Доктор

А.П. Чехов

ДОКТОР

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК 84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
Доктор. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 7 с. – (Библиотека русской 

классики).

ISBN 978-5-16-007088-9
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

ДОКТОР

В гостиной было тихо, так тихо, что явственно слышалось, как 

стучал по потолку залетевший со двора слепень. Хозяйка дачи, 
Ольга Ивановна, стояла у окна, глядела на цветочную клумбу и 
думала. Доктор Цветков, ее домашний врач и старинный знакомый, приглашенный лечить Мишу, сидел в кресле, покачивал своею шляпой, которую держал в обеих руках, и тоже думал. Кроме 
них в гостиной и в смежных комнатах не было ни души. Солнце 
уже зашло, и в углах, под мебелью и на карнизах стали ложиться 
вечерние тени.

Молчание было прервано Ольгой Ивановной.
– Более ужасного несчастья и придумать нельзя, – сказала она, 

не оборачиваясь от окна. – Вы знаете, без этого мальчика жизнь не 
имеет для меня никакой цены.

– Да, я знаю это, – сказал доктор.
– Никакой цены! – повторила Ольга Ивановна, и голос ее дрог
нул. – Он для меня всё. Он моя радость, мое счастье, мое богатство, и если, как вы говорите, я перестану быть матерью, если он… 
умрет, то от меня останется одна только тень. Я не переживу.

Ломая руки, Ольга Ивановна прошлась от одного окна к друго
му и продолжала:

– Когда он родился, я хотела отослать его в воспитательный 

дом, вы это помните, но, боже мой, разве можно сравнивать тогда 
и теперь? Тогда я была пошла, глупа, ветрена, но теперь я мать… 
понимаете? я мать и больше знать ничего не хочу. Между теперешним и прошлым целая пропасть.

Наступило опять молчание. Доктор пересел с кресла на диван и, 

нетерпеливо играя шляпой, устремил взгляд на Ольгу Ивановну. 
По лицу его видно было, что он хотел говорить и ждал для этого 
удобной минуты.

– Вы молчите, но я все-таки не теряю надежды, – сказала хо
зяйка, оборачиваясь. – Что же вы молчите?

– Я был бы рад надежде не меньше вас, Ольга, но ее нет, – отве
тил Цветков. – Нужно глядеть чудовищу прямо в глаза. У мальчика бугорчатка мозга, и нужно постараться приготовить себя к его 
смерти, так как от этой болезни никогда не выздоравливают.

– Николай, вы уверены в том, что не ошибаетесь?
– Такие вопросы ни к чему не ведут. Я готов отвечать сколько 

угодно, но от этого нам не станет легче.

Ольга Ивановна припала лицом к оконной драпировке и горько 

заплакала. Доктор поднялся и несколько раз прошелся по гостиной, затем подошел к плачущей и слегка коснулся ее руки. Судя по 

его нерешительным движениям, по выражению угрюмого лица, 
которое было темно от вечерних сумерек, ему хотелось что-то сказать.

– Послушайте, Ольга, – начал он. – Уделите мне минуту внима
ния. Мне нужно спросить вас о кое-чем. Впрочем, вам теперь не до 
меня. Я потом… после…

Он опять сел и задумался. Горький, умоляющий плач, похожий 

на плач девочки, продолжался. Не дожидаясь его конца, Цветков 
вздохнул и вышел из гостиной. Он направился в детскую к Мише. 
Мальчик по-прежнему лежал на спине и неподвижно глядел в одну 
точку, точно прислушиваясь. Доктор сел на его кровать и пощупал 
пульс.

– Миша, болит голова? – спросил он.
Миша ответил не сразу:
– Да. Мне всё снится.
– Что же тебе снится?
– Всё…
Доктор, не умевший говорить ни с плачущими женщинами, ни 

с детьми, погладил его по горячей голове и пробормотал:

– Ничего, бедный мальчик, ничего… На этом свете нельзя про
жить без болезней… Миша, кто я? Ты узнаешь?

Миша не отвечал.
– Очень голова болит?
– О… очень. Мне всё снится.
Осмотрев его и задав несколько вопросов горничной, которая 

ходила за больным, доктор не спеша вернулся в гостиную. Там 
уже было темно, и Ольга Ивановна, стоявшая у окна, казалась силуэтом.

– Зажечь огонь? – спросил Цветков.
Ответа не последовало. Слепень продолжал летать и стучать по 

потолку. Со двора не доносилось ни звука, точно весь мир заодно с 
доктором думал и не решался говорить. Ольга Ивановна уже не 
плакала, а по-прежнему в глубоком молчании глядела на цветочную клумбу. Когда Цветков подошел к ней и сквозь сумерки 
взглянул на ее бледное, истомленное горем лицо, у нее было такое 
выражение, какое ему случалось видеть ранее во время приступов 
сильнейшего, одуряющего мигреня.

– Николай Трофимыч! – позвала она. – Послушайте, а если по
звать консилиум?

– Хорошо, я приглашу завтра.
По тону доктора легко можно было судить, что он плохо верил 

в пользу консилиума. Ольга Ивановна хотела еще что-то спросить, 
но рыдания помешали ей. Она опять припала лицом к драпировке. 

В это время со двора отчетливо донеслись звуки оркестра, игравшего на дачном кругу. Слышны были не только трубы, но даже 
скрипки и флейты.

– Если он страдает, то почему же он молчит? – спросила Ольга 

Ивановна. – За весь день ни звука. Он никогда не жалуется и не 
плачет. Я знаю, бог берет от нас этого бедного мальчика, потому 
что мы не умели ценить его. Какое сокровище!

Оркестр кончил марш и минуту спустя для начала бала заиграл 

веселый вальс.

– Господи, да неужели нельзя ничем помочь? – простонала 

Ольга Ивановна. – Николай! Ты доктор и должен знать, что делать! Поймите, что я не перенесу этой потери! Я не переживу!

Доктор, не умевший говорить с плачущими женщинами, вздох
нул и тихо зашагал по гостиной. Прошел ряд томительных пауз, 
прерываемых плачем и вопросами, которые ни к чему не ведут. 
Оркестр успел уже сыграть кадриль, польку и еще кадриль. Стало 
совсем темно. В смежной зале горничная зажгла лампу, а доктор 
всё время не выпускал из рук шляпы и собирался сказать что-то. 
Ольга Ивановна несколько раз уходила к сыну, сидела около него 
по получасу и возвращалась в гостиную; то и дело она принималась плакать и роптать. Время мучительно тянулось, – и вечер, казалось, не имел конца.

В полночь, когда оркестр сыграл котильон и умолк, доктор со
брался уезжать.

– Я завтра приеду, – сказал он, пожимая холодную руку хозяй
ки. – Вы ложитесь спать.

Надевши в передней пальто и взявши в руки трость, он постоял, 

подумал и вернулся в гостиную.

– Я, Ольга, завтра приеду, – повторил он дрожащим голосом. –

Слышите?

Она не отвечала и, казалось, от горя потеряла способность го
ворить. В пальто и не выпуская из рук трости, Цветков сел рядом с 
ней и заговорил тихим, нежным полушёпотом, который совсем не 
шел к его солидной, тяжелой фигуре:

– Ольга! Во имя вашего горя, которое я разделяю… Теперь, ко
гда ложь преступна, я умоляю вас сказать мне правду. Вы всегда 
уверяли, что этот мальчик мой сын. Правда ли это?

Ольга Ивановна молчала.
– Вы были единственной привязанностью в моей жизни, – про
должал Цветков, – и вы не можете себе представить, как глубоко 
мое чувство оскорблялось ложью… Ну, прошу вас, Ольга, хоть раз 
в жизни скажите мне правду… В эти минуты невозможно лгать… 
Скажите, что Миша не мой сын… Я жду.

– Он ваш.
Лицо Ольги Ивановны не было видно, но в ее голосе Цветкову 

послышалось колебание. Он вздохнул и поднялся.

– Даже в такие минуты вы решаетесь говорить ложь, – сказал 

он своим обыкновенным голосом. – У вас нет ничего святого! Послушайте, поймите меня… В моей жизни вы были единственной 
привязанностью. Да, были вы порочны, пошлы, но кроме вас в 
жизни я никого не любил. Эта маленькая любовь теперь, когда я 
становлюсь стар, составляет единственное светлое пятно в моих 
воспоминаниях. Зачем же вы затемняете его ложью? К чему?

– Я вас не понимаю.
– А, боже мой! – крикнул Цветков, – Вы лжете, вы отлично по
нимаете! – крикнул он еще громче и зашагал по гостиной, сердито 
размахивая тростью. – Или вы забыли? Так я же вам напомню! 
Отеческие права на этого мальчика в одинаковой степени разделяют со мной и Петров, и адвокат Куровский, которые, так же как 
и я, до сих пор выдают вам деньги на воспитание сына! Да-с! Всё 
это мне отлично известно! Я прощаю прошлую ложь, бог с нею, но 
теперь, когда вы постарели, в эти минуты, когда умирает мальчик, 
ваше лганье душит меня! Как я жалею, что не умею говорить! Как 
жалею!

Цветков расстегнул пальто и, продолжая шагать, говорил:
– Дрянная женщина! На нее не действуют даже такие минуты! 

Она и теперь лжет так же свободно, как девять лет тому назад в 
ресторане «Эрмитаж»! Она боится, что если откроет мне истину, 
то я перестану выдавать ей деньги! Она думает, что если бы она не 
лгала, то я не любил бы этого мальчика! Вы лжете! Это низко!

Цветков стукнул тростью по полу и крикнул:
– Это гадко! Изломанное, исковерканное создание! Вас надо 

презирать, и я должен стыдиться своего чувства! Да! Ваша ложь во 
все девять лет стоит у меня поперек горла, я терпел ее, но теперь –
довольно! Довольно!

Из темного угла, где сидела Ольга Ивановна, послышался 

плач… Цветков замолчал и крякнул. Наступило молчание. Доктор 
медленно застегнул пальто и стал искать шляпу, которую он уронил, шагая.

– Я вышел из себя, – бормотал он, низко нагибаясь к полу. –

Совсем выпустил из виду, что вам теперь не до меня… Бог знает, 
чего наговорил. Вы, Ольга, не обращайте внимания.

Он нашел шляпу и направился к темному углу.
– Я оскорбил вас, – сказал он тихим, нежным полушёпотом. –

Но еще раз умоляю вас, Ольга. Скажите мне правду. Между нами 
не должна стоять ложь… Я проговорился, и вы теперь знаете, что 

Петров и Куровский не составляют для меня тайны. Стало быть, 
вам теперь легко сказать правду.

Ольга Ивановна подумала и, заметно колеблясь, сказала:
– Николай, я не лгу. Миша ваш.
– Боже мой, – простонал Цветков, – так я же вам скажу еще 

больше: у меня хранится ваше письмо к Петрову где вы называете 
его отцом Миши! Ольга, я знаю правду, но мне хочется слышать ее 
от вас! Слышите?

Ольга Ивановна не отвечала и продолжала плакать. Подождав 

ответа, Цветков пожал плечами и вышел. – Я завтра приеду, –
крикнул он из передней. Всю дорогу, сидя в своей карете, он пожимал плечами и бормотал:

– Как жаль, что я не умею говорить! У меня нет дара убеждать 

и уверять. Очевидно, она не понимает меня, если лжет! Очевидно! 
Как же ей обьяснить? Как?