Ненастье

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

НЕНАСТЬЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

НЕНАСТЬЕ 

В темные окна стучали крупные дождевые капли. Это был 
один из тех противных дачных дождей, которые обыкновенно, 
раз начавшись, тянутся долго, по неделям, пока озябнувший дачник, привыкнув, не погружается в совершенную апатию. Было 
холодно, чувствовалась резкая, неприятная сырость. Теща присяжного поверенного Квашина и его жена, Надежда Филипповна, 
одетые в ватерпруфы и шали, сидели в столовой за обеденным 
столом. На лице старухи было написано, что она, слава богу, сыта, одета, здорова, выдала единственную дочку за хорошего человека и теперь со спокойною совестью может раскладывать пасьянс; дочь ее, небольшая полная блондинка лет двадцати, с кротким малокровным лицом, поставив локти на стол, читала книгу; 
судя по глазам, она не столько читала, сколько думала свои собственные мысли, которых не было в книге. Обе молчали. Слышался шум дождя, и из кухни доносились протяжные зевки кухарки. 
Самого Квашина не было дома. В дождливые дни он не приезжал на дачу, оставался в городе; сырая дачная погода дурно 
влияла на его бронхит и мешала работать. Он держался того мнения, что вид серого неба и дождевые слезы на окнах отнимают 
энергию и нагоняют хандру. В городе же, где больше комфорта, 
ненастье почти не заметно. 
После двух пасьянсов старуха смешала карты и взглянула на 
дочь. 
– Я загадывала, будет ли завтра хорошая погода и приедет ли 
наш Алексей Степаныч, – сказала она. – Уж пятый день, как его 
нет... Наказал бог погодой... 
Надежда Филипповна равнодушно поглядела на мать, встала и 
прошлась из угла в угол. 
– Вчера барометр поднимался, – сказала она в раздумье, – а 
сегодня, говорят, опять падает. 
Старуха разложила карты в три длинных ряда и покачала головой. 
– Соскучилась? – спросила она, взглянув на дочь. 
– Конечно! 
– То–то я вижу. Как не соскучиться? Уж пятый день его нет. 
Бывало, в мае, самое большое два дня, ну три, а теперь – шутка 
ли? – пятый день! Я ему не жена и то соскучилась. А вчера, как 

2 

сказали мне, что барометр поднимается, я для него, для Алексея 
Степаныча–то, велела цыпленка зарезать и карасей почистить. 
Любит он. Покойный твой отец видеть рыбы не мог, а он любит. 
Всегда с аппетитом кушает. 
– У меня за него сердце болит, – сказала дочь. – Нам скучно, а 
ведь ему, мама, еще скучнее. 
– Еще бы! День–денской по судам, а ночью, как сыч, один в 
пустой квартире. 
– И что ужасно, мама, он там один, без прислуги, некому самовар поставить или воды подать. Почему бы не нанять на летние месяцы лакея? Да и вообще к чему эта дача, если он не любит? Говорила ему – не нужно, так нет. «Для твоего, говорит, 
здоровья». А какое мое здоровье? Я и болею–то оттого, что он 
из–за меня такие муки терпит. 
Глядя через плечо матери, дочь заметила ошибку в пасьянсе, 
нагнулась к столу и стала поправлять. Наступило молчание. Обе 
глядели в карты и воображали себе, как их Алексей Степаныч 
один–одинешенек сидит теперь в городе, в своем мрачном, пустом кабинете и работает, голодный, утомленный, тоскующий по 
семье... 
– А знаешь что, мама? – сказала вдруг Надежда Филипповна, и 
глаза ее засветились. – Если завтра будет такая же погода, то я с 
утренним поездом поеду к нему в город! По крайней мере я хоть 
об его здоровье узнаю, погляжу на него, чаем его напою. 
И обе стали удивляться, как эта мысль, такая простая и легко 
исполнимая, раньше не приходила им в голову. До города всего 
полчаса езды, да потом на извозчике минут двадцать. Они поговорили еще немного и, довольные, легли спать, вместе в одной 
комнате. 
– Охо–хо–хо... Господи, прости нас грешных! – вздохнула старуха, когда часы в зале пробили два. – Не спится! 
– Ты не спишь, мама? – спросила дочь шёпотом. – А я всё об 
Алеше думаю. Как бы он своего здоровья не испортил в городе! 
Обедает он и завтракает бог знает где, в ресторанах да в трактирах. 
– Я и сама об этом думала, – вздохнула старуха. – Спаси и сохрани, царица небесная. А дождь–то, дождь! 
Утром дождь уже не стучал в окна, но небо по–вчерашнему 
было серо. Деревья стояли печальные и при каждом налете ветра 
сыпали с себя брызги. Следы человеческих ног на грязных тро
3 

пинках, канавки и колеи были полны воды. Надежда Филипповна 
решила ехать. 
– Кланяйся же ему, – говорила старуха, укутывая дочь. – Скажи, чтоб не очень–то по своим судам... И отдохнуть надо. Пускай, когда на улицу выходит, шею кутает: погода – спаси бог! Да 
возьми ему туда цыпленка; домашнее, хоть и холодное, а всё же 
лучше, чем в трактире. 
Дочь уехала, сказав, что вернется с вечерним поездом или завтра утром. 
Но вернулась она гораздо раньше, перед обедом, когда старуха 
сидела у себя в спальне на сундуке и, подремывая, придумывала, 
что бы такое изжарить к вечеру для зятя. 
Дочь, войдя к ней в комнату, бледная, расстроенная, и не сказав ни слова, не снимая шляпы, опустилась на постель и прислонилась головой к подушке. 
– Да что с тобой? – изумилась старуха. – Отчего так скоро? 
Алексей Степаныч где? 
Надежда Филипповна подняла голову и сухими, умоляющими 
глазами поглядела на мать. 
– Он обманывает нас, мама! – проговорила она. 
– Да что ты, Христос с тобой! – испугалась старуха, и с ее головы сполз чепец. – Кто станет нас с тобой обманывать? Помилуй, господи! 
– Он обманывает нас, мама! – повторила дочь, и подбородок у 
нее задрожал. 
– Откуда ты взяла? – крикнула старуха, бледнея. 
– Наша квартира заперта. Дворник говорит, что в эти пять 
дней Алеша ни разу домой не приходил. Он не дома живет! Не 
дома! Не дома! 
Она замахала руками и громко заплакала, произнося только: 
– Не дома! Не дома! 
С нею сделалась истерика. 
– Что же это такое? – бормотала старуха в ужасе. – Ведь он же 
писал третьего дня, что из дому не выходит! Ночует он где? Святители угодники! 
Надежда Филипповна ослабела и не могла даже снять с себя 
шляпу. Точно ей дали дурману, она бессмысленно поводила глазами и судорожно хватала мать за руки. 
– Нашла кому поверить: дворнику! – говорила старуха, суетясь около дочери и плача. – Экая ревнивая! Не станет он обма
4 

нывать... Да и как он смеет обманывать? Разве мы какие–нибудь? 
Мы хоть и купеческого звания, а он не имеет права, потому что 
ты ему законная жена! Мы жаловаться можем! Я за тобой двадцать тысяч дала! Ты не бесприданница! 
И старуха сама разрыдалась и махнула рукой, и тоже ослабела, 
и легла на свой сундук. Обе они не заметили, как на небе показались голубые пятна, разредились облака, как в саду по мокрой 
траве осторожно скользнул первый луч, как повеселевшие воробьи запрыгали около луж, в которых отражались бегущие облака. 
К вечеру приехал Квашин. Перед выездом из города он побывал у себя на квартире и узнал от дворника, что в его отсутствие 
приезжала жена. 
– А вот и я! – сказал он весело, входя в комнату тещи и делая 
вид, как будто не замечает заплаканных, суровых лиц. – А вот и 
я! Пять суток не видались! 
Он быстро поцеловал руки жене и теще и, с видом человека, 
который рад, что покончил с тяжелой работой, повалился в кресло. 
– Уф! – сказал он, выпуская из легких весь воздух. – То есть, 
вот как замучился! Едва сижу! Почти пять суток... день и ночь 
жил, как на бивуаках! На квартире ни разу не был, можете себе 
представить! Всё время возился с конкурсом Шипунова и Иванчикова, пришлось работать у Галдеева, в его конторе, при магазине... Не ел, не пил, спал на какой–то скамейке, весь иззябся... 
Минуты свободной не было, некогда было даже у себя на квартире побывать. Так, Надюша, я и не был дома... 
И Квашин, держась за бока, точно у него от работы болела поясница, искоса поглядел на жену и тещу, чтобы узнать, как подействовала его ложь, или, как он сам называл, дипломатия. Теща 
и жена поглядывали друг на друга с радостным изумлением, как 
будто нежданно–негаданно нашли драгоценность, которую потеряли... Лица у них сняли, глаза горели... 
– Голубчик ты мой, – заговорила теща, вскакивая, – что же это 
я сижу? Чаю! Скорей чаю! Может, есть хочешь? 
– Конечно, хочет! – сказала жена, срывая с своей головы платок, смоченный в уксусе. – Мама, подавайте скорей вино и закуску! Наталья, собирай на стол! Ах, боже мой, ничего не готово! 
И обе, испуганные, счастливые, засуетились, забегали по комнатам. Старуха не могла уже без смеха глядеть на дочь, которая 

5 

оклеветала ни в чем не повинного человека, а дочери было совестно... 
Скоро стол был накрыт. Квашин, от которого пахло мадерой и 
ликерами и который еле дышал от сытости, жаловался на голод, 
насильно жевал и всё говорил про конкурс Шипунова и Иванчикова, а жена и теща не отрывали глаз от его лица и думали: 
«Какой он у нас умный, ласковый! Какой он красивый!» 
«Важно! – думал Квашин, ложась после ужина на большую 
пухлую перину. – Хоть и купчихи они, хоть Азия, а всё же есть 
своеобразная прелесть, и день–два в неделю можно провести 
здесь со вкусом...» 
Он укрылся, согрелся и проговорил, засыпая: 
– Важно!