Ну, публика!

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НУ, ПУБЛИКА! 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НУ, ПУБЛИКА! 

– Шабаш, не буду больше пить!.. Ни... ни за что! Пора уж за 
ум взяться. Надо работать, трудиться... Любишь жалованье получать, так работай честно, усердно, по совести, пренебрегая покоем и сном. Баловство брось... Привык, брат, задаром жалованье 
получать, а это вот и нехорошо... и нехорошо... 
Прочитав себе несколько подобных нравоучений, обер–
кондуктор Подтягин 
начинает 
чувствовать 
непреодолимое 
стремление к труду. Уже второй час ночи, но, несмотря на это, он 
будит кондукторов и вместе с ними идет по вагонам контролировать билеты. 
– Вашш... билеты! – выкрикивает он, весело пощелкивая щипчиками. 
Сонные фигуры, окутанные вагонным полумраком, вздрагивают, встряхивают головами и подают свои билеты. 
– Вашш... билеты! – обращается Подтягин к пассажиру II 
класса, тощему, жилистому человеку, окутанному в шубу и одеяло и окруженному подушками. – Вашш... билеты! 
Жилистый человек не отвечает. Он погружен в сон. Обер–
кондуктор трогает его за плечо и нетерпеливо повторяет: 
– Вашш... билеты! 
Пассажир вздрагивает, открывает глаза и с ужасом глядит на 
Подтягина. 
– Что? Кто? а? 
– Вам говорят по–челаэчески: вашш... билеты! Па–а–
трудитесь! 
– Боже мой! – стонет жилистый человек, делая плачущее лицо. 
– Господи, боже мой! Я страдаю ревматизмом... три ночи не спал, 
нарочно морфию принял, чтоб уснуть, а вы... с билетом! Ведь это 
безжалостно, бесчеловечно! Если бы вы знали, как трудно мне 
уснуть, то не стали бы беспокоить меня такой чепухой... Безжалостно, нелепо! И на что вам мой билет понадобился? Глупо даже! 
Подтягин думает, обидеться ему или нет, – и решает обидеться. 
– Вы здесь не кричите! Здесь не кабак! – говорит он. 
– Да в кабаке люди человечней... – кашляет пассажир. – Изволь я теперь уснуть во второй раз! И удивительное дело: всю за
2 

границу объездил, и никто у меня там билета не спрашивал, а тут, 
словно чёрт их под локоть толкает, то и дело, то и дело!.. 
– Ну, и поезжайте за границу, ежели вам там нравится! 
– Глупо, сударь! Да! Мало того, что морят пассажиров угаром, 
духотой и сквозняком, так хотят еще, чёрт ее подери, формалистикой добить. Билет ему понадобился! Скажите, какое усердие! 
Добро бы это для контроля делалось, а то ведь половина поезда 
без билетов едет! 
– Послушайте, господин! – вспыхивает Подтягин. – Вы извольте подтвердить ваши доводы! И ежели вы не перестанете 
кричать и беспокоить публику, то я принужден буду высадить вас 
на станции и составить акт об этом факте! 
– Это возмутительно! – негодует публика. – Пристает к больному человеку! Послушайте, да имейте же сожаление! 
– Да ведь они сами ругаются! – трусит Подтягин. – Хорошо, я 
не возьму билета... Как угодно... Только ведь, сами знаете, служба моя этого требует... Ежели б не служба, то, конечно... Можете 
даже начальника станции спросить... Кого угодно спросите... 
Подтягин пожимает плечами и отходит от больного. Сначала 
он чувствует себя обиженным и несколько третированным, потом 
же, пройдя вагона два–три, он начинает ощущать в своей обер–
кондукторской груди некоторое беспокойство, похожее на угрызения совести. 
«Действительно, не нужно было будить больного, – думает он. 
– Впрочем, я не виноват... Они там думают, что это я с жиру, от 
нечего делать, а того не знают, что этого служба требует... Ежели 
они не верят, так я могу к ним начальника станции привести». 
Станция. Поезд стоит пять минут. Перед третьим звонком в 
описанный вагон II класса входит Подтягин. За ним шествует начальник станции, в красной фуражке. 
– Вот этот господин, – начинает Подтягин, – говорят, что я не 
имею полного права спрашивать с них билет, и... и обижаются. 
Прошу вас, господин начальник станции, объяснить им – по 
службе я требую билет или зря? Господин, – обращается Подтягин к жилистому человеку. – Господин! Можете вот начальника 
станции спросить, ежели мне не верите. 
Больной вздрагивает, словно ужаленный, открывает глаза и, 
сделав плачущее лицо, откидывается на спинку дивана. 
– Боже мой! Принял другой порошок и только что задремал, 
как он опять... опять! Умоляю вас, имейте вы сожаление! 

3 

– Вы можете поговорить вот с господином начальником станции... Имею я полное право билет спрашивать или нет? 
– Это невыносимо! Нате вам ваш билет! Нате! Я куплю еще 
пять билетов, только дайте мне умереть спокойно! Неужели вы 
сами никогда не были больны? Бесчувственный народ! 
– Это просто издевательство! – негодует какой–то господин в 
военной форме. – Иначе я не могу понять этого приставанья! 
– Оставьте... – морщится начальник станции, дергая Подтягина за рукав. 
Подтягин пожимает плечами и медленно уходит за начальником станции. 
«Изволь тут угодить! – недоумевает он. – Я для него же позвал 
начальника станции, чтоб он понимал, успокоился, а он... ругается». 
Другая станция. Поезд стоит десять минут. Перед вторым 
звонком, когда Подтягин стоит около буфета и пьет сельтерскую 
воду, к нему подходят два господина, один в форме инженера, 
другой в военном пальто. 
– Послушайте, г. обер–кондуктор! – обращается инженер к 
Подтягину. – Ваше поведение по отношению к больному пассажиру возмутило всех очевидцев. Я инженер Пузицкий, это вот... 
господин полковник. Если вы не извинитесь перед пассажиром, 
то мы подадим жалобу начальнику движения, нашему общему 
знакомому. 
– Господа, да ведь я... да ведь вы... – оторопел Подтягин. 
– Объяснений нам не надо. Но предупреждаем, если не извинитесь, то мы берем пассажира под свою защиту. 
– Хорошо, я... я, пожалуй, извинюсь... Извольте... 
Через полчаса Подтягин, придумав извинительную фразу, которая бы удовлетворила пассажира и не умалила его достоинства, 
входит в вагон. 
– Господин! – обращается он к больному. – Послушайте, господин! 
Больной вздрагивает и вскакивает. 
– Что? 
– Я тово... как его?.. Вы не обижайтесь... 
– Ох... воды... – задыхается больной, хватаясь за сердце. – Третий порошок морфия принял, задремал и... опять! Боже, когда же, 
наконец, кончится эта пытка! 
– Я тово... Вы извините... 

4 

– Слушайте... Высадите меня на следующей станции... Более 
терпеть я не в состоянии. Я... я умираю... 
– Это подло, гадко! – возмущается публика. – Убирайтесь вон 
отсюда! Вы поплатитесь за подобное издевательство! Вон! 
Подтягин машет рукой, вздыхает и выходит из вагона. Идет он 
в служебный вагон, садится изнеможенный за стол и жалуется: 
«Ну, публика! Извольте вот ей угодить! Извольте вот служить, 
трудиться! Поневоле плюнешь на все и запьешь... Ничего не делаешь – сердятся, начнешь делать –тоже сердятся... Выпить!» 
Подтягин выпивает сразу полбутылки и больше уже не думает 
о труде, долге и честности.