Мои знакомцы. Княжна Анна Львовна

М.Е. Салтыков-Щедрин 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

КНЯЖНА АННА 
ЛЬВОВНА 

 
 
 
 

МОИ ЗНАКОМЦЫ 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

КНЯЖНА АННА ЛЬВОВНА 

 
Княжне Анне Львовне скоро минет тридцать лет. Она уже довольно отчетливо сознает, что надежда – та самая, которая утешает царя на троне и земледельца в поле, – начинает изменять ей. 
Прошла пора детских игр и юношеских увлечении, прошла пора 
жарких мечтаний и томительных, но сладостных надежд. Наступает пора благоразумия. Княжна понимает все это и, повидимому, покоряется своей судьбе; но это только по-видимому, 
потому что жизнь еще сильным ключом бьет в ее сердце и громко 
предъявляет свои права. По этой же самой причине положение 
княжны делается до крайности несносно. Она чувствует, что 
должна отказаться от надежды, и между тем надежда ни на минуту не оставляет ее сердца… Чаще и чаще она задумывается; глаза 
ее невольно отрываются от работы и пристально всматриваются в 
даль; румянец внезапно вспыхивает на поблекнувших щеках, и 
даже губы шевелятся. Должно полагать, что в эти минуты она 
бывает очень счастлива. Когда ее папа, князь Лев Михайлович, 
старичок весьма почтенный, но совершенно не посвященный в 
тайны женского сердца, шутя называет ее своею Антигоной, то 
на губах ее, силящихся изобразить приятную улыбку, образуется 
нечто кислое, сообщающее ее доброму лицу довольно неприятное выражение. Нередко также, среди весьма занимательного 
разговора с наиостроумнейшим из крутогорских кавалеров, с 
княжной вдруг делается нервный припадок, и она начинает плакать. «Антигоне мужа хочется!» – говорят при этом крутогорские 
остряки. 
Княжна вообще отличная девушка. Она очень умна и приветлива, а добра так, что и сказать нельзя, и между тем – странное 
дело! – в городе ее не любят, или, лучше сказать, не то что не 
любят, а как-то избегают. Говорят, будто сквозь ее приветливость 
просвечивает холодность и принужденность, что в самой доброте 
ее нет той симпатичности, той страстности, которая одна и составляет всю ценность доброты. Все в ней как будто не докончено; движения не довольно мягки, не довольно круглы; в голосе 
нет звучности, в глазах нет огня, да и губы как-то уж чересчур 
тонки и бледны. «А все оттого, что надо Антигоне мужа!» – замечают те же остряки. 

2 

Княжна любит детей. Часто она затевает детские вечеринки и 
от души занимается маленькими своими гостями. Иногда случается ей посадить себе на колени какого-нибудь туземного малютку; долго она нянчится с ним, целует и ласкает его; потом как 
будто задумается, и вдруг начнет целовать, но как-то болезненно, 
томительно. «Ишь как ее разобрало! – глубокомысленно замечают крутогорцы, – надо, ох, надо Антигоне мужа!» 
Княжна любит природу – оттого что ей надо мужа; она богомольна – оттого что вымаливает себе мужа; она весела – потому 
что надеется найти себе мужа; скучна – оттого что надежда на 
мужа обманула ее… везде муж! 
Слово «муж» точит все существование княжны. Она читает 
его во всех глазах; оно чудится ей во всяком произнесенном слове… И что всего грустнее, это страшное слово падает не на здоровый организм, а на действительную рану, рану глубокую и 
вечно болящую. Княжна усиливается забыть его, усиливается закалить свои чувства, потерять зрение, слух, вкус, обоняние и осязание, сделаться существом безразличным, но все усилия напрасны. «Кому ты дала радость? Кого наделила счастьем? Кого успокоила? Чье существование просветлено тобой? Кому ты нужна?» 
– шепчет ей и днем и ночью неотступный голос, посильнее голоса крутогорских остряков. И напрасно княжна хочет обмануть себя тем, что она нужна папаше. Тот же голос твердит ей: «Господи! как отрадно, как тепло горит в жилах молодая кровь! как порывисто и сладко бьется в груди молодое сердце! как освежительно ласкает распаленные страстью щеки молодое дыханье! 
Сколько жизни, сколько тепла… сколько любви!» 
И княжна невольно опускает на грудь свою голову. «И как хорош, как светел божий мир! – продолжает тот же голос. – Что за 
живительная сила разлита всюду, что за звуки, что за звуки носятся в воздухе!.. Отчего так вдруг бодро и свежо делается во 
всем организме, а со дна души незаметно встают все ее радости, 
все ее светлые, лучшие побуждения!» 
Очевидно, что такие сафические мысли могут осаждать голову 
только в крайних и не терпящих отлагательства «случаях». 
Княжна плачет, но мало-помалу источник слез иссякает; на сцену 
выступает вся желчь, накопившаяся на дне ее тридцатилетнего 
сердца; ночь проводится без сна, среди волнений, порожденных 
злобой и отчаяньем… На другой день зеркало имеет честь докла
3 

дывать ее сиятельству, что их личико желто, как выжатый лимон, 
а глаза покрыты подозрительною влагой… 
Княжна попала в Крутогорск очень просто. Папаша ее, промотавши значительное состояние, ощутил потребность успокоиться 
от треволнений света и удалиться из столицы, в которой не имел 
средств поддерживать себя по табели о рангах. После идеи о муже идея о бедности была самою мучительною для княжны; наклонности к роскоши и всякого рода удобствам до того впились в 
нее и срослись со всем ее существом, что скромная действительность, которая ждала ее в Крутогорске, раздражала ее. Все здесь 
было как-то не по ней: общество казалось тяжелым и неуклюжим; в домах все смотрело неопрятно; грязные улицы и деревянные тротуары наводили уныние; танцевальные вечера, которые 
изредка назначались в «благородном» собрании, отличались безвкусием, доходившим до безобразия… 
Такая полная невозможность утопить гнетущую скуку в тех 
простых и нетрудных удовольствиях света, которые в столице так 
доступны для всякой порядочной женщины, вызвала в сердце 
княжны потребность нового для нее чувства, чувства дружбы и 
доверчивости. 
К сожалению, хотя, быть может, и не без тайного расчета, выбор ее пал на сумрачнейшую из крутогорских сплетниц, вдову 
умершего под судом коллежского регистратора, Катерину Дементьевну Шилохвостову. Катерина Дементьевна с юношеских 
лет посвятила свою особу возделыванию вертограда добродетелей, к которым, как дама, оскорбленная судьбой, питала чрезмерную склонность. Добродетели эти заключались преимущественно 
в различного рода чувствах преданности и благоговения, предметы которых благоразумно избирались ею между губернскими тузами. Нет сомнения, что известная всему миру пресыщенность 
носов наших губернских аристократов, оказывающая чувствительность лишь к острым и смолистым фимиамам, всего более 
руководила Катерину Дементьевну в этом выборе. Удостоенная 
интимных сношений с княжной, она нашла, что ее сиятельство в 
себе одной соединяет коллекцию всех женских совершенств. 
Оказывалось, например, что «таких ручек и ножек не может быть 
даже у принцессы»; что лицо княжны показывает не более 
восьмнадцати лет; разобраны были самые сокровенные совершенства ее бренного тела, мельчайшие подробности ее туалета, и 
везде замечено что-нибудь в похвалу благодетельницы. 

4 

И княжна потихоньку смеялась, а иногда и вздыхала, но как-то 
сладко, успокоительно, в несколько приемов, как вздыхают капризные, но милые дети, после того как вдоволь наплачутся. 
Несмотря на всю грубость и, так сказать, вещественность этой 
лести, княжна поддалась ей: до того в ней развита была потребность фимиамов. От лести не далеко было и до сплетничанья. 
Княжна мгновенно, так сказать гальванически, была посвящена 
во псе мелочи губернской закулисной жизни. Ей стали известны 
все скрытые безобразия, все сердечные недуги, все скорби и болячки крутогорского общества. Добытые этим путем сведения 
вообще пошлы и грязноваты. По большей части им служат канвою половые побуждения и самые серенькие подробности будничной жизни. В этом миниятюрном мире, где все взаимные отношения определяются в самое короткое время с изумительнейшею точностию, где всякая личность уясняется до малейшей 
подробности, где нахально выметается в публику весь сор с заднего двора семейного пандемониума  – все интересы, все явления 
делаются до того узенькими, до того пошлыми, что человеку, 
имеющему здоровое обоняние, может сделаться тошно. 
И между тем – замечательная вещь! – даже личность, одаренная наиболее деликатными нервами, редко успевает отделаться 
от сокрушительного влияния этой миниятюрной и, по наружности, столь непривлекательной жизни! Не вдруг, а день за день, 
воровски подкрадывается к человеку провинцияльная вонь и 
грязь, и в одно прекрасное утро он с изумлением ощущает себя 
сидящим по уши во всех крошечных гнусностях и дешевых злодействах, которыми преизобилует жизнь маленького городка. 
Отбиться от них нет никакой возможности: они, как мошки в Барабинской степи, залезают в нос и уши и застилают глаза. И в самом деле, как бы ни была грязна и жалка эта жизнь, на которую 
слепому случаю угодно было осудить вас, все же она жизнь, а в 
вас самих есть такое нестерпимое желание жить, что вы с закрытыми глазами бросаетесь в грязный омут – единственную сферу, 
где вам представляется возможность истратить как попало избыток жизни, бьющий ключом в вашем организме. И вот провинцияльная жизнь предлагает вам свои дешевые материяльные удобства, свою лень, свои сплетни, свой нетрудный и незамысловатый 
разврат… И все это так легко, так просто достается! Вам начинает сдаваться, что вы нечто вроде сказочного паши, что стоит вам 
только пожелать, чтобы все исполнилось… Правда, залетает ино
5 

гда мимоходом в вашу голову мысль, что и желания ваши сделались как будто ограниченнее, и умственный горизонт как-то стал 
уже, что вы легче, дешевле миритесь и удовлетворяетесь, что вообще в вас происходит что-то неловкое, неладное, от чего в иные 
минуты бросается вам в лицо краска… Но мало-помалу и эта докучная мысль начинает беспокоить вас реже и реже; вы даже сами спешите прогнать ее, как назойливого комара, и, к полному 
вашему удовольствию, добровольно, как в пуховике, утопаете в 
болоте провинцияльной жизни, которого поверхность так зелена, 
что издали, пожалуй, может быть принята за роскошный луг. 
Таким образом, и княжна очень скоро начала находить весьма 
забавным, что, например, вчерашнюю ночь Иван Акимыч, воротясь из клуба ранее обыкновенного, не нашел дома своей супруги, вследствие чего произошла небольшая домашняя драма, пофранцузски называемая roman intime,1 а по-русски потасовкой, и 
оказалось нужным содействие полиции, чтобы водворить мир 
между остервенившимися супругами. 
– И после этого она решается показываться в обществе? – наивно вопрошает княжна. 
– И, матушка! брань на вороту не виснет! – отвечала вдова 
Шилохвостова, – у наших барынь бока медные, а лбы чугунные! 
В следующий раз предложен был рассказ о происшествии, 
случившемся в загородном саду. Повздорил стряпчий с каким-то 
секретарем. Секретарь пил чай, а стряпчий проходил мимо, и 
вдруг ни с того ни с сего хлысть секретаря в самую матушкуфизиономию. Секретарь, не получавший подарков лет десять, 
возразил на это, что стряпчий подлец, а стряпчий отвечал, что не 
подлец, а тот подлец, кто платки из карманов ворует, и ударил 
секретаря вдругорядь в щеку. Кончилось дело, «ангел вы мой», 
тем, что в ссору вступился протоколист, мужчина вершков этак 
четырнадцати, который тем только и примирил враждующие стороны, что и ту, и другую губительнейшим образом оттузил во все 
места. 
И все это было передаваемо с тою бесцветною ясностию, которая составляет необходимую принадлежность всякого истинно 
правдивого дееписателя. 

                                                 
1 интимный роман (франц.). 
 

6 

Княжна знала, какое количество ваты истребляет Надежда 
Осиповна, чтоб сделать свой бюст роскошным; знала, что Наталья Ивановна в грязь полезет, если видит, что там сидит мужчина; что Петр Ермолаич только до обеда бывает человеком, а после обеда, вплоть до другого утра, не годится ; что Федору Платонычу вчерашнего числа прислал полорецкий городничий свежей икры в презент ; что Вера Евлампьевна, выдавая замуж свою 
дочь, вызывала зачем-то окружных из уездов. 
Однако ж в одно прекрасное утро княжна задумалась. Ей доложили, что Катерина Дементьевна рассказывала там-то и тамто , будто она, княжна, без памяти влюблена в секретаря земского суда Подгоняйчикова. Княжна не хотела верить, но впоследствии вынуждена была уступить очевидности. По произведенному 
под рукой дознанию оказалось, что Подгоняйчиков приходится 
родным братом Катерине Дементьевне, по муже Шилохвостовой 
и что, по всем признакам, он действительно имел какие-то темные посягательства на сердечное спокойствие княжны Признаки 
эти были: две банки помады и стклянка духов, купленные Подгоняйчиковым в тот самый период времени, когда сестрица его 
сделалась наперсницей княжны; гитара и бронзовая цепочка, 
приобретенная в то же самое время, новые брюки и, наконец, 
найденные в секретарском столе стихи к ней , писанные рукой 
Подгоняйчикова и, как должно полагать, им самим сочиненные. 
Княжна пришла в ужас, и на другой день мадам Шилохвостова 
была с позором изгнана из дома, а Подгоняйчиков, для примера 
прочим, переведен в оковский земский суд на вакансию простого 
писца. 
Весть эта с быстротою молнии разлилась по городу и произвела на чиновный люд какое-то тупое впечатление. Обвиняли все 
больше Подгоняйчикова. 
– Слышал? – спрашивал Саша Дернов знакомца своего, Гирбасова, встретившись с ним на улице. 
– Слышал, – отвечал Гирбасов, – что ж, сам виноват! 
– Выходит, что надо держать язык за зубами… 
– Да, этак-то, пожалуй, выгоднее… Недалеко ведь было ему и 
до станового!.. А не зайдешь ли к нам выпить водочки? 
И затем Подгоняйчиков, со всею помадой и новыми брюками, 
навек канул в Лету. 
Разочаровавшись насчет крутогорской дружбы, княжна решилась заняться благотворительностью. Немедленно по принятии 

7 

такого решения собраны были к ее сиятельству на совет все титулярные советники и титулярные советницы, способные исполнять какую бы то ни было роль в предложенном княжною благородном спектакле. Выбрана была пиеса «И хороша и дурна» и 
т. д. Главную роль должна была исполнить, comme de raison,1 
сама виновница сего торжества; роль же Емельяна выпала на долю статского советника Фурначева. Статскому советнику думали 
польстить, дав ему эту роль, потому что его высокородие обладал 
действительным комическим талантом; однако, сверх всякого 
ожидания, это обстоятельство погубило спектакль. Статский советник Фурначев оскорбился; он справедливо нашел, что в Крутогорске столько губернских секретарей, которые, так сказать, 
созданы в меру Емельяна, что странно и даже неприлично возлагать такое поручение на статского советника. Спектакль не состоялся, но прозвище Емельяна навсегда упрочилось за статским 
советником Фурначевым. Даже уличные мальчишки, завидя его 
издали, поспешающего из палаты отведать горячих щей, прыгали 
и кричали что есть мочи: «Емельян! Емельян идет!» 
Княжна этим утешилась. 
После этой неудачи княжна попробовала благотворительной 
лотереи. К участию приглашены были все лица, известные своею 
благотворительностью на пользу ближнего. В разосланных на сей 
конец объявлениях упомянуты были слезы, которые предстояло 
отереть, старцы, обремененные детьми, которых непременно 
нужно было одеть, и даже дети, лишенные старцев. В одно прекрасное утро проснувшиеся крутогорские чиновники с изумлением увидели, что по улицам мирного Крутогорска журчат ручьи 
слез, а площади покрыты дрожащими от холода голыми малютками. И княжна не напрасно взывала к чувствительным сердцам 
крутогорцев. Первым на ее голос отозвался управляющий палатой государственных имуществ, как grand seigneur2 и сам попечитель множества малюток, приславший табакерку с музыкой; за 
ним последовал непременный член строительной комиссии, жена 
которого пожертвовала подушку с изображением турка, играю
                                                 
1 как и полагается (франц.). 
 
2 вельможа (франц.). 
 

8 

щего на флейте. Через неделю кабинет княжны был наполнен 
всякого рода редкостями. Тут был и окаменелый рак, и вечная 
борзая собака в виде пресс-папье; но главную роль все-таки играли разного рода вышиванья. 
Княжна была очень довольна. Она беспрестанно говорила об 
этих милых  бедных и называла их не иначе, как своими сиротками . Конечно, «ее участие было в этом деле самое ничтожное»; 
конечно, она была только распорядительницей, «elle ne faisait que 
courir au devant des voeux de l'aimable socide Kroutogorsk1 – тем не 
менее она была так счастлива, так проникнута, «sie»,2 святостью 
долга, выпавшего на ее долю! – и в этом, единственно в этом, заключалась ее «скромная заслуга». Если бы nous autres3 не спешили навстречу de loutes les misres,4 которые точат, oui qui 
rongent – e'est le mot5 – наше бедное общество, можно ли было 
бы сказать, что мы исполнили наше назначение? С другой стороны, если б не было бедных, этих милых  бедных, – не было бы и 
благотворительности, некому было бы утирать нос и глаза, et 
alors о serait le charme de cette existence!6 Княжна распространялась очень много насчет удовольствий благотворительности и казалась до того пропитанною благовонием любви к ближнему, что 
девицы Фигуркины, тщательно наблюдавшие за нею и передразнивавшие все ее движения, уверяли, что из головы ее, во время 
розыгрыша лотереи, вылетало какое-то электричество. 

                                                 
1 она только спешила навстречу пожеланиям милого крутогорского 
общества (франц.). 
 
2 так проникнута (франц.). 
 
3 мы (франц.). 
 
4 всем бедствиям (франц.). 
 
5 да, которые точат – это подходящее слово (франц.). 
 
6 и тогда в чем была бы прелесть этого существования! (франц.) 
 

9 

Но, увы! кончилась и лотерея; брандмейстер роздал по два 
целковых всем безносым старухам, которые оказались на ту пору 
в Крутогорске; старухи, в свою очередь, внесли эти деньги полностью в акцизно-откупное комиссионерство – и снова все сделалось тихо. 
Снова осталась княжна один на один с своею томительною 
скукой, с беспредметными тревогами, с непереносимым желанием высказаться, поделиться с кем-нибудь жаждой любви и счастья, которая, как червь, источила ее бедное сердце. Снова воздух 
насытился звуками и испареньями, от которых делается жутко 
сердцу и жарко голове. 
Однажды княжне встретилась необходимость войти в комнату, которая была предназначена для дежурного чиновника. На 
этот раз дежурным оказался Павел Семеныч Техоцкий, молодой 
человек, отлично скромный и обладавший сверх того интересным 
и бледным лицом. Павел Семеныч, при появлении княжны, несколько смутился; княжна, при взгляде на Павла Семеныча, слегка покраснела. В руках у нее был конверт, и конверт этот, неизвестно по какой причине, упал на пол. Техоцкий бросился поднимать его и… поднял. Княжна поблагодарила, но без всякого 
изменения и дрожания в голосе, как ожидают, быть может, некоторые читатели, сохранившие юношескую привычку верить во 
внезапные симпатии душ. 
– Не можете ли вы отнести этот конверт на почту? – спросила 
княжна. 
Техоцкий взял конверт и удалился из комнаты. 
Несмотря на свою кажущуюся ничтожность, происшествие 
это имело чрезвычайное влияние на княжну. Неизвестно почему, 
ей показалось, что Техоцкий принадлежит к числу тех гонимых и 
страждущих, которые стоят целою головой выше толпы, их окружающей, и по этому самому должны каждый свой шаг в жизни 
запечатлеть пожертвованиями и упорною борьбою. Она не имела 
времени или не дала себе труда подумать, что такие люди, если 
они еще и водятся на белом свете, высоко держат голову и гордо 
выставляют свой нахальный нос в жертву дерзким ветрам, а не 
понуривают ее долу, как это делал Техоцкий. 
Княжна саму себя считала одною из «непризнанных», и потому весьма естественно, что душа ее жаждала встретить такого же 
«непризнанного». С двадцатипятилетнего возраста, то есть с того 
времени, как мысль о наслаждениях жизни оказалась крайне со
10