Диковинный матросик

К.М. Станюкович  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ДИКОВИННЫЙ 
МАТРОСИК 

 

 
 
 
 

РАССКАЗ 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

I  

Среди тишины чудной тропической ночи колокол пробил четыре удара. Был час ночи, и до смены вахтенных было еще далеко. А спать так хотелось.  
Тогда грот–марсовой старшина Аришкин, – степенный, пожилой человек, пользовавшийся на клипере1 «Голубчик» репутацией самого «башковатого» матроса, который в книжке мог читать 
и умел огорошивать «занозистыми» словечками даже такого ученого человека, как фельдшер, проговорил, обратившись к кучке 
дремавших у грот–мачты матросов:  
– Не спи, братцы. А то как бы вахтенный не разбудил по–
своему... Небось зубы начистит.  
 «Братцы» встрепенулись, услышавши мудрые слова, так как 
знали, что вахтенный лейтенант любил подкрасться, ровно кошка, и разбудить действительно «по–своему» заснувшего матроса.  
Но ночь, волшебная тропическая ночь, тоже расточала свои 
сонные чары «по–своему», и не прошло и пяти минут после предостережения Аришкина, как уже среди кучки раздались подхрапывания.  
– Ну уж и здоровы спать, идолы! – воркнул Аришкин и, наклонившись к спящим, проговорил: – Кошка идет!  
Все моментально вскочили. «Кошкой» звали вахтенного лейтенанта Пыжикова, находившего, что «распускать» матросов не 
следует.  
Аришкин засмеялся.  
– Небось проснулись?.. Садись... я вам лучше что–нибудь расскажу... По крайности сон разгонит.  
– То–то расскажи, Никоныч... уважь... А то как бы взаправду 
не подкралась Кошка, – заметил один из марсовых.  
– Как не уважить вас, дрыхалов, уважу! – ласково промолвил 
Аришкин.  
И плотней усевшись на бухту2, откашлялся и начал вполголоса и слегка нараспев следующий рассказ.  

                                                 
1 Клипер – трехмачтовый быстроходный военный корабль. 
2 Бухта – снасть, уложенная в круги. 

2 

II  

– Тоже вот был у нас на клипере, на «Грозящем», когда мы на 
нем три года тому назад ходили в дальнюю, матросик один, 
Васька Пернатый прозывался. Отцы его, говорил, птицеловы были, и было им прозвище «Пернатые»... Так довольно даже редкий 
и диковинный матрос был, братцы вы мои. Такого никогда на 
флоте я не видывал. Человек, прямо сказать, с понятием и по 
матросской части знал, хорошим рулевым был и в Кронштадте 
веселым человеком оказывал себя, и карахтера тихого, и вином 
не занимался, а как уплыли мы из Кронштадта и вошли в заграничные места, тут, значит, и вышла эта самая загвоздка...  
– В чем загвоздка? – спросил кто–то.  
– А в том, братец ты мой, что вовсе в расстройку вошел. И чем 
дальше мы уходили, тем больше он быдто тронутый понятием 
становился. Ни с кем не говорил, чуждался, больше один да один, 
и все в тоске да в тоске, братцы вы мои. Глядит этто он на море, 
мурлычет себе под нос песню, а сам плачет... Однако тосковать – 
тосковал, а службу справлял форменно... А на берег съезжал, так 
ни на что и не смотрел, а прямо в кабак, и привозили его два раза 
размертвецки–пьяно... На клипере не дотрогивался и чарки своей 
не пил, а на берегу, значит, тоску свою залить хотел... Дошли мы 
таким родом до Мадер–острова, как остановил он старшего офицера и докладывает: «Дозвольте, вашескобродие, объяснить причину». – «Объясняй!» – говорит. «Так, мол, и так, как вам, говорит, будет угодно, а нет больше сил моего терпения!» Этто он 
докладывает, а сам бледный–пребледный из лица и похудал весь, 
хотя никакой хвори в себе не имел. А старший офицер малого 
терпения был человек и как вскрикнет: «Ты что, говорит, такой–
сякой, лясы разводишь? Говори толком, в чем дело?» Пернатый 
не испугался и отчесал: «Явите, говорит, божескую милость, прикажите меня сей же секунд отправить обратно в Расею, а то я 
преступником–беглецом могу быть! Пробовал, говорит, я всячески принудить себя и не могу, вашескобродие. Тоска сосет!»  
– Ишь ты... Что ж старший офицер?  
– Известно что... Подумал, что матрос огурнуться хочет от 
флотской службы... Сперва–наперво ровно бы ошалел, что матрос 
с таким диковинным прошением осмелился, а потом: раз, два, 
три, и пошел лупцевать. Искровянил матроса в самом лучшем 
виде и говорит: «Я тебе, говорит, покажу сил–терпения. Отшли
3 

фовать велю, так поймешь свою дерзость прошения». А Васька 
Пернатый свое: «Не пойму, говорит, вашескобродие... Не от лодырства я прошусь!» Велел ему всыпать двадцать пять. Всыпали...  
– За прекословие, значит?  
– То–то за оно самое. Потому старший офицер очень скор был 
и прекословия не позволял... Любил, чтобы молчали, хотя бы он 
приказал самого себя съесть... Малого терпения был человек... А 
который нетерпеливый – хуже глупого бывает... Оделся, значит, 
Васька Пернатый после порки и безо всякой это злобы и как бы в 
задумчивости говорит унтерцерам, кои его линьками драли: «Никакие линьки, говорит, тоски не разгонят. Дойду до капитана, и 
вернут меня в Расею». Слушаем мы и думаем: «Спятил матросик»; кои с дурости и смеялись. Думали: чудит человек... А он, 
братцы, как опосля оказалось, и вовсе не не мог совладать со своей тоской. Хорошо. Ушли мы с Мадер–острова и вскорости зашли на Зеленые острова для запаса угля, живности и свежей провизии, потому, как сказывали, с островов Зеленых прямо хотели 
вальнуть на Яву–остров и минуя Надежный мыс (мыс Доброй 
Надежды). Ден в шестьдесят переход рассчитывали, потому и запасу всякого много брали. Как услышал про это самое Васька 
Пернатый – на нем лица нет. Ходит по клиперу как бы в потере 
чувств. И исхудал же он за это время – страсть... Было ему тогда 
этак годов тридцать, не больше, а с виду вроде старика оказывает... Однако до капитана не доходил... Боялся, видно, линьков... 
Он не очень–то их обожал... С умом человек был и хотя тихий, а 
обидчистый... Ладно. Стоим это мы в Портограндах (Порто–
Грандо) четвертый день, грузим уголь, быков, свиней, уток и курей принимаем, у арапов пельсины покупаем, лакомимся, значит, 
как вдруг утром перекличка, а Васьки Пернатого нет...  
– Сбежал? – нетерпеливо спросил один из слушателей.  
– А ты слушай, тогда и узнаешь! – недовольно проговорил 
Аришкин. – А то «сбежал»!.. А может, и не сбежал...  
– Так куда ж он делся?  
Аришкин несколько секунд помолчал, словно бы желая, как 
опытный рассказчик, усилить внимание своей аудитории, и продолжал:  
– Старший офицер как узнал, что Пернатый в нетчиках, очень 
даже осатанел. «Мы, говорит, его, подлеца, сыщем. Он беспременно от службы удрать хочет. Беглым мигрантом сделаться. Я 

4 

покажу ему мигранта!..» Совсем без терпения человек был старший офицер... Не смозговал того, что Васька Пернатый в Расею 
бежать хотел, а он кулаками машет и кричит: «мигрант!» Это, 
значит, который человек со своей родины на чужую убегает, – 
пояснил Аришкин. – Ладно. Тую же минуту послали на берег 
шлюпку с мичманом к концырю, чтобы поймать, мол, и предоставить беглого казенного человека... А город этот самый Портогранда маленький... арапы больше живут... Пернатого–то скоро и 
разыскали в избенке арапской. После матрос, что с мичманом на 
поимку ездил, обсказывал, как беднягу под кроватью нашли... Забился туда... Насилу вытащили. И бросился он в ноги концырю и 
мичману. Плачет: «Не берите, мол, меня на клипер. Я в Расею 
доберусь и явлюсь по начальству. Пусть со мной что вгодно делают, но я по крайности в своей стороне буду». А мичман что 
может? Тоже подневольный офицер. Ему сказано доставить, он и 
должен был доставить. И пожалел он матросика, а привез на катере да еще для верности связал... Это жалеючи–то! – не без иронии прибавил рассказчик. – Привезли и тот же секунд без допроса, как, мол, и почему матрос от тоски на ответ в Расею бежит, – 
беднягу на бак и всыпали без счета... Вроде как в бесчувствии в 
лазарет снесли... А ведь все от непонятия... После уж только в 
понятие насчет матросика вошли... Тогда и старший офицер понял, что терпения в нем не было... То–то оно и есть...  
В эту минуту неслышными шагами приблизился лейтенант 
Пыжиков. Аришкин тотчас же смолк.  
– Вы тут что? Дрыхнете? – спросил лейтенант, вглядываясь в 
матросские лица.  
Все поднялись и почти в один голос отвечали:  
– Никак нет, ваше благородие!  
– Я им сказку сказывал, ваше благородие! – доложил Аришкин.  
– То–то... У меня на вахте поспи!.. Я разбужу! – проворчал 
лейтенант и пошел дальше.  

III  

Матросы опять уселись, и Аришкин продолжал:  
– Отлежался Пернатый... Опять службу справляет... Опять тоскует... И боцман в ошалеватости... Не понимает... Однако пожа
5 

лел. «Так, мол, и так, вашескобродие, как бы чего над собой Пернатый не сделал. В большой он, мол, расстройке!» – доложил 
боцман старшему офицеру. И старший офицер как быдто начал в 
понятие входить и торопливость свою оставил. «Присматривай за 
им, говорит, хорошенько и зря, говорит, не обескураживай боем. 
А там видно будет!» Ладно. Идем это мы тропиками, как вот теперь... Благодать одна... Тепло, служба легкая... И встречали мы в 
этих самых местах светлый праздник... А Васька–то Пернатый 
быдто отходить почал от тоски эти дни... Отстояли мы заутреню... А Пернатый около меня стоял... Гляжу: молится, с колен не 
встает и руками лицо закрыл... Плечи вздрагивают... Плачет...  
Вышли это мы наверх... разгавливаемся... А солнышко поднимается... И светло стало... И матросики веселые... Праздник–то 
светлый, праздник праздникам... Только Васька сам не свой. Глядит это на яйца, на куличи, не ест, и такая в его лице тоска, братцы вы мои, что и не обсказать. «Полно, говорю, Вась... Через три 
года вернемся, говорю, в Расею...» А он ровно и не слушает. Уставил глаза на море да как вскочит на борт... На счастье, один 
матрос у борта стоял... схватил его за ноги... Насилу держит. А он 
голосом кричит: «Пустите, братцы, нет сил моего терпения... 
Лучше смерть».  
Сняли его с борта. Привели к капитану, – он в то время команду обходил, проздравлял. «По какой такой причине ты жизни хотел решиться, матросик, и в такой великий день? – спросил капитан. – То бежать хотел, а теперь топиться?» Тот опять свое: «Тоскую, говорит, в чужих местах». Видит капитан, что человек на 
извод готов. Велел позвать доктора. «Обследуйте и доложите»... 
Он и доложил, что у Пернатого вроде быдто болезни... мудреное 
слово какое–то сказал... А выходит, что тоска по родине... Ну, капитан тотчас же потребовал Пернатого и говорит: «Как придем 
на Яву–остров, оставлю тебя, а ты с обратным судном вернешься 
в Расею!» И как услышал это Пернатый, то сразу же человеком 
стал. В настоящее понятие вошел... Повеселел... одно слово: матрос как матрос... А как пришли на Яву–остров и велели ему на 
конверт (корвет) перебираться, что в Расею шел, так и обсказать 
нельзя, как он обрадовался... Прощается со всеми и плачет от радости... Совсем диковинный матросик был! – заключил рассказчик.  
Через несколько минут он поднялся и сказал:  

6 

– Трубчонку выкурить пойду... Смотри, опять не засните, черти!  
– Не заснем, Никоныч. Ты разговорил сон... Да и скоро светать 
начнет... Ишь заря занимается.  
 
1899