Блондель

А.И. Куприн  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

БЛОНДЕЛЬ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

БЛОНДЕЛЬ 

 
На берегу Невы мы сидим в легком, качающемся поплавке–
ресторанчике и едим раков в ожидании скромного ужина. Десять 
с половиной часов вечера, но еще совсем светло. Стоят длительные, томные, бессонные белые ночи – слава и мука Петербурга.  
Нас – пятеро: клоун из цирка Чинизелли, Танти Джеретти с 
женой Эрнестиной Эрнестовной; клоун Джиакомо Чирени (попросту Жакомино) из цирка «Модерн»; ваш покорный слуга и гастролировавший за прошедший сезон в обоих цирках укротитель 
диких зверей Леон Гурвич, чистокровный и чистопородный еврей, единственный в своем племени, кто после пророка Даниила 
занимается этой редкой, тяжелой и опасной профессией.  
Свидание наше лишено обычного непринужденного веселья. 
Оно прощальное перед скорой разлукой. Постоянные большие 
цирки с началом лета прекращают обыкновенную работу, перестающую в эту пору давать необходимый доход. Половина публики разъехалась на дачи и за границу, другая половина развлекается на свежем воздухе в различных кабаре и мюзик–холлах. 
Артисты до начала осени остаются в положении свободных птичек небесных. Те из них, кому случай, талант или удача успели 
сковать прочные, громадные имена, заранее уже запаслись на 
летний сезон ангажементами в богатые губернские города, издавна славящиеся любовью и привязанностью к цирковому искусству. Мелкая рыбешка и униформа пристают к бродячим маленьким циркам – шапито, пользующимся старой доброй репутацией, и проводят трудовое лето под парусиновым навесом, обходя городишки и местечки.  
Правда, работая под шапито, трудно приобрести известность, 
но хорошо уже и то, что в течение трех месяцев тело, мускулы, 
нервы и чувство темпа не отстают от манежной тренировки. Недаром же цирковая мудрость гласит: «Упражнение – отец и мать 
успеха».  
Говорит Гурвич, укротитель зверей. Речь его, как всегда, тиха, 
однообразна и монотонна. Между словами и между предложениями – очень веские паузы. Его редкие жесты – наливает ли он 
себе в стакан из бутылки пиво, закуривает ли он папиросу, передает ли соседу блюдо, указывает ли пальцем на многоводную Неву – спокойны, ритмичны, медленны и обдуманно–осторожны, 

2 

как, впрочем, и у всех первоклассных укротителей, которых сама 
профессия приучает навсегда быть поддельно–равнодушным и 
как бы притворно–сонным. Странно: его неторопливый голос 
как–то гармонично сливается с ропотом и плеском прибрежных 
холодных волн.  
Лицу его абсолютно чуждо хотя бы самое малое подобие мимики. Оно, как камень, не имеет выражения: работа съела его. Со 
всегдашним мертвым, восковым, мраморным лицом и с тем же 
холодным спокойствием он входит в клетку со зверями, защелкивая за собою одну за другой внутренние железные задвижки.  
Он очень редко употребляет в работе шамбарьеры, пистолетные выстрелы, бенгальские огни, и устрашающие крики, и всю 
другую шумливую бутафорию, столь любимую плебейским граденом, расточителем аплодисментов. Гагенбек–старший называл 
его лучшим из современных укротителей, а старший в униформе 
парижского цирка, престарелый мосье Лионель, говорил о нем, 
как об артисте, весьма похожем на покойного великого Блонделя.  
– На ваш вопрос, мадам Эрнестин, – сказал Гурвич, – мне 
очень трудно ответить. Боимся ли мы зверей? Тут все дело в индивидуальности, в характерах, в привычке и навыке, в опытности, в любви к делу и, конечно, уже в психологии зверя, с которым работаешь... Главное же все–таки наличие дара и его размеры, – это уж от бога. Возьмите, например, великого, незабвенного 
и никем не превосходимого Блонделя. Это был истинный бог 
циркового искусства, владевший в совершенстве всеми его видами, родами и отраслями, за исключением клоунады. Это он впервые дерзнул перейти через водопад Ниагару по туго натянутому 
канату, без балансира. Впоследствии он делал этот переход с балансиром, но неся на плечах, в виде груза, любого из зрителей, на 
хладнокровие которого можно было полагаться. После Блонделя 
осталась книга его мемуаров, написанная превосходным языком 
и ставшая теперь большою редкостью. Так, в этой книге Блондель с необыкновенной силой рассказывает о том, как на его вызов вышел из толпы большой, толстый немец, куривший огромную вонючую сигару, как сигару эту Блондель приказал ему немедленно выбросить изо рта и как трудно было Блонделю найти 
равновесие, держа на спине непривычную тяжесть, и как он с 
этим справился. Но на самой половине воздушного пути стало 
еще труднее. Немец «потерял сердце», подвергся ужасу про
3 

странства, лежащего внизу, и ревущей воды. Он смертельно испугался и начал ерзать на Блонделе, лишая его эквилибра.  
– Держитесь неподвижно, – крикнул ему артист, – или я мгновенно брошу вас к чертовой матери!  
И тут настала ужасная минута, когда Блондель почувствовал, 
что он начинает терять равновесие и готов упасть.  
Сколько понадобилось времени, чтобы снова выправить и выпрямить свое точное движение по канату, – неизвестно. Это был 
вопрос небольшого количества секунд, но в книге его этим героическим усилиям отведена целая небольшая страница, которую 
нельзя читать без глубокого волнения, заставляющего холодеть 
сердце. А дальше Блондель рассказывает, что, окончив свой 
страшный переход, он был доставлен кружным путем к месту его 
начала. Надо сказать, что среди многочисленных зрителей находился тогда наследный принц Великобритании, в будущем король Эдуард Седьмой, король между джентльменами и джентльмен между королями. Он был в восторге от подвига Блонделя, 
пожал ему руку и подарил ему на память свои прекрасные золотые часы. Блондель был человек воспитанный и очень любезный. 
Он низко, но свободно поклонился принцу, благодаря его за подарок, и, когда выпрямился, сказал с учтивостью:  
– Я буду счастлив, ваше королевское высочество, если вы соблаговолите сделать мне великую честь, согласившись вместе со 
мною прогуляться таким образом через Ниагару.  
И умный принц не хотел отказом огорчить отважного канатоходца. Он сказал с очаровательной улыбкой:  
– Видите ли, господин Блондель. Я на ваш изумительный переход с великим вниманием смотрел, не пропуская ни одного 
движения, и – пусть это будет между нами – я убедился в том, 
что для выполнения такого головоломного номера мало того, что 
артист отважен, спокоен, хладнокровен и безусловно опытен в 
своем деле. Надо, чтобы и человек, являющийся его живым грузом, обладал хотя бы пассивным бесстрашием. Не так ли? Я же, 
хотя и не считаю себя трусом и не боюсь пространства, но одна 
мысль о том, что случайно могу испортить или затруднить переход, приводит меня заранее в отчаяние. Но вы подождите, господин Блондель. Когда–нибудь в свободные часы я начну усердно 
работать над моим равновесием, и когда, наконец, найду его достойным, то мы с вами непременно отправимся на Ниагару, выждав благоприятное время.  

4 

Да, этот государь имел, без всяких стараний и поз, инстинктивный дар очаровывать людей. Гордый Блондель остался до 
конца своих дней его преданным и восторженным поклонником.  
А теперь еще два слова о Блонделе. Известно, что в числе его 
многих цирковых талантов был и талант укротителя, в котором 
он, как и повсюду, оставил рекорды, до сих пор еще недосягаемые. Так, однажды он держал пари со знаменитым менеджером 
Барнумом в том, что он один войдет в любую клетку со зверями 
какой угодно породы, возраста и степени дрессинга и проведет в 
ней ровно десять минут.  
Нет, то не был спор, в котором на одних весах висело человеческое мясо, а на других ничтожная кучка долларов. Блондель 
настоял на том, чтобы нотариус из Чикаго (где все это происходило) засвидетельствовал в своей конторе все условия пари. 
Блондель поставил со своей стороны такую круглую сумму, которая заставила богатого Барнума поморщиться. Идти вспять ему 
не дозволил его громадный престиж. Также настоял Блондель, 
чтобы в нотариальный акт были внесены следующие условия: a) 
звери должны быть накормлены, по крайней мере, полсуток назад; b) контроль кормления принадлежит помощнику Блонделя; 
c) ввиду крайней опасности номера женщины и дети во время его 
исполнения в манеж не допускаются и d) Блонделю предоставляется выбор костюма.  
Старые свидетели этого безумного пари рассказывали о нем 
потом до конца жизни, как о дерзком и великолепном чуде. Вы, 
господа, конечно, не можете себе представить, какой комплект 
веселеньких зверей распорядился подобрать Барнум, истинный, 
чистокровный американец, человек, начавший свою карьеру чистильщиком сапог и завершивший ее миллиардами долларов, 
субъект железный, холодный и беспощадный.  
Под звуки марша Блондель вошел на арену, и вся публика охнула, как один человек, от удивления.  
Блондель оказался... голым. На нем ничего не было, кроме 
замшевых туфелек и зеленого Адамова листка ниже пояса, в руке 
же он держал зеленую оливковую ветку в половину метра длиною. Звери встретили его молчанием, когда он входил в клетку, 
запирая ее за собою. По–видимому, они были поражены больше, 
чем публика, костюмом нового укротителя и его сверхъестественным спокойствием. Он неторопливо обходил большую клетку, переходя от зверя к зверю. Очевидно, он узнавал в них воспи
5 

тание и дрессинг Гагенбека из Гамбурга, потому что порою на 
тревожные взгляды и движения их ласково говорил по–немецки. 
Молодой крупный азиатский лев рыкнул на Блонделя не злобно, 
но чересчур громко, так что в конюшнях тревожно забились и затопали лошади. Блондель отеческим жестом обвил вокруг звериной морды свою волшебную зеленую ветвь и сказал воркующим, 
приветливым голосом: «О мейн кинд. Браво, шон, браво, шон» (О 
дитя мое. Браво, прекрасно, браво, прекрасно). И лев, умолкнув, 
тяжело пошел следом за ногами Блонделя, как приказчик за строгим хозяином.  
В общем, Блондель пробыл в клетке четверть часа, на пять 
минут дольше условленного. Выходил он из нее не спиною, как 
это делают из осторожности большинство укротителей, а прямо 
лицом к дверям. Таким образом, он не мог заметить того, что заметила публика: одна нервная и злая тигрица, увидев уход укротителя, вдруг стала эластичными беззвучными шагами подкрадываться к нему. Но тот же азиатский лев стал ей поперек дороги и 
угрожающе забил хвостом.  
Когда по окончании сеанса Блонделю сказали об этом в уборной, он ответил беспечно:  
– Иначе и не могло быть. Ведь обходя клетку, я успел взглянуть и на глупую трусливую тигрицу, и на великодушного, благородного льва. Ведь для хорошего укротителя зверей надобны 
два главных качества: абсолютное, почти уродливое отсутствие 
трусости и умение приказывать глазами. Правда, все животные 
любят, чтобы человек говорил с ними, но это – дело второстепенное...  
– Да, великим человеком был этот удивительный француз 
Блондель, сказал Гурвич. – Такие люди рождаются только раз в 
тысячу лет, по особому заказу природы...