своей крупной политической работе 
он пишет: «...Я надеялся, что, узнав и продумав предлагаемое мной 
учение, вы предпочтете переносить некоторые неудобства в частной 
жизни..., а не приводить государство в состояние смуты. Я сделал это 
также для того, чтобы... вы не позволили в дальнейшем честолюбивым 
людям проливать вашу кровь ради приобретения ими власти». И далее 
в том же духе.
Во имя этой цели и разрабатывается Гоббсом теория нового государства. Нового – не в смысле «очередного» и «сменяющего предыдущее», а в смысле беспрецедентности характера этого государства, ибо 
только оно адекватно природе проблем, созданных устремлениями и 
отношениями «экономических человеков». Масштаб и новизну вставших задач Гоббс и передает подчеркиванием искусственного характера 
этого политического образования: Левиафан – искусственный «коллективный человек». Полис был естественным для древних греков, 
христианское государство – для средневековых европейцев. Для современников же Гоббса, «экономических человеков», естественным 
является безгосударственное состояние «войны всех против всех». 
Но в нем невозможно жить. Чтобы жить, они должны совершить 
нечто для себя противоестественное – заняться политикой как целенаправленным и коллективным устроением своего общежития. Они, 
будучи естественным образом частными лицами, должны как-то 
перевернуться и выступить в искусственном для них виде граждан, 
т.е. публично-политических субъектов. Выходит, что возможность 
жить как частные буржуазные лица они могут получить, лишь отрицая себя, лишь создавая такую сферу жизни (политико-правовую 
сферу), в которой отменяются законы их «естественной» буржуазноконкурентной жизни.