Куда уйти?

К.М. Станюкович 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

КУДА УЙТИ? 

 

 
 
 
 

МОРСКИЕ РАССКАЗЫ 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

I 

Валерий Николаевич Привольев, крупный, свежий и видный 
курчавый блондин под сорок, с очень белым, отливавшим нежным румянцем и несколько рыхлым лицом, напоминающим недошедшее заливное, в этот зимний день обедал торопливо и без 
обычного плотоядного внимания к наваристому супу с фрикадельками, кровяному ростбифу и трубочкам со взбитыми сливками. 
Идеальный, еще влюбленный муж, любящий прелесть домашнего очага, Валерий Николаевич не рассказывал сегодня жене новостей и свежих сплетен, которые обыкновенно привозил со 
службы, мило пошутил с двумя птенцами, очень похожими на 
него, и не спорил со своим гостем Иваном Ивановичем Безбородовым, давнишним другом–ровесником, худощавым чиновником–скептиком и неисправимым спорщиком. 
Привольев только любезно подавал реплики и помалчивал, 
пощипывая свою выхоленную шелковистую бороду и стараясь 
скрыть нетерпение поговорить с Иваном Ивановичем наедине. 
Когда взрослые окончили пирожное, Валерий Николаевич с 
обычной своей мягкостью деликатного мужа попросил у хозяйки 
позволения встать. 
Она поднялась, разрешив детям остаться и съесть еще по трубочке. 
– Но не больше, фрейлейн, пожалуйста! – сказала бонне молодая женщина. 
– О, ja! О, ja! 1 – ответила, вся краснея, немка из Эстляндии. 
Вид этой девицы, самолюбиво–застенчивый и в то же время 
самодовольно–исполнительный, словно бы говорил об ее добросовестности и ревностной глупости. 
И Привольева подавила вздох. 
«Найди–ка бонну умнее за двенадцать рублей!» – подумала 
она. 
Валерий Николаевич быстро поднялся, подошел к жене, горячо и крепко «по–влюбленному» поцеловал ее руку и проговорил, 
точно просил: 
– А нельзя ли кофе нам послать в кабинет, Лика? 
                                                 
1 О, да! О да! (нем.)  
 

2 

Лика, как звал муж Лидию Антоновну, стройная, хорошо сложенная и изящная, в ярко–пунцовом лифе и черной юбке, среднего роста брюнетка, разумеется, не имела ни малейшего повода 
уменьшать свои тридцать два года, – так она была привлекательна редким сочетанием красоты и ума. 
Она не спросила мужа, какие тайны торопится он сообщить 
другу, – Лика к тому же и догадывалась. 
И, ласково улыбаясь большими греющими глазами, она быстро, с нежной шутливостью, провела по щеке мужа ласковой, душистой и красивой рукой с несколькими блестевшими кольцами 
на мизинце и с обручальным кольцом на безымянном пальце и 
сказала: 
– Сейчас подадут, Валерий… 
И участливо спросила: 
– Ты встревожен по службе? 
– Не особенно, Лика… 
– То–то… Не волнуйся… Право, милый, не стоит. Везде одно 
и то же… Всем порядочным людям трудно! – заботливо утешала 
жена мужа. 
И, снова пригладив любящим и слегка покровительственным 
взглядом, прибавила: 
– Ну, иди, иди в кабинет… Спорь с Иваном Иванычем… А я 
почитаю детям сказку… 
– Милая! – сердечно шепнул Валерий Николаевич. 

II 

Привольев взял за талию друга и через залу провел в небольшой кабинет, убранный не без претензий. 
Фотографии Лики, детей и нескольких писателей красовались 
на стенах. Большой письменный стол, мягкие кресла, шкап с книгами и оттоманка, словом – все, как следует у интеллигентного 
человека, получающего тысяч пять и подумывающего иногда и о 
«душе». 
Валерий Николаевич запер двери и, внезапно возбуждаясь, 
проговорил: 
– Нет… Ты послушай, Иван Иваныч, какую сделали пакость… 
Я, понимаешь, не хотел рассказывать при Лике. За что ее волновать заранее… 

3 

– Ну, конечно… 
– Так ты выслушай, голубчик, и поймешь… 
– Позволь, мой друг, только закурить твою сигару – твои лучше моих, ты ведь по десяти берешь – и сесть в кресло… Тогда 
присядь и говори. 
Иван Иванович закурил, поглубже уселся в мягкое кресло и 
подумал, что лучше всего было бы вздремнуть четверть часика 
после обеда. 
Но, считая одной из обязанностей друга быть складочным местом дружеских излияний, как бы ни были они однообразны и 
бесплодны, Иван Иванович самоотверженно готов был слушать 
то, что время от времени он уже добросовестно выслушивал в 
том же кресле, и не всхрапывал, чтобы не потерять единственного друга, которого, конечно, любил и у которого можно было пообедать и потом повинтить хоть до утра 1, если бы не строгая 
Лидия Антоновна, заботившаяся о здоровье этого откормленного 
и влюбленного Валерия Николаевича, – как сердито думал Иван 
Иванович, если приходилось уходить с проигрышем. 
Не без снисходительно–ядовитой улыбки, обнаружившей 
скверные зубы человека некрасивого, совсем худого, желтого как 
лимон и лысого как колено, но зато не сомневавшегося, что он и 
умнее, и основательнее друга, и, главное, не под башмаком своей 
жены, – Иван Иванович проговорил своим скрипучим и назойливым голосом: 
– Ну, рассказывай, Валерий Николаевич… Какая такая подлость тебя огорчила?.. 
И только было начал Привольев, как Иван Иванович перебил: 
– Значит, опять нашла полоса возмущения?.. 
И хихикнул. 
– Да ты не смейся… Ты слушай… 
– Слушаю… Не кипятись… Побеседуем толком, дружище, а 
потом… винт устроишь?.. 
– Тебе только винт… Устрою, успокойся! Совсем ты, Иван 
Иваныч, опустился… Ты войди в мое положение… 

                                                 
1 …и потом повинтить хоть до утра…  – то есть проиграть до утра в 
винт. Винт – разновидность карточной игры. 
 

4 

Подали кофе, и Валерий Николаевич наконец стал рассказывать о той обыкновенной истории в правлении, где служил, которую он называл «подлостью». 
Чем подробнее и картиннее говорил он о лакействе и пролазничестве, о несправедливости и произволе, о взяточничестве и 
вымогательствах некоторых и завистливом попустительстве многих, о полной беспринципности людей, думающих только о наградах и деньгах, – тем Привольев возбуждался все более и более, и ему было приятно сознание, что все это он понимает и что 
все это его возмущает. 
Недаром же он с молодых еще лет возмущался, и Лика знает и 
любит и уважает его за то, что он благородный человек, принимающий к сердцу все несправедливое и позорное… И сама она 
такая же благородная и сочувствующая… 
– Ведь после этого нужно уходить из этой клоаки! – воскликнул Валерий Николаевич. 
И в эту минуту возбуждения, подогретого своими же словами, 
Привольев, казалось, сейчас же ушел бы из своего учреждения. 
– Ведь я сам подписываю то, что считаю вредным и в лучшем 
смысле бессмысленным… Я сам подписываю отчет, в котором 
раздуваются цифры, и многие верят, что наше дело, благодаря 
главному распорядителю, нашему коммерческому гению, стоит 
на идеальной высоте… А между тем еще сегодня… 
Иван Иванович осторожно зевнул. 
«Ведь порядочный и неглупый человек, а все–таки по временам впадает в транс и дает представления!» – подумал Иван Иванович, уверенный, что все–таки никуда Валерий Николаевич не 
уйдет и даже испугается, если его «великолепная королева», Лидия Антоновна, хоть для испытания согласилась бы с его благородными намерениями бросить клоаку. – «Лидия Антоновна умная женщина и недаром же любит друга и держит его в узде. 
Ореол беспокойного общественного человека ему оставляет и 
милостиво разрешает приносить в дом каждое двадцатое число 
четыреста шестнадцать рублей шестьдесят шесть копеек!» – подсчитал в уме Иван Иванович. 
И когда Привольев объяснил, что сегодня он делал то же, что 
и вчера, но что надо же когда–нибудь кончить, то Иван Иванович 
не без ехидного намерения протянул и как будто бы сочувственно: 
– А награду тебе большую назначили к Новому году? 

5 

– Разве мне дадут? 
– Да ведь ты дельный служащий. 
– Кажется… 
– И обещали полторы тысячи? 
– Обещали и надули… 
– Сколько? 
– Семьсот… Урезали, чтобы дать какому–то «племяннику», 
который и на службу не ходит… Порядки… Прямо со мною подло поступили… 
– И очень… Нам, семейным людям, эти наградные деньги на 
затычки долгам… 
– И к чему надувать? 
– А ты рассчитывал?.. Ты еще, мой милый, пижонист… 
– Ну, черт с их деньгами!.. А главное… 
– Хочется бросить? 
– Именно… И бросил бы… 
– Что ж?.. Уж если тебе так опостылело, то уходи! – проговорил Иван Иванович, словно бы убежденный словами друга. 
Но Валерий Николаевич покраснел и раздражительно сказал: 
– Уйди!.. Тебе хорошо, вице–директору, говорить: уйди… А 
куда уйдешь?.. Точно ты не понимаешь моего положения?.. А ты 
так спокойно говоришь: уйди… Это просто свинство… С семьей 
я едва свожу концы с концами… И то еще благодаря Лике… Она 
во всем себе отказывает… Нарядов никаких… все переделывает, 
голубушка… Детям какого–то идиота за двенадцать рублей 
должны были нанять… Обивку надо бы в гостиной подновить 
и… не можем… Все безобразно дорого… И без того жмемся, а 
ты: уйди!.. Что ж, позволь тебя спросить, я должен Лику и детей в 
конуре поселить и получать где–нибудь сто рублей?.. И поищи 
еще их… 
И Валерию Николаевичу представилось, что его любимая, милая и ненаглядная Лика, которая так греет и одна только дает 
смысл жизни, и голубчики птенцы, и он сам – в конуре. Она – 
этот ангел – безропотно терпит, дети больны, он за сто рублей 
целые дни корпит… Когда представилось, что придется есть 
впроголодь и Лику запрятать в кухне, и не болтать с Ликой в их 
уютной, теплой спальне, – Валерий Николаевич пришел в ужас. 
И его небольшая квартира, и его родной очаг с Ликой, – этой 
верной подругой, заботливой женой и очаровательной женщиной, которую после семи лет он еще более любит и более влюб
6 

лен в нее, чем прежде, и которая, казалось, тоже еще сильнее 
чувствует счастье близости и верного и влюбленного друга, – вся 
обстановка, все привычки, словом – все, все казалось ему таким 
необходимым, дорогим и близким, добытым после бродяжной 
жизни необеспеченных правильным заработком интеллигентных 
людей, что Валерию Николаевичу казалось бесцельной подлостью с его стороны лишить семью удобств… 
И он снова обиженно воскликнул: 
– А ты: уходи! Нечего сказать… совет! 
– Так оставайся… 
– К сожалению, должен… Понимаешь: должен! Ты, небось, не 
уходишь? 
– Еще бы… И не думаю. 
– И не думаешь!.. Или твой хомут такая прелесть? 
– Такой же, как твой, дружище… И атмосфера такая же, как и 
твоя… И мне приходится фарисействовать, как и ты… И я, Валерий Николаич, такой же, как ты! Только не такой красивый здоровяк, как мой благородный друг, и… знаешь ли еще что? – с насмешкой прибавил Иван Иванович. 
– Что? 
– Меня называют ретроградом–чиновником, а тебя… либералом. Ты по временам любишь «поманиловствовать» 1 о том, что 
было бы, если бы ничего не было, а я… помалчиваю, делаю, что 
велят – а ты знаешь, что иногда велят? – и получаю столько же, 
что и ты… Ну, а теперь… я тебе скажу, куда идти… 
– Куда? 
– К Лидии Антоновне! 
– Зачем? 
– Попроси ее разрешения послать за партнерами… Винтить 
пора. Право, полезнее, чем сотрясать воздух. 

III 

Несколько сконфуженный вошел Валерий Николаевич в 
спальную. 

                                                 
1 «Поманиловствовать»  – образовано от ставшего нарицательным 
имени героя «Мертвых душ» – Манилова. 
 

7 

Дети уж были уложены, и Лика сидела за книгой. 
– Ну что, милый, доспорились? 
– Иван Иванович совсем закис, Лика, и только хихикает… 
– А что?.. Да ты присядь, Валерий… О чем вы спорили? 
– Да он не понимает, что можно возмущаться… Можешь себе 
представить, Лика? 
И, присевши к Лике, Привольев поцеловал ее руку. 
– Чего от него ждать… Сухой формалист и больше ничего! 
– А говорит: уйди! 
– Пусть он сам уйдет с своего места, – возмущенно сказала 
Лика. – Ты по крайней мере людям не вредишь, Валерий. Ты у 
меня ведь независимый… На сделки с совестью не пойдешь… 
– Ну, положим, Лика! 
– Что положим?.. Что ты хочешь сказать, Валя? – спросила 
Лика, сдерживая волнение. 
– Я только что рассказывал Ивану Ивановичу, Лика… 
– Напрасно считаешь его твоим другом. Хорош друг: «уйди». 
Что ж подало ему такой глупый совет?.. 
– Да ты не волнуйся, Лика… Не волнуйся, милая… Ну, ты 
ведь меня знаешь… 
– Еще бы не знать своего хорошего? 
– Ну, я говорил о неприятностях в правлении… Говорил, что 
бросил бы правление… Ну, конечно, если бы получил другое и 
лучшее место! – прибавил Валерий Николаевич, боясь огорчить 
свою Лику. 
– Милый!.. Я знаю, как ты всех нас любишь и как мы тебя любим. Я первая сказала бы: уйди, если бы везде таким людям, как 
ты, не было подчас тяжело… Это вот только Ивану Ивановичу 
везде легко, а ты… Так уж лучше оставаться там, где тебя знают 
и ценят все–таки тебя… Разве не так? 
– Умница ты моя. Конечно, так! 
– Они с тобою подлость сделали… большую подлость! – горячо и возмущенно говорила Лика. – Обманули с наградными. Я 
понимаю твое раздражение порядочного человека. Но бог с ними!.. Плюнь на них!.. Без этих денег ведь мы не пропадем!.. Живем же мы с тобою и не нуждаемся… Я счастлива… Ты ведь тоже, кажется, немножко любишь свою Лику? 
Любит ли он? 
И вместо слов Привольев обнял жену. 

8 

– Дети у нас прелестные. Все у нас, слава богу, мирно и хорошо! – радостно говорила Лика, улыбаясь. – Так не тревожься, мой 
милый… Не мучь себя напрасными и незаслуженными упреками… Помни, что хорошие люди в таких условиях, в каких мы 
живем, приносят большую пользу уже потому, что на их местах 
могли быть нехорошие люди… Разве ты не согласен?.. 
Еще бы не согласен! Ведь Лика говорит так умно и убедительно, что часто думает и он. Недаром же он возмущается и все–таки 
сам не делает ничего, что заставило бы его покраснеть. 
И Валерий Николаевич уже совсем успокоился и, обрадованный, что Лика по–прежнему считает его если не героем, то во 
всяком случае честным общественным деятелем, принимающим 
участие в разных благотворительных обществах вместе с Ликой, 
горячо и восторженно сказал: 
– Ты такая… такая прелестная, моя умница… И как я счастлив… 
И через минуту весело проговорил: 
– А на Ивана Иваныча ты не сердись, Лика… Он так посоветовал… Верно, думал, что у меня есть другое место… А потом, 
напротив, советовал не уходить, точно я в самом деле идиот и 
злодей перед тобою и детьми, что мог бы вас сделать нищими… 
Не сердись… Лика, на него… Он хоть и воображает, что очень 
умен, а… Но все–таки он в сущности добрый. 
– Он и не стоит того, чтобы сердиться… Бог с ним!.. 
– И уж знаешь ли что? 
– Что хочешь, милый? 
– Я пошлю за двумя партнерами… 
– И отлично… Но не заигрывайся, Валя. Тебе вредно. 
– Конечно, в двенадцать окончим. А ты что будешь делать, 
Лика? 
– Дома останусь… По крайней мере почитаю. А на неделе три 
собрания… И мы везде должны быть… 
 
 
В первом часу партнеры сели ужинать. 
Хозяин с обычным вниманием отнесся к скромному ужину, 
умело и хорошо приготовленному и поданному благодаря заботам Лики, и, когда выпил несколько стаканов вина и раскраснелся, он поговорил о долге, об обязанностях общественных людей 

9 

делать хоть маленькие дела, памятуя о больших, и не оставлять 
своих постов, хотя бы и встречались на них тернии. 
Иван Иванович, выигравший десять рублей, не перебивал друга, не вставлял ехидных примечаний и не заводил спора. Он 
скромно помалчивал и усердно потягивал красное вино. 
А Лика взглядывала на мужа блестящими ласковыми глазами 
и думала: 
«И какой же он добрый и хороший человек, и как я его люблю!» 
 
1901