Эпистемология и философия науки, 2011, том 27, №1

ÎÃËÀÂËÅÍÈÅ

Редакционная статья

Дэвид Юм и современная эпистемология .  .  .  .  .  .  .  .  . 5
И.Т. Касавин

Академия

История технологий и социология знания .  .  .  .  .  .  .  . 18
Дональд Маккензи (Великобритания)
Чувственновербальное построение
предметного мира .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 34
А.Л. Никифоров

Панельная дискуссия

Возможна ли междисциплинарная
модель интерсубъективности? .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 55
Н.М. Смирнова
Интерсубъективность и распределенные
представления .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 64
В.Л. Васюков
Индивидуальное и общее в интерпретации
интерсубъективности .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 67
Л.А. Маркова
Становление интерсубъективности в контексте
социальной синергетики .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 71
В.И. Аршинов
Философские трансформации
субъекта как проблема социальной
эпистемологии .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 75
О.А. Зотов
От Эго и Альтера к сообщению
информации .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 79
А.Ю. Антоновский

Иной взгляд

Деколониальность знания
и преодоление дисциплинарного
декаданса.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 84
М.В. Тлостанова

Панорама

Когнитивные науки и когнитивные
технологии в зеркале философской
рефлексии .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 101
И.В. Черникова

2

Кафедра

Философия науки и познавательная деятельность
студентов (на примере подготовки
менеджеров) .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 117
И.А. Кудрова

Casestudies – Science studies

Наследие Кирика Новгородца
(к 900летию древнерусского ученого
и мыслителя) .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 129
В.В. Мильков, Р.А. Симонов

Междисциплинарные исследования

Тексты системной теории .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 144
Дирк Беккер (ФРГ)

Контекст

Самоидентификация как познание. К логическому
и социопсихологическому контексту
ментальных саморепрезентаций.  .  .  .  .  .  .  .  .  . 165
В.А. Емелин

Историкоэпистемологические исследования

Дэвид Юм: долгая дорога в классики .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 181
Е.Н. Блинов

Архив

Значение и становление теории предметов
Алексиуса Майнонга .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 198
В.В. Селивёрстов
О теории предметов .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 202
Алексиус Майнонг

Симпозиум

«Воображаемая логика»
Н.А. Васильева и современные
неклассические логики.  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 230
В.В. Горбатов

Новые книги

Познание в контексте философской
антропологии .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 235
А.Л. Никифоров
Метафизическая пустота, рождающая
многообразие .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 238
Л.Д.  Ламберов

3

Обзор книг по эпистемологии
и философии науки, вышедших
на русском языке за 2009–2010 гг. .  .  .  .  .  .  .  . 243
Е.О. Труфанова

Некролог

Памяти Михаила Александровича Розова
(1930–2011) .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  .  . 249

Contents .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 250
Наши авторы .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 252
Памятка для авторов.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 253
Подписка.   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   .   . 254

4

Редколлегия журнала
Чл.корр. РАН Касавин И.Т. (главный редактор), канд. филос. наук Антоновский А.Ю., др филос. наук Аршинов В.И., канд. филос. наук Вострикова Е.В. (зав. редакцией), др филос. наук Герасимова И.А. (зам.
главного редактора), др филос. наук Горохов В.Г., др филос. наук Колпаков В.А., др филос. наук Кузнецова Н.И. (Российский государственный гуманитарный университет), канд. филос. наук Куслий П.С.
(ответственный секретарь), др филос. наук Лисеев И.К., др филос.
наук Микешина Л.А. (Московский педагогический государственный
университет), др филос. наук Никифоров А.Л., др филос. наук Огурцов А.П., др филос. наук Порус В.Н. (Государственный университет –
Высшая школа экономики), др филос. наук Смирнова Н.М., др филос.
наук Рабинович В.Л. (Институт культурологии Министерства культуры), др филос. наук Филатов В.П. (Российский государственный гуманитарный университет), др филос. наук Шрамко Я.В. (Криворожский
государственный педагогический университет – Украина), канд. филос. наук Секундант С.Г. (Одесский национальный университет имени И.И. Мечникова)

Международный редакционноиздательский совет
В.С. Стёпин (председатель), П.П. Гайденко, А.А. Гусейнов, И.Т. Касавин (зам. председателя), В.А. Лекторский, Х. Ленк (Германия),
В.В. Миронов, Х. Позер (Германия), Е. Рада Гарсия (Испания), Т. Рокмор (США), Г. Фоллмер (Германия), С. Фуллер (Великобритания),
Р. Харре (Великобритания), Я. Хинтикка (Финляндия–США), К. Хюбнер (Германия), Д.С. Чернавский.

Региональный редакционный совет
В.А. Бажанов (Ульяновск), Н.В. Бряник (Екатеринбург), А.Г. Егоров
(Смоленск), Т.Г. Лешкевич (РостовнаДону), Н.И. Мартишина (Новосибирск), С.П. Щавелёв (Курск), И.В. Черникова (Томск).

Номер подготовлен при финансовой поддержке РГНФ,
грант «Юм и современная эпистемология» (2011–2013)

Публикуемые материалы прошли процедуру рецензирования
и экспертного отбора

Журнал включен в новый перечень периодических изданий, рекомендованных Высшей аттестационной комиссией РФ для публикации материалов кандидатских и докторских диссертационных исследований в области
философии, социологии и культурологии (с 1 января 2007 г.).

© Институт философии РАН. Все права защищены, 2011
© «АльфаМ», 2011

Äýâèä Þì è ñîâðåìåííàÿ
ýïèñòåìîëîãèÿ

È.Ò. ÊÀÑÀÂÈÍ

Задача философов в том, чтобы
помогать своим читателям или
обществу
в
целом
освобождаться от заимствованных тезаурусов и установок, а не обеспечивать основания для современных институтов и обычаев.

Ричард Рорти

Трехсотлетие со дня рождения
Дэвида Юма1 – достойный повод
для обращения к этой классической фигуре и обсуждения той роли, которую играют идеи шотландского философа в современной
эпистемологии.
Для нас важно, что особенности
рецепции юмовских идей в России
во многом предопределили положение российской философии в
мировом философском пространстве XXI в. «Материализм и эмпириокритицизм» (1908) практически поставил идеи Юма под запрет для
всех
ортодоксально
мыслящих
марксистов, и ряд глубоких исследований остался практически неизÝÏÈÑÒÅÌÎËÎÃÈß & ÔÈËÎÑÎÔÈß ÍÀÓÊÈ 2011 Ò. XXVII ¹ 1

5

1 Äýâèä Þì (àíãë. David Hume) ðîäèëñÿ 7 ìàÿ (26 àïðåëÿ ïî ñòàðîìó ñòèëþ) 1711 ã.
â Ýäèíáóðãå, Øîòëàíäèÿ, óìåð 25 àâãóñòà 1776 ã. òàì æå.

вестным современному читателю2. Отсюда и постоянное
сдерживание всех попыток ассимиляции в российском марксизме
ведущих
англоамериканских
эпистемологических
тенденций XX в., в той или иной мере инспирированных идеями Юма (исключение делалось лишь для представителей «научного материализма» и реализма – наиболее слабых в философском отношении).

1. Как возможно познание?

Что обнаруживает в индивидуальном сознании рефлексирующий эпистемолог Юма? В наличии только два типа феноменов – впечатления и идеи. Первые отличаются силой и живостью, они первичны, это подлинная реальность сознания, но
знанием их не назовешь, потому что у них как бы нет объекта,
или источника, переход от которого к впечатлениям мог бы
трактоваться как процесс познания. В сознании, конечно же,
нет внешнего мира как независимой от сознания реальности,
иегорольвыполняютвпечатления.Ачтожеидеи?Онипредставляют собой ослабленные копии впечатлений или их комбинации. Копирование и комбинирование впечатлений может быть
представлено как познавательный процесс, но только чисто
аналитического свойства, поскольку самая сложная идея должна быть в принципе разложима на совокупность впечатлений,
иначе она объявляется ложной, иллюзорной, фантастической
(Бог, единство личности, кентавр, треугольный квадрат и т.п.).
Отсюда следует, что знание (идеи) никогда не содержит
ничего нового по сравнению с впечатлениями, а следовательно, говорить о процессе познания как о переходе от незнания к
знанию, о приращении знания невозможно. Если человек приобретает новые впечатления, то они возникают в сознании необъяснимо, как бы ниоткуда, а их копирование и комбинирование ничего принципиально нового не дает. Не считать же ослабление впечатления признаком познания! Таким образом,
впечатления не являются знанием по своему источнику, а идеи
не соответствуют критерию знания по содержанию и развитию. И другого вывода не приходится ожидать, ведь если дано
только содержание сознания, то познавательный процесс оказывается либо непостижимым (факты сознания эмерджентны,
спонтанны), либо невозможным (отсутствует новое знание).

È.Ò. ÊÀÑÀÂÈÍ

6

2 Íàïðèìåð, íèêîãäà íå ïåðåèçäàâàâøàÿñÿ êíèãà: Øïåò Ã.Ã. (Øïåòò). Ïðîáëåìà
ïðè÷èííîñòè ó Þìà è Êàíòà. Êèåâ, 1907. 203 ñ.

Характерно, что эти обескураживающие выводы самого
Юма не особенно смущают. Они и следующий из них скептицизм являются, в сущности, уроком скромности для познающего субъекта, которому не следует преувеличивать возможности своего разума, воодушевляться мифами и идеологемами, переоценивать наличное состояние науки и надлежит
вообще сохранять критическую установку – главное оружие
настоящего философа. Все это заставляет несколько пересмотреть представление о Юме как психологе, или аналитике
сознания, а также традиционную интерпретацию идеологии
Просвещения как века торжества разума. Интроспекция, которую предпринял Юм, привела его к (в той или иной мере явному) выводу о принципиальном несовершенстве этого метода
изучения психики и сознания. Сознание, понятое само по себе, являет себя бессодержательным, а радикальный анализ
оборачивается скептицизмом, демонстрируя пределы разума. Поэтому и Просвещение (сквозь призму Юма) оказывается
не торжеством разума, но в большей степени эпохой, когда человек поставил перед собой задачу обуздания разума, овладения самим разумом через полагание ему определенных и
разумных же границ. И здесь Юм был последовательнее
И. Канта: вместо того чтобы ограничить разум, дабы отвести
место религиозной вере, Юм ограничил разум, чтобы оставить
место только для эмпирической веры как продукта привычки.

2. Детерминизм vs феноменализм

Причинность как фрагмент более общей проблемы детерминизма – центральная философская проблема как в метафизике и философии языка, так в философии науки и теории
деятельности. Однако многочисленные дискуссии не приводят к формированию единого подхода к пониманию терминов
«причина» и «следствие», но лишь порождают множество интерпретаций.
Признано, что нововременной этап эпистемологической
проблематизации причинности связан с концепцией Юма.
Она и сегодня, по убеждению представителей аналитической
философии, является основой для обсуждения этой проблемы. До того причинность долгое время считалась предметом
исключительно метафизики. Даже Кант называл ее метафизической. По утверждению Г.Г. Шпета, «началом новой разработки проблемы надо считать вопрос о ценности понятия

ÄÝÂÈÄ ÞÌ È ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÀß ÝÏÈÑÒÅÌÎËÎÃÈß

7

причины как связующего отношения и закона или аксиомы
причинности»3.
Юм пытался показать, что каузальность как необходимое
отношение объективного порождения причиной следствия не
обнаруживается в опыте, в котором не наблюдаются такие
феномены, как «сила», «принуждение» или «необходимость».
Человеческому представлению о причинности соответствует
в природе лишь регулярная последовательность сходных событий. Восходящая к Юму аналитическая «теория регулярности»4 гласит, что одно событие П является причиной события
С тогда и только тогда, когда а) события П и С имеют место;
б) событие П имеет место раньше события С; в) имеет место
Пподобное событие, за ним следует Сподобное событие.
По Юму, общие принципы описания причинных событий не
могут быть обоснованы именно в силу несовершенства индукции. Таковы принципы универсальности (всякое явление
имеет свою причину) и единообразия (одинаковые причины
постоянно продуцируют одинаковые следствия) причинности. До сих пор нет единого мнения о приемлемости этих
принципов (в марксистской философии они рассматривались как основополагающие).
Вот как Юм ставит проблему, породившую трехсотлетние
дискуссии: «Из трех отношений, не зависящих от самих идей,
единственное отношение, которое может выводить нас за
пределы наших чувств и которое знакомит нас с предметами
(existences) и объектами, нами не видимыми и не осязаемыми, есть причинность»5. Что это за отношения, которые не зависят от идей? Это смежность и сходство (пространство),
а иногда и порядок (время), и причинность. Юм полагает, что
пространство и время – не идеи, т.е. комбинации впечатлений, но свойство, присущее впечатлениям самим по себе (отсюда прямой ход к объявлению их априорными формами созерцания, что и сделал Кант). Причинность же, которую Кант
поместил в разряд категорий, дает и Юму возможность выхода за пределы чувственного сознания. Есть основание полагать, что причинность так сильно занимает Юма потому, что
под ней на деле скрывается чуть ли не вся совокупность близких категорий (сущность, субстанция, основание).

È.Ò. ÊÀÑÀÂÈÍ

8

3 Øïåò Ã.Ã. Óêàç. ñî÷. Ñ. 13.
4 Ñì.: Harré R., Madden E.H. Causal Powers. Oxford, 1975. P. VIII, l91; Flew A. Natural
Necessities and Causal Powers: A Discussion. Rom Harre and E.H. Madden, Causal Powers //
Hume Studies. 1976. Vol. II, ¹ 2. P. 86–94.
5 Þì Ä. Òðàêòàò î ÷åëîâå÷åñêîé ïðèðîäå. ×. 1. Î ïîçíàíèè. Ì., 2009. Ñ. 142 (â äàëüíåéøåì – Òðàêòàò).

Юм убежден, что причинность как отношение между объектами не воспринимается непосредственно, являясь лишь
идеей. Основание причинности – вера в регулярность событий, основанная на привычке наблюдения. Осознание Юмом
этого обстоятельства обусловливает и переход от «Трактата»
к «Исследованию», что сопровождается отказом от рассмотрения причинности в онтологическом плане и переходом к
анализу причинных высказываний. Вероятно, вообще «Исследования» могут быть охарактеризованы как некий поворот: от реальности к языку, от происхождения к структуре
идеи, от онтологии и психологии к эпистемологии.
Юмовская постановка вопроса оказывается в русле дискуссий в неклассической физике начала ХХ в., в частности
знаменитого спора между Н. Бором и А. Эйнштейном. Что
есть причинность – атрибут объективного порядка вещей или
категория, позволяющая мыслить мир как упорядоченное целое? Есть ли основания для приписывания причинности
внешнему миру, если под ней понимается нечто большее,
чем простые феноменалистские смежность, сходство и
последовательность во времени? Впрочем, можно ли построить
последовательно
феноменалистскую
интерпретацию
причинности? Ведь она все равно должна опираться на такие
категории и представления, как пространство, время и подобие, которые не сводятся к непосредственно воспринимаемым феноменам. Невозможность бескомпромисснонаивного реализма и столь же последовательного феноменализма и
есть тот вывод, к которому приближается Юм и который приходится делать современным физикам и философам.
Не столько обоснование интроспективной психологии,
сколько тщета всякого чисто натуралистического подхода,
игнорирующего связь сознания с деятельностью и коммуникацией, – вот еще один вывод из юмовского анализа причинности. И в этом он значительно умнее некоторых современных когнитивистов, ищущих сознание в мозгу. Перефразируя
классика, можно сказать, что понятие причинности позволило Юму вплотную приблизиться к пониманию социальной
природы сознания и остановиться перед ним.

3. Привычка vs следование правилу

Современная философия языка и, в частности, вопросы о
природе и основании значения, казалось, совершенно чужды

ÄÝÂÈÄ ÞÌ È ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÀß ÝÏÈÑÒÅÌÎËÎÃÈß

9

философии Юма. Желание ограничиться Г. Фреге и Ф. Соссюром привело к тому, что проблематика философии языка
была объявлена нерелевантной для всей нововременной философии. Лишь в течение последних двух десятилетий происходит постепенный пересмотр этой позиции. Дискуссии между сторонниками субстанциалистских и функционалистских,
натуралистических и критериальных концепций значения теперь нередко затрагивают и Юма и связывают его с такими
знаковыми фигурами, как Л. Витгенштейн, Ж. Деррида,
П. Стросон, С. Крипке. Выясняется, что понятия смысла и значения, находящиеся в фокусе внимания философии языка,
обстоятельно обсуждаются Юмом при различении впечатлений, идей и абстрактных идей. Более того, в отличие от реалистской (Платон) и концептуалистской (Локк) интерпретаций
знания, истины и значения Юм даже предлагает чтото вроде
прагматистского или социальноэпистемологического их истолкования, вытекающего из его психологии научения.
Обратимся к Юму: «Пользуясь всеми этими выражениями
в указанном применении, мы в действительности не придаем
им точного смысла, но лишь употребляем привычные слова,
не соединяя с ними ясных и определенных идей. Однако
более вероятно, что данные выражения теряют здесь свой
истинный смысл в силу неверного их применения, чем в силу
того, что у них совсем нет никакого смысла»6. Д. Мэннисон
утверждает, что здесь Юм дистанцируется от «картинной теории значения», согласно которой наличие значения удостоверяется редукцией сомнительных сложных идей к ясным и определенным простым идеям, которым соответствуют впечатления. Согласно этой теории, большинство идей, которыми
оперируют философы, лишены значения вообще. Однако
принятие этой теории – также философская позиция, которая
навязывается здравому рассудку, вполне успешно использующему такого рода идеи. В данном случае, пользуясь выражением Витгенштейна (сторонника картинной теории значения, в дальнейшем отказавшегося от нее), философы пленены некой моделью, побуждающей к неверному употреблению
слов7. Неужели Юм – родоначальник концепции значения как
употребления в духе позднего Витгенштейна?
Апелляция Юма к привычке как последнему основанию
общих идей аналогична ссылкам Витгенштейна на следоваÈ.Ò. ÊÀÑÀÂÈÍ

10

6 Þì Ä. Òðàêòàò. Ñ. 245–246.
7 Ñì.: Mannison D. Hume and Wittgenstein : Criteria vs. Skepticism // Hume Studies.
1987. Vol. 13, ¹ 2. P. 158.

ние правилу как основание для использования языка, а на использование языка как основание значения. Пусть на первый
взгляд между ними и не так много общего. Казалось бы, привычка у Юма – нечто едва ли не априорное, непроблематичное, призванное быть основанием для решения прочих проблем – причинности, например. Следование правилу, напротив, по Витгенштейну, не обязательно, ведь человек может и
нарушать правила; кроме того, правил существует множество8. Вместе с тем Витгенштейн странным образом ставит
знак равенства между играми с самыми разными правилами – играми с мячом, карточными играми, шахматами и проч.
Пусть мячом можно играть достаточно произвольно, каждый
раз устанавливая новые правила, дополняя и видоизменяя
их, и это же касается и ряда карточных игр. Но шахматы – игра
с раз и навсегда определенными правилами, которые принимаются априорно и безусловно. Чему же обязано это отождествление Витгенштейна? Может быть, его интересует в первую
очередь процесс научения, процесс усвоения правил в индивидуальном сознании, который построен по принципу индукции так же, как и процесс формирования привычки? В этом
смысле шахматы выступают как эмпирическая игра, правила
которой осваиваются постепенно, на примерах, в разных ситуациях. Подобный же подход Витгенштейн практикует применительно к значению математических понятий, что становится предметом анализа С. Крипке в его известном мысленном эксперименте с функцией сложения («плюс» и «квус»)9.
Итак, Витгенштейн – сознательно или случайно – руководствуется тезисом Юма, который гласит: нельзя с достоверностью экстраполировать прошлый опыт на будущий («любая
степень повторяемости наших восприятий не может служить
для нас основанием для того, чтобы заключить о большей степени повторяемости некоторых объектов, которые мы не воспринимаем»10). Опыт – не гарантия на будущее, а процесс постижения и усвоения многообразия, которое чревато неожиданностями, в особенности для ленивого и поспешного ума,
легко превращающего отдельный факт в общее правило. Человек руководствуется приобретенными привычками, позволяющими ему доверять своим восприятиям и экономить критическое мышление. Однако следует помнить, что привычка

ÄÝÂÈÄ ÞÌ È ÑÎÂÐÅÌÅÍÍÀß ÝÏÈÑÒÅÌÎËÎÃÈß

11

8 Ñì.: Âèòãåíøòåéí Ë. Ôèëîñîôñêèå èññëåäîâàíèÿ // Íîâîå â çàðóáåæíîé ëèíãâèñòèêå. Ì., 1985. Ñ. 201.
9 Ñì.: Êðèïêå Ñ.À. Âèòãåíøòåéí î ïðàâèëàõ è èíäèâèäóàëüíîì ÿçûêå. Òîìñê, 2008.
Ñ. 14 è äàëåå.
10 Þì Ä. Òðàêòàò. Ñ. 285.

есть не более чем результат научения, индуктивного усвоения и обобщения множества повторяющихся актов опыта.
В этом смысле она не обязательна, но, став результатом опыта, принимается как нечто безусловное.
С. Крипке, проводя многочисленные аналогии между
Юмом и Витгенштейном, фактически показывает, что для
обоих привычка и правило выступают как способы поведенческиэмпирического обоснования знания. Согласно Мэннисону, «и Юм, и Витгенштейн были пионерами в открытии примата человеческих “практик” как концептуальных детерминант нашего познания мира»11. Так обращение к Юму и его
современным интерпретациям позволяет прояснить позицию аналитических философов по вопросу соотношения языка и деятельности.

4. Индукция vs гильотина

Достоверность знания, различие типов и методов познания (интуиции и умозаключения, индукции и дедукции), соотношения истины и заблуждения, опыта и понятия – вся эта
проблематика принадлежит к «жесткому ядру» классической
эпистемологии и во многом инспирирована работами Юма.
К нему же относится и «гильотина» Юма – один из важнейших
тезисов аналитической философии. Он гласит, что общие утверждения не могут быть строго логически выведены из фактов, и это касается как законов науки, так и ценностей. Понятие гильотины Юма (Hume’s guillotine) ввел Макс Блэк, пытаясь опровергнуть тезис Юма о том, что из утверждений о
фактах нельзя вывести общих утверждений12. Удивительно,
но этот принцип, содержащий в себе критику индукции, был
сформулирован еще до того, как термин «индукция» стал использоваться в собственно логическом смысле (в «Трактате»
ему придается смысл просто выводного знания). В философском отношении «гильотина Юма» базируется на скептическом признании ограниченности нашего знания и одновременно – на онтологии элеатоплатоновского типа, жестко
разграничивающей изменчивый мир видимости (впечатлеÈ.Ò. ÊÀÑÀÂÈÍ

12

11 Mannison D. Op. cit. P. 157.
12 Ñì.: Black M. The Gap between “Is” and “Should” // Philosophical Review. 1964.
LXXIII. P. 165–181; P. 166. Ïðèìå÷àòåëüíî, ÷òî ìíîãèå ëþáèòåëè ññûëàòüñÿ íà ýòîò
ïðèíöèï ïîëàãàþò, ÷òî Þì ñàì òàê åãî îêðåñòèë.