Загадочный пассажир

К.М. Станюкович 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ЗАГАДОЧНЫЙ 
ПАССАЖИР 

 

 
 
 
 

МОРСКИЕ РАССКАЗЫ 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................3 
III.....................................................................................................7 
IV.....................................................................................................8 
V....................................................................................................11 
VI...................................................................................................16 

2 

I 

 
В ночь сочельника трехмачтовый военный крейсер «Руслан» 
шел под всеми парусами, узлов по десяти, спускаясь к южным 
широтам. 
«Руслан» легко рассекал воду и плавно раскачивался с бока на 
бок между волн, казалось, почтительно отступающих от него. Ветер был резкий, холодный, но не крепкий и ровный. 
Океанская зыбь еще не улеглась. Она вздувалась, и высокие 
волны с однообразным тихим гулом лениво разбивались одна о 
другую, и пенящиеся их верхушки рассыпались алмазною пылью, 
облитые серебристым таинственным светом месяца. 
Холодом и какою–то безнадежною тоской одиночества веет и 
от заседевшего холмистого океана, и от бесстрастно красивой луны, и от звезд, ярко мигающих с темной бездонной выси. Стоящие на вахте матросы, одетые в буршлаты поверх фланелевых 
рубах, словно бы поддаются тоске этой ночи. И им острее чувствуется, что жизнь их – скверная, служба – проклятая и море – постылое. Молчаливые и серьезные, они взглядывают на океан, отворачиваются от него, и в эту рождественскую ночь их еще сильнее манит домой. И они тихо лясничают между собой о далеких 
своих местах. 
 

II 

 
И «Ганцакурату Кару Карычу», как прозвали матросы педантичного, хладнокровного, справедливого и добросовестно–
недалекого капитана, барона Оскара Оскаровича Нордштрема, и 
офицерам «очертел» длинный переход. Казалось, в этот вечер 
большая часть офицеров, засидевшихся в роскошной кают–
компании, освещенной электричеством, дольше обыкновенного, 
скучала и нервничала еще более, чем в прежние дни перехода из 
Шербурга прямиком в Батавию. 
Особенно приуныли семейные. 
Даже старший офицер Евгений Николаевич, красивый румяный брюнет с роскошной бородкой, блестящими зубами и золо
3 

тым porte–bonheur'ом 1 на руке, любивший казаться служителем 
сурового долга, – которому некогда скучать в море, да и неприлично – был сдержанно и достойно серьезен и задумчив. 
Обыкновенно великолепный и любивший вставлять веские, 
авторитетные слова в общие разговоры, любезный со всеми и ни 
к кому не выказывавший особого расположения, – старший офицер молчал и думал, что встречать праздник несравненно лучше 
дома, в Петербурге, чем на «Руслане», да еще с людьми, хоть и 
хорошими, но далеко не такими тонко чувствующими и умными, 
как он. И, разумеется, Евгений Николаевич не сомневался, что 
Вавочка, устраивая елку, поплакала о своем одиночестве и, бедная, очень горюет в разлуке. 
И с наивною влюбленностью в себя он размышлял: 
«Еще бы Вавочке не горевать о нем, внимательном, заботливом, любящем семью! Еще бы не ценить Вавочке такого умного и 
хорошего человека, который так развил ее ум, так балует подарками! Она знает, что он сделает блестящую карьеру, и семья будет обеспечена. Еще бы не любить такого безукоризненного мужа, который если и изменяет супружескому долгу, то только в 
дальнем плавании и единственно ради здоровья! Недаром же Вавочка боготворит и смотрит ему в глаза, всегда боящаяся огорчить его. Она – чудная, честная женщина и, разумеется, не позволит себе „подло увлечься“, как увлекаются многие соломенные 
вдовы плавающих моряков… Она и не подумает!» 
И в ту же минуту Евгений Николаевич мысленно решил, что в 
Батавии он непременно съездит на берег. 
Другие женатые моряки, вероятно, не считали себя такими великолепными идолами, на которых их жены могли бы молиться. 
Напротив, если некоторые мужья и не были идолопоклонниками, 
то во всяком случае – верноподданными своих королев–супруг. 
Вот отчего они и не могли скрыть, что им сиротливо и одиноко 
вдали от любимых, да еще в такой вечер. 
Особенно был подавленно–грустен старший механик Иван 
Васильевич, необыкновенно добродушный и милый человек, лет 
за сорок, которого машинисты и кочегары иначе не называли, как 

                                                 
1 браслетом без застежки (франц.) 
 

4 

«нашим». И все знают, что старший механик тоскует по своей 
«королеве Марго», как мичманы прозвали Марью Васильевну. 
Ни для кого не было секретом, что этот высокий, плотный и 
сильный молодец с характером и волей, не позволяющий начальству наступить на ногу, находился в полном рабстве у своей маленькой, худенькой и молодой жены с бледным лицом цыганского типа. Она называла себя непонятой женщиной двадцатого века 
и не скрывала от Ивана Васильевича, что у него грубая натура, не 
понимающая ее возвышенной души, и что может понимать ее 
один только мичман Севрюгин. В утешение она прибавила, что 
если не оставляет Ивана Васильевича и не ищет заработка, то потому, что она – благородная женщина и не хочет огорчать мужа… Он хоть и низменно ее любит, но любит и ее и детей, так 
пусть Иван Васильевич остается мужем, не понимая ее, а мичман 
в то же время будет понимающим другом… 
Иван Васильевич еще благодарил жену и, уходя в дальнее 
плавание, ревел как белуга и обещал привезти все, что написала 
жена в списке, переданном мужу при проводах. 
Лейтенант Вершинин, от скуки выпивавший третью бутылку 
портера, проговорил: 
– Что, Иван Васильевич… Небось, об елке мечтаете? 
– Вообще! – деликатно ответил Иван Васильевич. 
– То–то вообще… И я вообще думаю, что скучища… Тоже поехал бы к знакомым на елку… А вместо этого с полуночи на вахту… Что бы нам зайти на Мыс… 1 Там по крайней мере… англичанки… 
Молодой доктор, сидевший за книгой, поднял глаза на Ивана 
Васильевича. 
«Тоже любовь!» – высокомерно подумал доктор и собирался 
предложить Ивану Васильевичу применить к нему новое средство излечения от страсти, вычитанное недавно им из медицинского журнала. 
Видимо не имевшие темы для разговора два скучающие мичмана лениво перекидывались словами о том, когда Батавия и что 
там интересного, будут ли они произведены в Новый год в лейте
                                                 
1 Что бы нам зайти на Мыс… – Имеется в виду мыс Доброй Надежды 
на южном побережье Африки. 
 

5 

нанты, сколько каждый выплыл ценза 1, и сели играть в шахматы. 
– Что бы нам зайти на Мыс! Там по крайней мере англичанки! – раздражительно воскликнул Вершинин. 
Мичманы оживленно встрепенулись. И один проговорил: 
– Вот так чудесно… А то знакомься с малайками на Яве… 
– И отчего в самом деле мы не зайдем на Мыс… И нам и команде следовало бы освежиться… А то за какие вины с ума сходить от одури? 
– Вам, господа, только на уме берег… Тогда не поступали бы 
во флот! – заметил старший офицер. 
– Я и уйду из флота, Евгений Николаич! 
– В чиновники? – спросил старший офицер. 
– В чиновники. Дядя – товарищ министра. Он устроит. 
– Нынче везде без протекции ничего не получишь! – заметил 
Вершинин. 
– Уж будто!.. Нужно и образование, и труд, и способности, – 
авторитетно промолвил Евгений Николаевич. 
Мичман Каврайский, худой, нервный молодой человек с умными небольшими глазами, горевшими злым блеском, сидел в 
стороне, в кресле у фортепиано, слушал и злился. Злился и оттого, что ему противна служба и он служит, и потому, что он молод 
и часто кашляет, и потому, что он не знает, к чему приступиться 
и что делать, чтобы не чувствовать постоянного компромисса, и 
потому, что он не может отделаться от того, что считает позорным, – от лжи, от лицемерия и зависти. Он злился, что слышит 
здесь одну только пошлость и никто не обращает внимания на его 
речи, обыкновенно останавливаемые старшим офицером. Он 
злился и за то, что не может написать на бумаге то, что волнует 
его и занимает его мысли, – о пересоздании общества, о новой 
этике, – и за то, что не умеет сложить стихов. Он злился и за то, 
что он обречен на неизвестность, и что нет у него друга, перед 
которым мог бы излиться… 

                                                 
1 …сколько каждый выплыл ценза… – По «Положению о морском 
цензе» 1885 года производство в каждый следующий чин во флоте было 
обусловлено «совершением определенного для каждого чина числа плаваний». 
 

6 

Каврайский услышал последние слова старшего офицера, 
главное – этот тон, увидал красивое, самодовольное лицо. 
«Экая ты великолепная скотина!» – хотел крикнуть Каврайский и, вместо этого, волнуясь, проговорил: 
– Вы, Евгений Николаевич, конечно, будете адмиралом… 
Выходил как будто и комплимент, но старший офицер почувствовал, что хотел сказать Каврайский, и, словно бы не слыхал 
его слов и обратился с чем–то к доктору. 
 

III 

 
– К повороту оверштаг! Право на борт! – донесся через люк 
взволнованный и неестественно громкий голос вахтенного офицера. 
И в эту же минуту прибежал сверху рассыльный и доложил: 
– Справа шлюпка с людьми! Огонь подали. 
Все оживились и бросились наверх. 
«Руслан» повернул к огоньку, лег в дрейф, и баркас спустили. 
Ехать на баркасе вызвался Каврайский. Лейтенант Вершинин, заведующий баркасом, охотно согласился. С Каврайским отправлялся доктор. Взяли одеяла и бочонок с ромом, и баркас отвалил. 
– А ведь нас может и залить, доктор! – проговорил Каврайский, правя рулем и не отрывая возбужденных, уже не злых глаз 
с волн. 
– Очень жаль, что вы окажетесь плохим моряком, язвительный 
мичман… У вас печень не в порядке… 
– Не зальет! Людей спасем… – восторженно воскликнул мичман. 
И на лунном свете его худое, некрасивое лицо казалось таким 
проникновенным, счастливым. 
Беспокоились за баркас и на «Руслане». 
И белокурый барон говорил старшему офицеру с едва тревожной нотой в голосе: 
– Надо было послать баркас, но если основательно сообразить, 
то, пожалуй, и не следовало бы… 
– Уже поздно теперь соображать, барон!.. 

7 

– О, нет. Сообразить всегда необходимо, Евгений Николаевич!.. Положим, Каврайский – толковый офицер… Найдется в 
трудном положении… 
Старший офицер промолчал. 
– Это про что «Ганцакурат»? – тихо спрашивал унтер–офицер, 
подходя к рулевым на штурвале. 
– Опасается за баркас. 
– Зря. Ежели люди на шлюпке в океане, то по какой такой 
причине нашему баркасу пропасть… 
– И как людей не вызволить! – промолвил старший рулевой. 
– Мичман вызволит. Башковатый и отчаянный, – уверенно 
сказал унтер–офицер и отошел к своему месту на шканцы. 
Прошло полчаса. 
Барон то и дело взглядывал в бинокль. Ни шлюпок, ни огня не 
было видно. 
Барон вздохнул. 
– Я и говорил, что надо было обсудить прежде, – снова проговорил Оскар Оскарович. 
Прошло еще четверть часа. 
– Сигнальщик, видишь? 
– Никак нет, вашескобродие!.. 
– Конечно, надо было послать баркас, но… 
Барон речи не досказал. Он увидал в бинокль, что баркас идет 
к «Руслану». 
 

IV 

 
Наконец подошел баркас и был поднят. 
На палубу вошли десять англичан, видимо, матросов с купеческого корабля, спокойно радостных и счастливо улыбающихся, и 
совсем непохожий ни на моряка, ни на англичанина немолодой 
господин среднего роста с большой окладистой бородой, в летнем стареньком пальто, высоких сапогах и с сомбреро на красиво 
посаженной голове. 
Обличье и манера показывали интеллигентного человека. Он, 
казалось, был равнодушен к своему спасению. 
В первое мгновение его приняли за шведа или норвежца. 

8 

Но велико было общее изумление, когда доктор весело и радостно проговорил, обращаясь к капитану и офицерам, окружившим спасенных: 
– Соотечественник… Русский… Сергей Сергеевич Курганин… Пойдемте, Сергей Сергеевич… Сейчас чаю и закусить… 
– А поместитесь ко мне, Сергей Сергеевич! – воскликнул Каврайский, весь мокрый. 
Все радостно жали руку бородатому господину. Со всех сторон слышались восклицания: 
– Как сюда попали? 
– Откуда? 
– Куда шли? 
– На каком пароходе потерпели крушение? 
– Потом расскажете мне подробно, Сергей Сергеевич… А пока отдохните после этого ужасного испытания! – говорил капитан. 
Курганин слегка приподнимал сомбреро, показывая кудрявые, 
сильно заседевшие волосы, и не выказывал никакой радости от 
того, что находится среди любезных соотечественников, и на все 
вопросы отвечал коротко и даже суховато: «Шел из Вальпарайсо 
1 на грузовом английском пароходе. Вчера ночью он сгорел. Все 
спаслись и успели взять свои вещи. Другая шлюпка с капитаном 
и штурманом ночью разлучилась…» 
Затем Курганин пошел за инженер–механиком и Каврайским в 
кают–компанию. Всем бросилось в глаза это равнодушие Курганина, и его посещение Вальпараисо, и какая–то сдержанность. 
Особенно он удивил капитана. Подозвав доктора, он ввел его в 
свою каюту и тихо и несколько значительно спросил его: 
– Кто такой этот господин? 
– Я назвал: Курганин. 
– Это я слышал, доктор. Но я бы спросил вас, какое его общественное положение, так сказать? 
– Не знаю. Не спрашивал, барон… Курганин не из разговорчивых… Но по нескольким его словам видно, что он из интеллигентных людей. 

                                                 
1 Вальпараисо – город на Тихоокеанском побережье Чили. 
 

9 

– Зачем же он попал в Вальпараисо? – спрашивал капитан, и 
его лицо выражало недоумение. 
– Верно, путешествует, барон! – нетерпеливо проговорил доктор. 
– На грузовом пароходе? 
– А что ж… Если нет больших средств. 
– Без средств не путешествуют так далеко. Вы заблуждаетесь, 
любезный доктор… Я плавал много, а в отдаленных странах таких туристов я не видал. Не понимаю. Решительно не понимаю, 
доктор! 
И, видимо старающийся понять и обеспокоенный, что не может понять, барон раздумчиво покачал головой и продолжал: 
– Очень странно! «Есть много, друг Горацио…» 1 А вы, доктор, пожалуйста, не беспокойте пассажира расспросами… И намекните, чтобы в кают–компании были деликатны… Все–таки не 
наше дело, почему этот господин в Вальпараисо… Не наше… И 
вы, доктор, уж пожалуйста, как тоже больше статский человек, 
позаботьтесь о пассажире, и вообще, чтобы ему было, знаете ли, 
спокойно и хорошо… Мне кажется, что он болен… Такое у него 
лицо… Англичане счастливы, что спасены, а он… Может быть, 
пожар так подействовал на него… 
И, несколько конфузясь, прибавил: 
– И вот что еще, доктор… Знаете, так деликатно нужно… Если пассажир, вы понимаете… без средств в путешествии, то как–
нибудь… предложите ему взять в долг… Я охотно могу передать 
вам некоторую сумму… У меня есть лишние сто долларов… Так 
я, доктор… 
Все еще ошалелые глаза барона светились выражением доброты и в то же время стыдливости, когда он прибавил: 
– И, прошу вас, доктор, чтобы ни одна душа не знала!.. 
«Славный ты немца», – подумал доктор и сказал: 
– Будьте спокойны, барон. Но я думаю, что Курганин не возьмет… Что–то у него в лице есть… И – вы правы – нервы у него, 
должно быть, не в порядке. 
В эту минуту вбежал рассыльный. 
                                                 
1 «Есть много, друг Горацио…» – незавершенная цитата из трагедии 
Шекспира «Гамлет». Гамлет говорит: «Есть много, друг Горацио, тайн» 
(акт 1, сц. 5). 
 

10