Москва в ее прошлом и настоящем. Выпуск 11



                Москва 1850 — 1910 т.





Статья Г. Василича.


     Два типа старых* городов* знает* Европа: одни, уже отживппе, застыли в* своем* вековом* обликФ: такова Венецёя, Флоренция, Нюренбергъ, Брюгге; другёе—еще живые, меняющееся, развивающееся и творящее: их* жизнь не приняла установившагося облика, их* образ* меняется съ нара-станёем* культуры. Это Париж*, Лондона,, вечный Рим*, это—Москва...
     Им'Ья за плечами почтенный даже для города возрасти — 700 л^тъ интенсивной и многосторонней жизни, она и в* наши дни остается саммит мощным* из* русских* городов*. Съ юношеской бодростью бьется пульсъ экономической, идейной, художественной, литературной и театральной жизни. Быстро меняется бытовой обликъ города, характер* улиц*, теАнъ домовъ, самый ритмъ жизни, но нет* никаких* симптомов* усталости или замедленёя. И среди сомн'Ьнёй въ жизненной способности и творческой мощи русскаго народа—образ* великаго, нестар'Вющаго города служить убедительным* символом*.
     Москва 1850-хъ годов* и Москва начала XX в^ка—два различных* мера. Красноречивый цифры роста насеиенёя наглядно противопоставляют* скромный патреахальный центр* дореформенной Руси кипучему «мёровому городу» наших* дней. Въ 1830 году населенёе Москвы выражалось въ скромной цифр^ —305, 631; въ январе 1882-го года—753, 469; 31-го января igo2*ro года—г, 174, 673 и, наконец*, по подсчету въ январе 1912-го—г, 575, 583. Так* же быстро и р'Ьзко эволюцёонировада московская жизнь, Въ 50-хъ годах* тихо прозябает* однообразный и сонный бытъ, полный уже сложившихся самобытных* черт*, по своей неподвижности напоминаюецёй застойное болото. Чахлая общественная жизнь выливается въ самыя примитивныя формы. Отгремело привольное, широ

3

кими реками разливавшееся житье Екатерининскихъ и Алексаядровскихъ бару ие приобщилось къ культуре и не вышло за пределы деспотического семейнаго быта купечество, тихо жила немногочисленная интеплигенцёя. Только кой-где вокругъ университета въ тесномъ кружке посвященныхъ бродить мысль, слагаются общественные идеалы.
    Теперь Москва—кипучий городъ, многое взявший отъ общеевропейскаго шаблона, но внесший въ него много своего, оригинальнаго; городъ напряженной идейной и художественной жизни, колоссальной промышленной энерпи, заражающей ею целую громадную область Россёи. Творчество Москвы сплошь самобытно, но быть заметно нивеплировался. Нетронутые уголки уцелели только въ купеческой Таганке, въ глухихъ переулкахъ Замоскворечья, среди старообрядчества—поближе къ Рогожскому и Преображенскому кладбищамъ, да въ ветхихъ Александровскихъ особнякахъ по переулкамъ Арбата и Пречистенки,—но и здесь все специфически московское исчезаешь медленно, но неуклонно.
    Вторая половина XIX века въ исторёи московской жизни останется одной изъ самыхъ яркихъ страницы переходъ отъ богобоязненнаго существования въ уютныхъ пределахъ традиций и указокъ начальства къ участью въ мёровомъ строительстве—грандёозный перевороту на несколько вековъ определившш историческая судьбы города...

I.

    При достаточно засвидетельствованной любви москвичей къ родному городу нетъ недостатка въ бытовомъ материале, въ воспоминаньяхъ ста-рожиловъ и запискахъ современниковъ, въ литературныхъ свидетельствахъ относительно общественнаго и частнаго быта наследуемой эпохи. Въ X выпуске «Москва въ ея прошпомъ» помещено исчерпывающее описанье московской жизни 40-хъ годовъ, принадлежащее Вистенгофу. О Москве 50-хъ годовъ есть масса свидетельству но самыя ценныя изъ нихъ недавно появившёяся воспоминанья Н. Васильича *) и П. И, Щукина, владельца драгоценнаго собранья русской старины. Ихъ сообщенья прёобре-таютъ особый интересъ потому, что сделаны культурными современниками, способными не только передавать отдельный черты, но и дать цельную картину.
    Сравнивая ихъ воспоминанья съ наблюденьями Вистенгофа, мы ви-димъ, что за этотъ срокъ московская жизнь нимало не изменилась. Ха-рактеръ ея яркими штрихами рисуетъ Н. Васильичъ: «Особая печать лежала въ ту пору на всей Москве; не только на зданёяху не походившихъ на петербургскья, на улицахъ и движенья по ниму но и на московскомъ обществе во всехъ его слояхъ. Особенности Москвы въ настоящее время сгладились, почти исчезли; уже нетъ особаго московскаго мировоззренья, спецёальной московской литературы, а тЪмъ более науки; даже калачи и сайки и прочёл, некогда знаменитыя, спецёально московская снеди выро

    *) t.PyccKia Ведомости» igir г. № 155, 167 189, 194 и 199.

4

делись; нетъ, наконецъ, стараго говора и настоящаго «москвича». Не то было въ 50-хъ годахъ, когда Москва являлась центромъ еще сильнаго въ то время славянофильства, сугубаго патрьотизма и очагомъ чисто-русскаго. направленья мысли, а главнымъ образомъ чувства, яко бы самобытнаго и много въ себе содержащаго, отвергавшаго почти все, что переносилось къ намъ изъ «гнилого Запада». Чувства эти были особенно горячи именно въ описываемые годы,—вскоре послР Крымской кампании».
    Самобытность Москвы 50-хъ годовъ, отмечаемая всеми ея летописцами, отличается поразительными единством^, проникаетъ собой всР стороны жизни, начиная съ внешности города и кончая семейными отношениями, житейской философией, увеселениями и религиозными обрядами. О внРшнемъ облике Москвы, кроме сообщений современников^, подробно разсказываютъ литографии и гравюры, въ большинства своемъ сумевшая схватить своеобразныя черточки Москвы. Быстро выросший на пепелище 1812 года, городъ до второй половины XIX столетья оставался почти не-прикосновеннымъ: то же пестрое разнообраз!е улицъ, где громадные бар-скье дворцы чередуются съ деревянными домиками и топкими пустырями, те же старинныя церкви, окруженный широкими дворами, заросшими травой, та же сказочная громада Кремля, царящая надъ городомъ, та же восточная суета и теснота въ «городе», въ безконечныхъ полутемныхъ рядахъ...
    Въ царствованье Николая I Москву украшаютъ нисколько грандюз-ныхъ церквей и казенныхъ зданш: храмъ Христа Спасителя, Кремлевский дворецъ, провьантскье магазины на Остоженке, Малый театръ и т. д., но европеизируется только центръ города; остальныя улицы все такъ же тесны, грязны до непроходимости, темны ночью. Единообразье обывательскихъ домовъ нарушаютъ даренье дворцы Александровскихъ и Екатерининскихъ временъ, частью заколоченные и разрушающееся, частью перешедшее къ купцамъ и подъ казенныя учреждешя. Во многихъ м'Ьстахъ тянулись заборы, поросшее травой пустыри, унылыя громадный площади. Даже въ центра города, на месте теперешняго Нарышкинскаго сквера находилась сенная площадь, жуткая и грязная. Чахлые и запущенные бульвары служили прёютомъ для «жуликовъ» и разныхъ темныхъ личностей. Видъ старой Москвы, по словамъ старожиловъ, напоминаютъ глухёя улицы и переулки теперешняго Замоскворечья. «Неболыше, деревянные, одноэтажные, часто даже неоштукатуренные дома и домики, большею частью съ мезонинами, встречались на каждомъ шагу...»¹).
    Городского самоуправленья еще не существовало, а заботы админи-страцёи о благоустройстве были довольно ограничены. О мраке, царив-шемъ по ночамъ на московскихъ улицахъ, и грязи, делавшей ихъ непроходимыми весной и осенью, единогласно свидетельствуютъ все современники. Освещеньемъ города заведывалъ брандъ - маьоръ, фонарщики же набирались преимущественно изъ штрафованныхъ солдатъ г). На боль-шомъ разстояти стояли «замечательно тускло» горГвпйе фонари, «укрГп
    *) „Русск. В-Ьд.“ 1911 г. № 155.
    г) Никифоровъ, «Старая Москва». Т. I, стр. 42.

5

пенные на когда-то выкрашенныхъ въ серую краску деревянныхъ, не-уклюжихъ столбахъ». Въ фонаряхъ съ 4-фитильными светильниками горело конопляное масло, которое фонарщики воровали для каши. Позднее къ маслу стали прибавлять скипидаръ; при полицеймейстере Беринг! делались опыты осв!щен1я спиртомъ, но его безбожно воровали фонарщики. Въ довершение всего, въ видахъ эконоши, на дальнихъ улицахъ зажигались не все фонари.
     «Чистоты на улицахъ не было вовсе, мостовыя были отвратительны, тротуарные столбы, кой-гд! еще деревянные, считались еще почему-то нужными, зимой снегъ и накапливавппйся навозъ не свозились, и къ весн! Москва была вся въ ухабахъ, которые, когда начиналось таянье, превращались въ заторы, и наступадъ моментъ, когда благоразумный обыватель сид!лъ дома, ибо проезда не было ни на колесахъ, ни на саняхъ»... *), Все это стало теперь миеомъ для Москвы, но хорошо известно захолустной Провинции Въ грязи измученные пешеходы теряли калоши, а иногда увязали и сапоги и при энергичномъ движети высвободить ногу обыватель вытаскивалъ ее въ одномъ чулк!; для переправы на другую сторону площади приходилось нанимать извозчика, лужи стояли подолгу и переходить ихъ приходилось при помощи воздвигнутыхъ домашними средствами мости-ковъ и сходней. Отм!чаютъ также носившееся надъ Москвой зловоте, становившееся особенно нестернимымъ въ нижней части Тверской, около Охот-наго ряда, гд! долгое время резалась птица и скотина.
     На перекресткахъ стояли знаменитые московсМе будочники съ грозными алебардами, живппе въ будкахъ. «Будки были двухъ родовъ: крошечные деревянные домики и каменныя, столь же малаго размера, круглый здашя, въ род! укороченныхъ башенъ, первый— темно-сераго цв!та, а вторыя—белыя съ светло-желтымъ. Внутри будокъ имелось обычно одно помещете, иногда съ перегородкой, большую часть котораго занимала русская печь; иногда, если будка стояла, напримеръ, на бульваре, около нея ставилось н!что въ род! заборчика, и получался крошечный дворикъ, въ которомъ мирно хозяйствовала супруга «хожалаго», висело на веревкахъ просушиваемое белье, стояли принадлежности домашняго обихода и даже прогуливались куры съ цыплятами. Кроме того, не только около присутственныхъ м!стъ, но и просто на улицахъ и площадяхъ стояли обыкновенный, военнаго образца, трехцветныя будочки, въ которыхъ представитель власти могъ укрываться въ непогоду». Одетые въ сероватожелтые казакины и высокая шапки, напоминающая военный киверъ, вооруженные огромнымъ тесакомъ на пояс! и съ алебардой въ рукахъ при исполнении служебныхъ обязанностей, будочники должны были бы производить весьма импонирующее впечатление. Но тяжелая и неудобная алебарда стесняла хожалаго и чаще всего мирно покоилась, прислоненная къ будке или забору. Обыватели подсмеивались, что алебарда более всего пригодна для рубки капусты. «Будочники были безусловно грязны, грубы, мрачны и несведущи; къ нимъ никто и не думалъ обращаться за

     ’) «Р. Ведомости» 1911 г., 167,

6

справками, какъ теперь обращаются къ городовымъ, совершенно сознавая, что они лишь живыя «пугала» для злыхъ и для добрыхъ, специально приспособленные для того, чтобы на улицахъ чувствовалась публикой и была бы воочёю видна власть предержащая» Наиболее распространенной м-Ь-рой административна™ воздействия была, конечно, ручная расправа,—«физическое порицание». Особенно воевала полиция съ безконечными обозами, подвозившими къ Москва хлебъ," и длинной цепью возовъ и саней за-труднявшихъ уличное движете, Ночью будочники окликали прохожихъ и на вопросъ «кто идетъ?» надо было отвечать—«обыватель!» Иначе забирали въ часть ²).
    Патрёархальностью и своеобразёемъ отличалась вся уличная жизнь. На бульварахъ мальчишки играли въ бабки, но впоследствии администра-цёя запретила это развлечете. По главнымъ улицамъ сновали безчислен-ные разносчики: греки торговали халвой и рахатъ-лукумомъ; расхваливали на затейливые голоса свой товаръ продавцы кваса, саекъ, леденцовъ и т. п. Извозчики—«ваньки», одетые въ простые армяки и въ высокихъ поярковыхъ шляпахъ «гречником'ь», безъ павлиньихъ перьевъ и другихъ украшенёй, отличались дешевизной: за 15—20 копеекъ охотно везли пару сЬдоковъ черезъ всю Москву, обычный же «конецъ» оплачивался 5 копейками. Зимой «ваньки» выезжали на саняхъ безъ полости, а л'Ьтомъ на оригинальныхъ дрожкахъ, называвшихся «калибрами» или «гитарами». Этотъ своеобразный московский экипажъ, действительно, напоминалъ по форме гитару. Узкёя дроги на стоячихъ рессорахъ вмещали двухъ пасса-жировъ. Для соблюдения равновесия и въ виду узости сиденёя садились съ разныхъ сторонъ, каждый лицомъ къ улице. Очень удобно было ездить на гитаре, севъ верхомъ, лицомъ къ извозчику.
    Въ царскёе дни торжественно звонили въ колокола, а вечеромъ зажигали «плошки» съ гусинымъ саломъ, чадившёя и дававшёя густыя облака дыма, не со ответствую щёя торжественнымъ огнямъ иллюминацёи. По вос-креснымъ днямъ по улицамъ Москвы часто тянулись, направляясь на конную площадь за Москву-реку, позорный колесницы съ лишенными правь и состояния для совершешя обряда «публичной казни», т.-е. лишенёя гра-жданскихъ правъ, звашя и т. п.

    II.

    Вольшимъ своеобразёемъ отличались въ старой Москве лавки, ряды и торговые нравы. Средоточёемъ торговли былъ «Городъ» съ его рядами и Кузнецкёй мостъ, при чемъ на Кузнецкомъ находились иностранные магазины, упрочившееся тамъ еще до французскаго нашествёя. Разденете торговыхъ отраслей не было строго проведено и часто въ одной и той же лавке продавались совершенно несовместимые товары, Такъ, напри-меръ, табачныя лавки назывались «музыкальными», потому что въ нихъ продавались гармоней, гитары, струны, а также и маски. Иностранный лавки на Кузнецкомъ мосту не делились по спецёальностямъ и продавали

      ') ар. Ведомости» 1911 Г., К rjj.
         П. Щукииъ. Воспоминания, п. I. М. 1911 г.

7

всевозможные заграничные товары, начиная отъ «шампанских ъ и бордо-скихъ» винъ и кончая французской пудрой, лорнетами и английскими сукнами. Изъ пассажей существовала Голицынская галлерея, теперь перешедшая къ Голофтееву. Самый большой магазинъ—своего рода Мюръ и Ме-релизъ,—быпъ «Магазинъ русскихъ изделий», помещавшийся на Кузнецко мъ мосту въ доме кн. Гагарина и представлявший въ анфиладе ком-натъ целый рядъ магазиновъ.
     Наглядностью и образностью отличались вывески, особенно въ более демократическихъ частяхъ Москвы. Вывески парикмахеровъ, по словамъ П. И. Щукина, бросались въ глаза изображежями банокъ съ шявками и нев^стъ, убранныхъ къ венцу. На вывеске одной пивной или, какъ говорилось, «полупортерной», была изображена бутылка, изъ которой вылетала вместе съ пивомъ пробка и было написано: «Эко пиво!» На вывеске трактира Воронина въ Охотномъ ряду красовалась ворона, держащая блинъ, и надпись: «Здесь Воронины блины».
     Во многихъ м'Ьстахъ въ воротахъ ютились торговцы лубочными картинками и книгами. Ихъ эффектно развешанный товаръ, сверкающей яркими красками, превращать про'Ь.здъ въ картинную галлерею, привлекавшую з'Ьвакъ и любителей. Здесь были, конечно, уже нисколько в'Ьковъ фигурирующее въ русскомъ «лубке» сказочные богатыри—Бова Короле-вичъ, Ерусканъ Лазаревичъ и друпе, иллюстрации къ народнымъ п-Ьснямъ «Подъ вечеръ осени ненастной», «Ехали ребята изъ Новагорода», «Не брани меня, родная», но были и исторические сюжеты, одинъ изъ кото-рыхъ приводить П. И. Щукины изображенъ скачущш рыцарь, въ ла-тахъ и съ Андреевской лентой и подписано:
            Государь и царь 1ванъ Васильичъ Грозный, Челов'Ькъ справедливый, но сурьезный.

     Самымъ любопытнымъ уголкомъ торговой Москвы и въ то же время наиболее деятельнымъ центромъ ея были старые ряды, отъ которыхъ, по словамъ современника, «веяло аз!атскимъ караванъ-сараемъ». По внешности ряды напоминали петербургский Гостиный или Апраксинъ дворъ: приземистое и длинное строете, полутемные крытые ходы, безконечныя арки. Внутри низк!е коридоры пересекались другими, идущими имъ на перерезъ, съ путаными перекрестками. Каменные ряды съ выбитыми посередине пешеходами полами, были лишены какихъ бы то ни бьшо архи-тектурныхъ украшешй, «Неглубокая торговый помещены, еще более темный, отделялись отъ самой галлереи деревянными перегородками съ дверями, а иногда, если торговое дйло было небольшое, прямо лрилавкомъ; у стол-бовъ арокъ масса совсемъ открытыхъ шкафовъ и парей съ товаромъ...»
     «Городъ» представлялъ изъ себя громаднейший лабиринтъ галлереи, ходовъ, переходовъ и «линдй»; въ этомъ лабиринте была средоточена вся главная «расходная» торговля Москвы; тутъ можно было прюбрести решительно все нужное москвичу и притомъ за цену более дешевую, чемъ

     *) «Р. Ведомости» igt I г, Августъ,

8