Невинные рассказы, Наш дружеский хлам

М.Е. Салтыков-Щедрин 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

НАШ ДРУЖЕСКИЙ 
ХЛАМ 

 
 
 
 

НЕВИННЫЕ РАССКАЗЫ 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

НАШ ДРУЖЕСКИЙ ХЛАМ 

 
Когда мы, губернские аристократы, собираемся друг у друга 
по вечерам, какого рода может быть у нас между собою беседа? 
Перемываем ли мы косточки своих ближних, беседуем ли о существе лежащих на нас обязанностей, сообщаем ли друг другу о 
наших служебных и сердечных bonnes fortunes1, о том, например, 
что сегодня утром был у нас подрядчик Скопищев, а завтра мы 
ждем заводчика Белугина и проч. и проч.? 
На все эти вопросы я с гордостью могу отвечать, что обыденная, будничная жизнь не составляет и не может составлять достойной канвы для наших салонных разговоров. Утром, запершись 
в своих жилых комнатах, мы можем, la rigueur2, переворачивать 
наше грязное белье, беседовать с нашими секретарями и принимать различного рода антрепренеров, но с той минуты, как мы 
покидаем жилые комнаты и являемся в наши салоны, все эти неопрятности мгновенно исчезают, подобно тому как исчезают 
клопы и другие насекомые, гонимые светом дня. Как люди благовоспитанные, мы являемся в наши салоны не иначе, как во 
фраках, и очень хорошо понимаем, что, находясь в обществе, не 
имеем права тревожить чье-либо обоняние эманациями нашего 
заднего двора. 
Да и какой интерес могло бы представлять для нас это переворачиванье домашнего хлама, когда нам до такой степени известны и переизвестны все наши маленькие делишки, наши карманные скорби и любостяжательные радости, что мы, как древние 
авгуры, взглянуть друг на друга без того не можем, чтоб не расхохотаться? 
Если я, например, встречаю на улице его превосходительство 
Ивана Фомича и вижу, что в очах его плавает маслянистая влага, 
а сам он при встрече со мной покрывается пурпуром стыдливости 
и смотрит на меня с каким-то детским простодушием, как будто 
хочет сказать: «Посмотри, как я невинен! и посмотри, как хороша 

                                                 
1 удачах. 
 
2 в крайнем случае. 
 

2 

природа и как легка жизнь для чистых сердцем!» — то я положительно знаю, что и этот пурпур, и эта влага блаженства, и эта ясность души происходят совсем не оттого, что его превосходительство был на секретном любовном свидании, а оттого, что в 
том заведении, в котором он состоит аристократом, происходили 
сего числа торги. И по степени влажности глаз, и по большей или 
меньшей невинности их выражения я безошибочно заключаю о 
степени успешности торгов… К чему, скажите на милость, были 
бы тут вопросы, вроде: «Как поживаете, каково прижимаете?» К 
чему тут ласки, коварства и уверения, если я определительно вижу, что сей человек счастлив, что душа его полна музыки и что 
весь он погружен в какие-то сладкие, неземные созерцания? И 
действительно, встречи наши происходят в молчании; он посмотрит на меня ласково и признательно, я взгляну на него симпатически; он скажет: «Гм!», и я скажу: «Гм!»… и мы расходимся каждый по своему делу. 
Или, например, когда я вижу другого аристократа, генерала 
Голубчикова, пробирающегося часов в шесть пополудни бочком 
по темному переулку и робко при этом озирающегося, то положительно могу сказать, что генерал пробирается не к кому другому, а именно к привилегированной бабке Шарлотте Ивановне. 
Хотя же его превосходительство, заметив меня, и начинает помахивать тросточкой, делая вид, что он гуляет, но я отнюдь не отважусь предложить ему пройтись вместе со мною, потому что 
твердо знаю, что такого рода предложение вконец уязвит его пылающее сердце. Руководясь этою мыслью, я прикасаюсь слегка к 
полям моей шляпы и говорю: «Гм!» Генерал, который в другое 
время тоже ответил бы мне la militaire1, в настоящем случае считает неизлишним снять с головы своей шляпу совершенно (не погуби! дескать), и тоже говорит: «Гм!»… и мы расходимся. А между тем дорогой воображение уже рисует передо мной образы. С 
одной стороны я вижу маленького генералика, совершенно пропадающего в объятиях дебелой привилегированной бабки, а с 
другой стороны величественную и не менее дебелую генеральшу, 
спокойно предающуюся дома послеобеденному сну и вовсе не 
подозревающую, что ее крошечный Юпитерик нашел в захолу
                                                 
1 по-военному. 
 

3 

стье какую-то вольного поведения Ио и воспитывает ее в явный 
ущерб своей Юноне. 
И еще, например, если я вижу в восемь часов утра известного 
подрядчика Скопищева, стучащегося в двери дома, занимаемого 
капитаном Малаховичем, то отнюдь не думаю, что Скопищев 
очутился здесь ни свет ни заря затем только, чтоб узнать о здоровье супруги и детей пана Малаховича, но с полною достоверностью заключаю, что ранний визит этот имеет тесную связь с постройкой земляной дамбы в городе***. При этом в уме моем естественно возникает вопрос: «Если от пятнадцати тысяч отделить 
двадцать процентов, то какая составится из этого сумма?» И в это 
самое время, поравнявшись с капитанскою квартирой, я усматриваю в одном из окон толстенькую фигуру, к чему-то канальски 
прислушивающуюся. Заметив меня, капитан несколько краснеет 
(вероятно, оттого, что я увидел его в утреннем неглиже), произносит: «Гм!» — и поспешно удаляется от окна. 
— То-то «гм!», — произношу и я в свою очередь и продолжаю 
идти своею дорогой. 
Скажите на милость, к чему же было бы нам беседовать о том, 
для уразумения чего достаточно одного движения губ, одной мимолетной искры в глазах, одного помавания головы? 
И действительно, канвою для наших разговоров служат предметы, несравненно более возвышенные. Надо вам сказать, благосклонный читатель, что хотя мы и называемся «губернскими аристократами», но, к великому прискорбию, аристократичность 
наша довольно сомнительная. Мы, что называется, аристократы с 
подлинцою. Отечеством большей части из нас служили четвертые этажи тех поражающих опрятностью казенных зданий, которые во множестве украшают Петербург и в которых благополучно процветают всех возможных видов и цветов экзекуторы и экспедиторы. Там мы увидели свет, там возросли и воспитывались, и 
если сам Петербург способен производить только чиновников и 
болотные испарения, то можно себе вообразить, на производство 
какого рода изделий способны упомянутые выше четвертые этажи? И действительно, мы вполне прошли всю суровую школу 
безгласности и смиренномудрия; мы были по очереди и секретарями и приказчиками у имеющих власть людей, и поставщиками 
духов, собачек и румян у их жен, и забавою у их гостей. Мы безмерно радовались и безобразию наших носов, и геморроидальному цвету наших лиц, потому что все это составляло предмет за
4 

бавы и увеселения для наших благодетелей и вместе с тем заключало в себе источник нашего будущего благополучия — нашу 
фортуну и нашу каррьеру!! Наконец, после долгих лет терпения и 
томных искательств, мы получили дипломы на звание губернских 
аристократов с правом володеть сколько душе угодно. Поначалу 
свежий воздух провинции сшиб было нас с ног, однако, свыкшись с малолетства со всякого рода огнепостоянностями, мы устояли и здесь, и мало того, что устояли, но даже озаботились устроить вокруг себя ту самую атмосферу, которая всечасно напоминает нашим носам передние наших благодетелей. Очевидно, 
что при таком направлении умов все наши симпатии, все вздохи 
и порывания должны стремиться к нему, к этому милому Петербургу, где проведена была наша золотушная молодость и где у 
каждого из нас имеется по крайней мере до двадцати пяти штук 
приятельски знакомых начальников отделения. 
Дни прихода петербургской почты бывают в нашем обществе 
днями какой-то тревожной и вместе с тем восторженной деятельности. Это и понятно, потому что в эти дни мы получаем письма 
от наших приятелей — начальников отделения. Мы поспешаем 
друг к другу, чтоб поделиться свежими вестями, и вот образуется 
между нами живая и интимная беседа. 
— Ну что, ваше превосходительство, — спрашиваю я у генерала Голубчикова, — получили что-нибудь из столицы? 
— Как же-с, как же-с, ваше превосходительство! — отвечает 
генерал, потирая руки, — граф Петр Васильевич не оставляеттаки меня без приятных известий о себе.. 
— Так вы получили письмо от самого графа? — спрашиваю я, 
несколько подзадоренный. 
— Мм… да, — отвечает генерал таким тоном, как будто ему 
на все наплевать, — граф частенько-таки изволит переписываться 
со мной! 
— Мм… да, — произношу я и, в свою очередь, не желая уступить генералу Голубчикову, еще с большим равнодушием прибавляю: — А я так получил письмо от князя Николая Андреича… 
Каждую почту пишет! даже надоел старик! 
И если при этом я положительно убежден, что генерал Голубчиков соврал постыднейшим образом, то генерал, с своей стороны, столь же положительно убежден, что и я соврал не менее постыдно, что не мешает нам, однако, остаться совершенно довольными нашим разговором. 

5 

— Скажите пожалуйста! — удивляется в другом углу его превосходительство Иван Фомич, слушающий чтение какого-то 
письма. 
— «…Внушили себе, будто на лбу ихнем фиговое дерево произрастает, и никто сей горькой мысли из ума их сиятельства изгнать не может», — раздается звучный голос статского советника 
Генералова, читающего вслух упомянутое письмо. 
— Да правда ли это? от кого вы получили это письмо? — сыплются с разных сторон вопросы. 
— От экзе… от директора, — скороговоркой поправляется 
статский советник Генералов, поспешно пряча письмо в карман. 
— А крепкий был старик! — говорит генерал Голубчиков, которого, как не служащего под начальством таинственного «их 
сиятельства», описанное выше происшествие интересует только с 
психической точки зрения. 
— Н-да… крепкий… — в раздумье и словно машинально повторяет недавно определенный молодой председатель Курилкин, 
при чтении письма как будто струсивший и побледневший. 
— Я с князем еще в то время познакомился, — ораторствует 
генерал Голубчиков, — когда столоначальником в департаменте 
служил. И представьте себе, какой однажды со мной случай 
был… 
— Н-да, случай!.. — повторяет Курилкин, у которого уже помутились взоры от полученного известия. 
— Вы как будто нездоровы, Иван Павлыч? — обращается с 
участием к Курилкину Иван Фомич. 
— Нет… я ничего, — скороговоркой отвечает Курилкин, — au 
fait1, что мне князь? 
— «Что он Гекубе, что она ему»? — раздается сзади шепот титулярного советника Корепанова, принимаемого, несмотря на 
свой чин, в нашем маленьком аристократическом кружке за 
comme il faut2, но, к сожалению, разыгрывающего неприятную 
роль какого-то губернского Мефистофеля. 

                                                 
1 в сущности. 
 
2 благовоспитанного. 
 

6 

— Да-с, так вот какой у нас с князем случай был, — продолжает генерал Голубчиков, — вхожу я однажды в приемную к 
князю, только вижу — сидит дежурный чиновник, а лицо незнакомое. Признаюсь, я еще в то время подумал: «Что это за чиновник такой? как будто дежурный, а лицо незнакомое?» Ну-с, хорошо, подхожу я к этому чиновнику и говорю: «Доложите их 
сиятельству, что явился такой-то». — «Не принимают, говорит, 
их сиятельство нездоровы». Ну, а я с графом был всегда в коротких отношениях, следственно, для меня слово «не принимают» не 
существовало… Вот и пришла мне в голову мысль: дай-ка, думаю, подтруню над молодым человеком, — и, знаете, пресерьезно этак говорю ему: «Жаль, говорю, очень жаль, что не принимают». — «Да-с, говорит, не принимают». Только можете себе 
представить, в это самое время распахивается дверь кабинета, и 
выходит оттуда камердинер князя, Павел Дорофеич… знаете 
Павла Дорофеича? 
— Знаем! знаем! Павла Дорофеича целый Петербург знает! — 
кричим мы как-то особенно радостно. 
— А из-за Павла Дорофеича выглядывает и сам князь. «А, говорит, это ты, Гаврил Петрович! а меня, брат, сегодня «прохлады» совсем замучили (он «это» прохладами называл), так я не велел никого принимать… Ну, а тебя можно!..» Только, можете себе представить, какую изумленную физиономию скорчил при 
этом дежурный чиновник! 
— Да, интересный случай! — замечает статский советник Генералов, сладко вздыхая. 
— Случай с запахом, — перебивает Корепанов. 
— Предобрый старик! — говорит его превосходительство 
Иван Фомич, поспешая заглушить своим голосом неприятную 
заметку Корепанова. 
— Добрый, именно добрый! — не смущаясь, продолжает генерал Голубчиков, — и какое доверие ко мне имел, так это даже 
непостижимо! Бывало, сидим мы с глазу на глаз: я бумаги докладываю, он слушает. «А что, Гаврил Петрович, — вдруг скажет, — 
прикажи-ка, брат, мне трубку подать!» Ну, я, разумеется, сейчас 
брошусь: сам все это сделаю, сам набью, сам бумажку зажгу, сам 
подам… И что ж вы думаете, господа? даже никакой я в это время робости не чувствовал! — точно вот с своим братом, начальником отделения, беседуешь! Он трубочку покуривает, а я бума
7 

ги продолжаю докладывать… просто как будто ничего не бывало! 
— Жаль, очень жаль будет, если этакого человека лишится 
отечество! — говорит Иван Фомич. 
— Н-да… отечество! — повторяет Курилкин, по-видимому 
возвратившийся к прежнему раздумью. 
— А еще говорят, что вельможи все горды да неприступны! — 
продолжает Иван Фомич, — ничуть не бывало! 
— Это говорят те, ваше превосходительство, — весьма основательно замечает генерал Голубчиков, — которые настоящих-то 
вельмож и в глаза не видали. А вот как мы с вами и в халатике с 
ними посиживали, и трубочки покуривали, так действительно 
можем удостоверить, что вся разница между вельможей и обыкновенным человеком только в том состоит, что у вельможи в обхождении аромат какой-то есть… 
— «Прохлады»! — ворчит сквозь зубы Корепанов. 
— Наш князь, — вступается статский советник Генералов, — 
так тот больше все левой рукой действует. И на стул левой рукой 
указывает, и подает все левую руку. 
— А что вы думаете? — говорит генерал Голубчиков, — ведь 
это именно правда, что у вельмож левая рука всегда как-то более 
развита! 
— Я полагаю, что в этом свой расчет есть, — глубокомысленно замечает Иван Фомич. 
— То есть не столько расчет, сколько грация, — возражает 
Голубчиков. 
— Никак нет-с, ваше превосходительство, не грация, а именно 
расчет-с. 
— Нет… зачем же непременно «расчет»? Я, напротив того, 
положительно убежден, что грация, — говорит Голубчиков, задетый за живое настойчивостью Ивана Фомича. 
— А я, напротив того, положительно убежден , что расчет, и 
имею на это доказательства. 
— Это очень любопытно! 
— И именно я полагаю, что всякий вельможа хочет этим дать 
понять, что правая рука у него занята государственными соображениями. 
— Ну-с… а левая рука тут зачем-с? 
— А левая рука, как свободная от занятий, предлагается посетителям-с… 

8 

— Ну-с… а дальше что-с? 
— Ну-с, а дальше то же самое! 
— Та-а-к-с! 
С прискорбием мы замечаем, что генералы наши не прочь посчитаться друг с другом. Известно нам, что между ними издревле 
существует худо скрытая вражда, основанием которой служит 
взаимное соперничество по части знакомства с вельможами. Поэтому, хотя мы и питаем надежды на деликатность генерала Голубчикова, но вместе с тем чувствуем, что еще одна маленькая 
капелька, и генеральское сердце безвозвратно преисполнится 
скорбью. Действительно, он взирает на Ивана Фомича с кротким, 
но горестным изумлением; Иван же Фомич не только не тронут 
этим, но, напротив того, устроил руки свои фертом и в этом положении как будто посмеивается над всеми громами и молниями. 
Положение делается до такой степени натянутым, что статский 
советник Генералов считает своею обязанностью немедленно 
вмешаться в это дело. 
— Я думаю, ваше превосходительство, — обращается он к генералу Голубчикову, — что и в самой грации может быть расчет, 
точно так же как и в расчете может быть грация… 
— Дело возможное! — отвечает генерал холодно, явно показывая, что он старый воробей, которого никакими компромиссами не надуешь. 
Разговор снова заминается, и все мы чувствуем себя несколько 
сконфуженными. Холодность генерала свинцовой тучей легла на 
наше общество, и нет, кажется, столь сильного солнечного луча, 
который мог бы с успехом разбить эту тучу. Мы все знаем, что 
Голубчиков преамбициозный старик и что едва ли он не единственный из наших аристократов, о котором мы с уверенностью 
можем сказать, что он в один платок с вельможами сморкается. 
Все мы, прочие, в этих случаях более или менее прилыгаем, и если уверяем иногда, что при таких-то обстоятельствах такой-то 
князь сказал нам «ты» и назвал «любезнейшим», то этому можно 
верить и не верить. Но генерал Голубчиков действительно вполне 
чист в этом отношении, и если уж скажет, например, что однажды в его присутствии князь Петр Алексеевич учинил декольте, то 
никто не имеет повода усумниться, что это именно так и было. 
«И для чего бы Ивану Фомичу не уступить! — думаем мы, внутренно соболезнуя о происшедшем, — с одной стороны, Ивану 
Фомичу следовало бы сделать небольшую уступочку, а с другой, 

9 

и 
генералу 
не 
мешало 
бы 
взглянуть 
на 
дело 
поснисходительнее… и все было бы ладно, все было бы смирно и 
мирно и очень хорошо — так-то! А то вот дернула нелегкая — 
ахти-хти-хти!» Но покуда мы только рассуждаем, статский советник Генералов уже принимает действительные меры к замирению враждующих сторон. Он прежде всего начинает заигрывать с генералом Голубчиковым, как наболее неподатливым. 
— Не получили ли чего-нибудь от графа насчет «этого» (крестьянского) дела, ваше превосходительство? — спрашивает он. 
— Получил-с, — упорствует генерал в холодности. 
— Ваше превосходительство всегда самые верные сведения 
иметь изволите, — не менее упорно продолжает заигрывать Генералов. 
— Сам по себе я никаких сведений не имею, но конечно… доверие его сиятельства… одним словом, могу-таки в некоторых 
делах посодействовать… 
— Как же-с, как же-с, ваше превосходительство! — ведь вы с 
графом-то даже несколько «свои»? 
— Даже и не несколько, — отвечает генерал, постепенно 
смягчаясь, — потому что моя Анна Федоровна положительным 
образом приходится внучатной племянницей Прасковье Ивановне, а Прасковья Ивановна, как вам известно… 
— Да, если кто заслужить у графа желает, так это именно что 
стоит только к Прасковье Ивановне дорогу найти! — восклицаем 
мы хором. 
— И представьте, что я открыл это родство совершенно случайно! Однажды прихожу к Прасковье Ивановне по хозяйственным ее делам, а ей вдруг и приди на мысль спросить меня; «А 
что, говорит, ты женат или холостой?» — «Женат, говорю, ваше 
сиятельство, на Греховой». — «Ах, говорит, да ведь жена-то твоя 
мне внучатной племянницей приходится!» Начали мы тут разбирать да распутывать — ан и открылось! А не приди ей на мысль 
спросить меня, так бы оно и осталось под спудом… 
Хотя мы неоднократно уже слышали этот анекдот, но считаем 
долгом и на сей раз выслушать его с полным благоговением. Вообще, ничто так не услаждает наших досугов, как разбор родства 
и свойства сильных мира сего. По-видимому, это весьма мало до 
нас касается, потому что собственно наши родственники суть экзекуторы и экспедиторы, но таково уже свойство людей происхождения благородного, что они постоянно стремятся к сферам 

10