В Москве на Трубной площади

 
 
А.П. Чехов 
 
 
 
 
 
В  МОСКВЕ  НА  ТРУБНОЙ 

ПЛОЩАДИ 

 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
Москва 
ИНФРА-М 
2013 

1 

УДК 822 
ББК  84 (2 Рос=Рус) 
 
Ч 56 
 
 
 
Чехов А.П. 
В Москве на Трубной площади. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 5 с. 
– (Библиотека русской классики). 
 

   
 
 
 
 
ISBN 978-5-16-007040-7     
© Оформление. ИНФРА-М, 2013 
 
 

 
         
Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16.  
Гарнитура Newton.  Бумага офсетная. 
Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72. 
Тираж 5000 экз. Заказ № 
Цена свободная. 

 
«Научно-издательский центр ИНФРА-М» 
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1 
Тел.: (495) 3800540, 3800543.  Факс: (495) 3639212 
E-mail: books@infra-m.ru    http://www.infra-m.ru 
 
 
 
 
 

2 

В МОСКВЕ НА ТРУБНОЙ ПЛОЩАДИ 
 
Небольшая площадь близ Рождественского монастыря, которую называют Трубной, или просто Трубой; по воскресеньям на 
ней бывает торг. Копошатся, как раки в решете, сотни тулупов, 
бекеш, меховых картузов, цилиндров. Слышно разноголосое пение 
птиц, напоминающее весну. Если светит солнце и на небе нет облаков, то пение и запах сена чувствуются сильнее, и это воспоминание о весне возбуждает мысль и уносит ее далеко-далеко. По 
одному краю площадки тянется ряд возов. На возах не сено, не капуста, не бобы, а щеглы, чижи, красавки, жаворонки, черные и серые дрозды, синицы, снегири. Всё это прыгает в плохих, самоделковых клетках, поглядывает с завистью на свободных воробьев и 
щебечет. Щеглы по пятаку, чижи подороже, остальная же птица 
имеет самую неопределенную ценность.  
- Почем жаворонок?  
Продавец и сам не знает, какая цена его жаворонку. Он чешет 
затылок и запрашивает сколько бог на душу положит - или рубль, 
или три копейки, смотря по покупателю. Есть и дорогие птицы. На 
запачканной жердочке сидит полинялый старик-дрозд с ощипанным хвостом. Он солиден, важен и неподвижен, как отставной генерал. На свою неволю он давно уже махнул лапкой и на голубое 
небо давно уже глядит равнодушно. Должно быть, за это свое равнодушие он и почитается рассудительной птицей. Его нельзя продать дешевле как за сорок копеек. Около птиц толкутся, шлепая по 
грязи, гимназисты, мастеровые, молодые люди в модных пальто, 
любители в донельзя поношенных шапках, в подсученных, истрепанных, точно мышами изъеденных брюках. Юнцам и мастеровым 
продают самок за самцов, молодых за старых... Они мало смыслят 
в птицах. Зато любителя не обманешь. Любитель издали видит и 
понимает птицу.  
- Положительности нет в этой птице, - говорит любитель, засматривая чижу в рот и считая перья в его хвосте. - Он теперь поет, 
это верно, но что ж из эстого? И я в компании запою. Нет, ты, брат, 
мне без компании, брат, запой; запой в одиночку, ежели можешь... 
Ты подай мне того вон, что сидит и молчит! Тихоню подай! Этот 
молчит, стало быть, себе на уме...  
Между возами с птицей попадаются возы и с другого рода живностью. Тут вы видите зайцев, кроликов, ежей, морских свинок, 
хорьков. Сидит заяц и с горя солому жует. Морские свинки дрожат 
от холода, а ежи с любопытством посматривают из-под своих колючек на публику.  

3 

- Я где-то читал, - говорит чиновник почтового ведомства, в полинялом пальто, ни к кому не обращаясь и любовно поглядывая на 
зайца, - я читал, что у какого-то ученого кошка, мышь, кобчик и 
воробей из одной чашки ели.  
- Очень это возможно, господин. Потому кошка битая, и у кобчика, небось, весь хвост повыдерган. Никакой учености тут нет, 
сударь. У моего кума была кошка, которая, извините, огурцы ела. 
Недели две полосовал кнутищем, покудова выучил. Заяц, ежели 
его бить, спички может зажигать. Чему вы удивляетесь? Очень 
просто! Возьмет в рот спичку и - чирк! Животное то же, что и человек. Человек от битья умней бывает, так и тварь.  
В толпе снуют чуйки с петухами и утками под мышкой. Птица 
всё тощая, голодная. Из клеток высовывают свои некрасивые, облезлые головы цыплята и клюют что-то в грязи. Мальчишки с голубями засматривают вам в лицо и тщатся узнать в вас голубиного 
любителя.  
- Да-с! Говорить вам нечего! - кричит кто-то сердито. - Вы посмотрите, а потом и говорите! Нешто это голубь? Это орел, а не 
голубь!  
Высокий, тонкий человек с бачками и бритыми усами, по наружности лакей, больной и пьяный, продает белую, как снег, болонку. Старуха-болонка плачет.  
- Велела вот продать эту пакость, - говорит лакей, презрительно 
усмехаясь. - Обанкрутилась на старости лет, есть нечего и теперь 
вот собак да кошек продает. Плачет, целует их в поганые морды, а 
сама продает от нужды. Ей-богу, факт! Купите, господа! На кофий 
деньги надобны.  
Но никто не смеется. Мальчишка стоит возле и, прищурив один 
глаз, смотрит на него серьезно, с состраданием.  
Интереснее всего рыбный отдел. Душ десять мужиков сидят в 
ряд. Перед каждым из них ведро, в ведрах же маленький кромешный ад. Там в зеленоватой, мутной воде копошатся карасики, 
вьюнки, малявки, улитки, лягушки-жерлянки, тритоны. Большие 
речные жуки с поломанными ногами шныряют по маленькой поверхности, карабкаясь на карасей и перескакивая через лягушек. 
Лягушки лезут на жуков, тритоны на лягушек. Живуча тварь! Темно-зеленые лини, как более дорогая рыба, пользуются льготой: их 
держат в особой баночке, где плавать нельзя, но всё же не так тесно...  
- Важная рыба карась! Держаный карась, ваше высокоблагородие, чтоб он издох! Его хоть год держи в ведре, а он всё жив! Неделя уж, как поймал я этих самых рыбов. Наловил я их, милостивый государь, в Перерве и оттуда пешком. Караси по две копейки, 

4 

вьюны по три, а малявки гривенник за десяток, чтоб они издохли! 
Извольте малявок за пятак. Червячков не прикажете ли?  
Продавец лезет в ведро и достает оттуда своими грубыми, жесткими пальцами нежную малявку или карасика, величиной с ноготь. Около ведер разложены лески, крючки, жерлицы, и отливают 
на солнце пунцовым огнем прудовые червяки.  
Около возов с птицей и около ведер с рыбой ходит старецлюбитель в меховом картузе, железных очках и калошах, похожих 
на два броненосца. Это, как его называют здесь, "тип". За душой у 
него ни копейки, но, несмотря на это, он торгуется, волнуется, 
пристает к покупателям с советами. За какой-нибудь час он успевает осмотреть всех зайцев, голубей и рыб, осмотреть до тонкостей, определить всем, каждой из этих тварей породу, возраст и 
цену. Его, как ребенка, интересуют щеглята, карасики и малявки. 
Заговорите с ним, например, о дроздах, и чудак расскажет вам такое, чего вы не найдете ни в одной книге. Расскажет вам с восхищением, страстно и вдобавок еще и в невежестве упрекнет. Про 
щеглят и снегирей он готов говорить без конца, выпучив глаза и 
сильно размахивая руками. Здесь на Трубе его можно встретить 
только в холодное время, летом же он где-то за Москвой перепелов на дудочку ловит и рыбку удит.  
А вот и другой "тип", - очень высокий, очень худой господин в 
темных очках, бритый, в фуражке с кокардой, похожий на подьячего старого времени. Это любитель; он имеет немалый чин, служит учителем в гимназии, и это известно завсегдатаям Трубы, и 
они относятся к нему с уважением, встречают его поклонами и даже придумали для него особенный титул: "ваше местоимение". 
Под Сухаревой он роется в книгах, а на Трубе ищет хороших голубей.  
- Пожалуйте! - кричат его голубятники. - Господин учитель, 
ваше местоимение, обратите ваше внимание на турманов! Ваше 
местоимение!  
- Ваше местоимение! - кричат ему с разных сторон.  
- Ваше местоимение! - повторяет где-то на бульваре мальчишка.  
А "его местоимение", очевидно, давно уже привыкший к этому 
своему титулу, серьезный, строгий, берет в обе руки голубя и, 
подняв его выше головы, начинает рассматривать и при этом хмурится и становится еще более серьезным, как заговорщик.  
И Труба, этот небольшой кусочек Москвы, где животных любят 
так нежно и где их так мучают, живет своей маленькой жизнью, 
шумит и волнуется, и тем деловым и богомольным людям, которые проходят мимо по бульвару, непонятно, зачем собралась эта 
толпа людей, эта пестрая смесь шапок, картузов и цилиндров, о 
чем тут говорят, чем торгуют.