Зиночка

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ЗИНОЧКА 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ЗИНОЧКА 

Компания охотников ночевала в мужицкой избе на свежем сене. В окна глядела луна, на улице грустно пиликала гармоника, 
сено издавало приторный, слегка возбуждающий запах. Охотники говорили о собаках, о женщинах, о первой любви, о бекасах. 
После того как были перебраны косточки всех знакомых барынь 
и была рассказана сотня анекдотов, самый толстый из охотников, 
похожий в потемках на копну сена и говоривший густым штаб–
офицерским басом, громко зевнул и сказал: 
– Не велика штука быть любимым: барыни на то и созданы, 
чтоб любить нашего брата. А вот, господа, был ли кто–нибудь из 
вас ненавидим, ненавидим страстно, бешено? Не наблюдал ли 
кто–нибудь из вас восторгов ненависти? А? 
Ответа не последовало. 
– Никто, господа? – спросил штаб–офицерский бас. – А вот я 
был ненавидим, ненавидим хорошенькой девушкой и на себе самом мог изучить симптомы первой ненависти. Первой, господа, 
потому что то было нечто как раз противоположное первой любви. Впрочем, то, что я сейчас расскажу, происходило, когда я еще 
ничего не смыслил ни в любви, ни в ненависти. Мне было тогда 
лет восемь, но это не беда: тут, господа, важен не он, а она. Ну–с, 
прошу внимания. В один прекрасный летний вечер, перед заходом солнца, я и моя гувернантка Зиночка, очень милое и поэтическое созданье, незадолго перед тем выпущенное из института, 
сидели в детской и занимались. Зиночка рассеянно глядела в окно 
и говорила: 
– Так. Мы вдыхаем кислород. Теперь скажите мне, Петя, что 
мы выдыхаем? 
– Углекислоту, – отвечал я, глядя в то же окно. 
– Так, – соглашалась Зиночка. – Растения же наоборот: вдыхают углекислоту и выдыхают кислород. Углекислота содержится в сельтерской воде и в самоварном угаре... Это очень вредный 
газ. Близ Неаполя есть так называемая Собачья пещера, содержащая в себе углекислоту; пущенная в нее собака задыхается и 
умирает. 
Эта несчастная Собачья пещера близ Неаполя составляет химическую мудрость, дальше которой не решится шагнуть ни одна 
гувернантка. Зиночка всегда горячо отстаивала пользу естествен
2 

ных наук, но едва ли знала по химии еще что–нибудь, кроме этой 
пещеры. 
Ну–с, она приказала повторить. Я повторил. Она спросила, что 
такое горизонт. Я ответил. А на дворе в это время, пока мы жевали горизонт да пещеру, мой отец собирался на охоту. Собаки выли, пристяжные нетерпеливо переминались с ноги на ногу и кокетничали с кучерами, лакеи начиняли тарантас кульками и всякой всячиной. Возле тарантаса стояла линейка, в которую садились мать и сестры, чтобы ехать к Иваницким на именины. Дома 
оставались только я, Зиночка да мой старший брат – студент, у 
которого болели зубы. Можете представить мою зависть и скуку! 
– Так что же мы вдыхаем? – спросила Зиночка, глядя в окно. 
– Кислород... 
– Да, а горизонтом называется место, где, как нам кажется, 
земля сходится с небом... 
Но вот тронулся тарантас, за ним линейка... Я видел, как Зиночка вытащила из кармана какую–то записочку, судорожно 
скомкала ее и прижала к виску, потом вспыхнула и поглядела на 
часы. 
– Так помните же, – сказала она, – близ Неаполя есть так называемая Собачья пещера... – она опять взглянула на часы и продолжала: – где, как нам кажется, небо сходится с землею... 
Бедняжка в сильном волнении прошлась по комнате и еще раз 
взглянула на часы. До конца нашего урока оставалось еще более 
получаса. 
– Теперь арифметика, – сказала она, тяжело дыша и перелистывая дрожащей рукой задачник. – Вот решите задачу № 325, а 
я... сейчас приду... 
Она вышла. Я слышал, как она спорхнула вниз по лестнице, и 
затем видел в окно, как ее голубое платье, промелькнув через 
двор, исчезло в садовой калитке. Быстрота ее движений, краска 
ланит и волнение заинтриговали меня. Куда она побежала и зачем? Будучи умен не по летам, я скоро сообразил и понял всё: 
она побежала в сад затем, чтобы, пользуясь отсутствием моих 
строгих родителей, забраться в малинник или же нарвать себе черешень! Когда так, и я же, чёрт возьми, пойду есть черешни! Бросил я задачник и побежал в сад. Подбегаю к черешням, но ее уже 
там нет. Миновав малинник, крыжовник, шалаш сторожа, она через огород идет к пруду, бледная, вздрагивающая от малейшего 
шума. Я крадусь за ней и вижу, господа, следующее. На берегу 

3 

пруда, между толстыми стволами двух старых верб, стоит мой 
старший брат Саша; по его лицу незаметно, чтобы у него болели 
зубы. Он глядит навстречу Зиночке, и вся его фигура, как солнцем, озарена выражением счастья. А Зиночка, точно ее гонят в 
Собачью пещеру и заставляют дышать углекислотой, идет к нему, едва двигая ногами, тяжело дыша и закинув назад голову... 
По всему видно, что на рандеву она идет первый раз в жизни. Но 
вот она подходит... Полминуты они молча глядят друг на друга и 
как будто не верят своим глазам. Засим какая–то сила толкает 
Зиночку в спину, она кладет руки на плечи Саши и склоняет свою 
головку на его жилетку. Саша смеется, бормочет что–то несвязное и с неуклюжестью очень влюбленного человека кладет обе 
свои ладони на Зиночкину физиомордию. А погода, господа, чудесная... Бугор, за которым прячется солнце, две вербы, зеленые 
берега, небо – всё это вместе с Сашей и с Зиночкой отражается в 
пруде. Тишина, можете себе представить. Над осокой золотятся 
миллионы мотыльков с длинными усиками, за садом гонят стадо. 
Одним словом, хоть картину рисуй. 
Из всего виденного я понял только то, что Саша целовался с 
Зиночкой. Это неприлично. Если узнает maman, то обоим достанется. Чувствуя, что мне почему–то стыдно, я ушел к себе в детскую, не дожидаясь конца рандеву. Потом я сидел над задачником, думал и соображал. По моей роже плавала победоносная 
улыбка. С одной стороны, приятно быть владельцем чужой тайны, с другой – тоже весьма приятно сознавать, что такие авторитеты, как Саша и Зиночка, во всякую минуту могут быть уличены 
мною в незнании светских приличий. Теперь они в моей власти и 
их спокойствие находится в полной зависимости от моего великодушия. Я же им покажу! 
Когда я ложился спать, Зиночка, по обыкновению, зашла в 
детскую узнать, не уснул ли я в одежде и молился ли богу. Я посмотрел на ее хорошенькое, счастливое лицо и ухмыльнулся. 
Тайна распирала меня и просилась наружу. Нужно было намекнуть и насладиться эффектом. 
– А я знаю! – сказал я ухмыляясь. – Гы–ы! 
– Что вы знаете? 
– Гы–ы! Я видел, как около верб вы целовались с Сашей. Я 
пошел за вами и всё видел... 

4 

Зиночка вздрогнула, вся покраснела и, пораженная моим намеком, опустилась на стул, на котором стояли стакан с водой и 
подсвечник. 
– Я видел, как вы... целовались... – повторил я, хихикая и наслаждаясь ее смущением. – Ага! Вот я скажу маме! 
Малодушная Зиночка пристально посмотрела на меня и, убедившись, что я действительно всё знаю, в отчаянии схватила меня за руку и забормотала дрожащим шёпотом: 
– Петя, это низко... Я вас умоляю, ради бога... Будьте мужчиной... не говорите никому... Порядочные люди не шпионят... Это 
низко... умоляю вас... 
Бедняжка как огня боялась моей матери, дамы добродетельной 
и строгой, – это раз; во–вторых, мое ухмыляющееся рыло не могло не осквернять ее первой, чистенькой и поэтической любви, а 
потому можете себе представить состояние ее духа. По моей милости, она не спала всю ночь и наутро явилась к чаю с синими 
кругами под глазами... Встретясь после чая с Сашей, я не вытерпел, чтоб не ухмыльнуться и не похвастать: 
– А я знаю! Я видел, как ты вчера целовался с m–lle Зиной! 
Саша посмотрел на меня и сказал: 
– Ты глуп. 
Он не был так малодушен, как Зиночка, а потому эффект не 
удался. Это меня еще больше подзадорило. Если Саша не испугался, то, очевидно, он не верил, что я всё видел и знаю; так постой же, я тебе докажу! 
Занимаясь со мной до обеда, Зиночка не глядела на меня и 
заикалась. Вместо того чтобы припугнуть, она всячески заискивала у меня, ставя мне пятерки и не жалуясь отцу на мои шалости. Будучи умен не по летам, я эксплоатировал ее тайну, как хотел: не учил уроков, ходил в классной вверх ногами и говорил 
дерзости. Одним словом, продолжай я в таком духе до сегодня, из 
меня выработался бы прекрасный шантажист. Ну–с, прошла неделя. Чужая тайна подзадоривала и пучила меня, как заноза в душе. Мне во что бы то ни стало хотелось выболтать ее и полюбоваться эффектом. И вот однажды за обедом, когда у нас было 
много гостей, я преглупо ухмыльнулся, ехидно поглядел на Зиночку и сказал: 
– А я знаю... Гы–ы! Я видел... 
– Что ты знаешь? – спросила мать. 

5 

Я еще ехиднее поглядел на Зиночку и Сашу. Надо было видеть, как вспыхнула девушка и какие злые глаза сделал Саша! Я 
прикусил язык и не продолжал. Зиночка постепенно побледнела, 
стиснула зубы и уж ничего не ела. В тот же день во время вечерних занятий я в лице Зиночки заметил резкую перемену. Оно казалось строже, холоднее, как будто мраморнее, а глаза глядели 
странно, прямо мне в лицо, и, я вам даю честное слово, даже у 
гончих, когда они догоняют волка, я никогда не видел таких поражающих, уничтожающих глаз! Выражение их я отлично понял, 
когда она среди урока вдруг стиснула зубы и процедила: 
– Ненавижу! О, если б вы, гадкий, отвратительный, знали, как 
я вас ненавижу, как мне противна ваша стриженая голова, ваши 
пошлые, оттопыренные уши! 
Но тотчас же она испугалась и сказала: 
– Это я не вам говорю, а повторяю роль... 
Потом, господа, ночью я видел, как она подходила к моей постели и долго глядела мне в лицо. Она ненавидела страстно и уж 
не могла жить без меня. Созерцание моей ненавистной рожи стало для нее необходимостью. А то, помню, был прелестный летний вечер... Пахло сеном, была тишина и прочее. Светила луна. Я 
ходил по аллее и думал о вишневом варенье. Вдруг подходит ко 
мне бледная, прекрасная Зиночка, хватает меня за руку и, задыхаясь, начинает объясняться: 
– О, как я тебя ненавижу! Никому я не желала столько зла, как 
тебе! Пойми это! Мне хочется, чтобы ты понял это! 
Понимаете ли, луна, бледное лицо, дышащее страстью, тишина... даже мне, свиненку, стало приятно. Слушал я ее, глядел на 
ее глаза... Сначала мне было приятно и ново, но потом пробрал 
страх, я вскрикнул и сломя голову побежал в дом. 
Я решил, что самое лучшее – это пожаловаться maman. И я 
пожаловался, рассказав кстати и о том, как Саша целовался с Зиночкой. Я был глуп и не знал последствий, иначе бы я оставил 
тайну при себе... Maman, выслушав меня, вспыхнула негодованием и сказала: 
– Не твое дело говорить об этом, ты еще очень молод... Но, 
однако, какой пример для детей! 
Моя maman была не только добродетельна, но и тактична. 
Она, чтобы не поднимать скандала, выжила Зиночку не сразу, а 
постепенно, систематически, как вообще выживают порядочных, 
но нетерпимых людей. Помню, когда уезжала от нас Зиночка, то 

6 

последний ее взгляд, который она бросила на дом, был направлен 
к окну, где я сидел, и, уверяю вас, я до сих пор помню этот 
взгляд. 
Зиночка скоро стала женою брата. Это Зинаида Николаевна, 
которую вы знаете. Потом я встретился с нею, когда уже был юнкером. При всем ее старании она никак не могла узнать в усатом 
юнкере ненавистного Петю, но всё же обошлась со мной не совсем по–родственному... И теперь даже, несмотря на мою добродушную плешь, смиренное брюшко и покорный вид, она всё еще 
косо глядит на меня и чувствует себя не в своей тарелке, когда я 
заезжаю к брату. Очевидно, ненависть так же не забывается, как 
и любовь... Чу! Я слышу, поет петух. Спокойной ночи! Милорд, 
на место!