Блестящее назначение

К.М. Станюкович  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

БЛЕСТЯЩЕЕ 
НАЗНАЧЕНИЕ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ......................................................................................................5 
III.....................................................................................................6 
IV...................................................................................................11 
V....................................................................................................13 
VI...................................................................................................15 
VII .................................................................................................19 
VIII................................................................................................22 

2 

I  

Во втором часу погожего осеннего дня 186* года к подъезду 
деревянного особнячка в одной из дальних кронштадтских улиц 
подъехал на извозчике капитан второго ранга Виктор Иванович 
Загарин, только что приехавший на пароходе из Петербурга.  
Это был небольшого роста, худощавый человек лет под сорок 
на вид, с располагающим серьезным и озабоченным лицом, обрамленным длинными и густыми светло–русыми бакенбардами.  
Одет был Загарин очень скромно.  
На нем – потертое пальто, из–под отворотов которого был виден далеко не блестящий, шитый золотом, воротник мундира. На 
шее красовался орден. На голове была старая фуражка, чуть–чуть 
сбитая на затылок. В маленькой красивой руке – треуголка.  
Загарин не успел позвонить, как дверь подъезда распахнулась, 
и моряка встретил вестовой Рябкин, молодой, красивый, чернявый матрос, сияющий здоровьем, свежий и румяный, с ослепительными зубами. Он был в синей фланелевой рубахе с открытым 
большим воротом, черных штанах, широких внизу и обтянутых к 
поясу. Опрятные ноги были босы.  
– Благополучно? – с заметным нетерпением в негромком мягком голосе спросил Виктор Иванович, всегда после женитьбы задававший этот вопрос, как только возвращался домой.  
– Все, слава богу, благополучно, вашескобродие!  
– Виктор Викторыч и барыня гуляли?  
– Есть! Прогуливались в саду, вашескобродие!  
Рябкин принял треуголку и бросил на Загарина тревожный и 
пытливый взгляд смышленых карих глаз.  
Лицо Виктора Ивановича, казалось, было спокойно.  
Но Рябкин недаром же семь лет жил вестовым у Загарина и 
знал его самообладание. И он сразу решил, что барин «в расстройке».  
Еще бы!  
Он видел, что Виктор Иванович, обыкновенно добродушный, 
простой и веселый, особенно дома, вернулся из Петербурга таким 
серьезным и озабоченным, каким бывал только на мостике своего 
судна во время шторма или когда дома было неблагополучно.  

3 

Он обратил внимание и на то, что Загарин не летел, как всегда, 
в комнаты, а, напротив, словно бы нарочно замедлял шаги, поднимаясь по небольшой лестнице и проходя по галерее.  
Но главное, что смутило и испугало вестового: в серых лучистых глазах Виктора Ивановича было что–то тоскливое.  
И молодой матрос, всегда жизнерадостный и в последнее время совсем счастливый до глупости молодожен, – внезапно омрачился.  
– Что, Рябкин? Не ожидал? – участливо спросил Загарин.  
– Вышла, значит, «лезорюция», вашескобродие? – подавленным голосом промолвил Рябкин.  
– То–то вышла.  
И Виктор Иванович подавил вздох.  
– В дальнюю, вашескобродие?  
– Да. На три года.  
– Ведь мы весь прошлый год были в Средиземном, а раньше 
три года в дальней были, вашескобродие!  
– Так что же?  
– Можно бы обсказать вышнему начальству, вашескобродие. 
Так, мол, и так...  
– Ты дурак, Рябкин! – ласково промолвил Виктор Иванович.  
И почему–то остановился, понюхал распустившуюся розу 
среди множества цветов, которыми была уставлена галерея, и 
вошел в прихожую.  
В светлой прихожей слегка пахло смолой от большого пенькового мата. Все, начиная от вешалки и кончая лампой, сияло чистотой. Все словно бы предупреждало о безукоризненном порядке, 
ласковой домовитости и мире во всей небольшой квартире.  
В полурастворенную дверь была видна залитая солнцем часть 
гостиной, сочные листья пальм, зеркало, японские вазы, ковер, 
мягкие кресла... И так светло... Так уютно... Так мила вся эта 
скромная обстановка!  
И Виктор Иванович еще больнее и острее почувствовал, как 
«дорог ему берег»...  
«А между тем его отрывают от всего, что так дорого и близко 
ему... Есть холостые отличные капитаны... Есть женатые, с восторгом уходящие в Тихий океан... Есть карьеристы... За что?» – 
снова подумал Загарин и почти строго сказал, когда Рябкин снимал с него пальто:  
– Завтра перебираться на «Воин»!  

4 

– Есть, вашескобродие.  
И тоскливо прибавил:  
– Когда уходим?  
– Да что ты пристаешь, Рябкин! – с внезапной резкостью проговорил Виктор Иванович.  
– Виноват, вашескобродие... Насчет запаса полагал... По той 
причине и обеспокоил! – промолвил вестовой.  
Виктор Иванович направился было в гостиную, но вдруг 
обернулся к Рябкину.  
Ласково взглядывая на сконфуженного и грустно притихшего 
любимца–вестового, Загарин с обычной своей мягкой сдержанностью промолвил:  
– Через неделю снимаемся... А о запасах для меня пока не 
хлопочи... У прежнего капитана, верно, все запасено... Купим у 
него...  
И еще мягче прибавил:  
– Всю эту неделю, с вечера будешь съезжать сюда... домой и 
оставаться до утра...  
– Как же будете одни без меня на «конверте»? – озабоченно 
промолвил Рябкин.  
– Не беспокойся. Вечерами и я домой. А к флагу вместе на 
корвет.  
Рябкин благодарно взглянул на капитана и спросил:  
– Фрыштык подавать, вашескобродие? Ариша постаралась.  
– Спасибо. Не надо. А ты, Рябкин, не раскисай перед Аришей... Больше расстроишь свою жену... Постарайся для нее... 
Будь молодцом.  
– Есть, вашескобродие! Известно – бабье сословье... Ревет! 
проговорил, стараясь бодриться и показать себя молодцом, Рябкин.  
Но голос его вздрагивал и пригожее его лицо подергивалось, 
точно Рябкин готов был зареветь.  

II  

В эту минуту, топая ножонками, в прихожую вбежал маленький мальчик лет трех, худенький, бледнолицый, с золотистыми 
кудрявыми волосами и прелестными, необыкновенно большими, 
темными глазами.  

5 

Это был тот «Виктор Викторович», о котором спрашивал отец 
вестового.  
В первое мгновение мальчик остановился с разбега и загоревшимися глазами любовался мундиром, густыми золотыми эполетами и орденами на шее и на груди отца, и затем бросился к нему, 
властно поднимая ручонки и вытягивая губы, чтобы его подняли 
и поцеловали.  
Виктор Иванович поднял, как перышко, ребенка и с какой–то 
особенной порывистой горячностью целовал его и с мучительной 
тоской взглядывал на это милое личико с большими, широко открытыми, не по–детски умными, проникновенными глазами.  
Он понес своего ненаглядного «Виктора Викторовича» в гостиную, и мальчик, перебирая ордена, говорил:  
– Ты не уедешь от нас, папа? Тебе позволили остаться с нами?  
– Нет, милый... не позволили...  
– Так возьми Вику с собой...  
– А как же мама останется без Вики?  
– И мамочку возьми... И Рябкина... И няню... И Аришу... И 
Шарика... И чижика... Всех... Всех возьми!..  
Вместо ответа моряк крепко прижал к себе мальчика и, спуская его на пол, вынул из кармана игрушку.  
Он завел мышку, и она побежала по полу, делая маленькие 
круги.  
– О... папа... смотри!..  
Мальчик в восторге присел на корточки.  
Отец умиленно взглянул на Вику и, стараясь скрыть тоску, направился в комнату жены.  

III  

Но из дверей уже торопливо вышла, слегка переваливаясь, высокая матовой белизны брюнетка лет двадцати пяти, в мягком теплом капоте, прикрывающем заметную полноту ее талии.  
Это была необыкновенно милая женщина, при виде которой 
точно светлело на душе за хорошего человека. Даже самый легкомысленный человек с невольным почтением глядел на эту 
скромную, слегка застенчивую красавицу, казалось, и не понимающую прелести красоты ее одухотворенного изящного лица, 

6 

доверчивого и ласкового, и больших ясных правдивых глаз, опушенных длинными ресницами.  
Сразу чувствовалось, что за такой женщиной нельзя было 
ухаживать. Ее только можно было полюбить безнадежно, завидуя 
счастливцу Загарину, у которого, далеко не красивого и не блестящего, такая жена, что даже кронштадтские сплетни не могли 
ее коснуться.  
Все только дивились такой на редкость счастливой паре.  
Почти с благоговейной осторожностью обнял Виктор Иванович жену и, поцеловав ее, хотел только сказать о несчастье – своем неожиданном назначении в плавание на три года, – как жена, 
крепко сжимая в своей маленькой руке руку мужа, словно бы не 
отпуская его от себя и точно все еще не доверяя тому, что сразу 
почувствовала, как только что увидела мужа, спросила:  
– Да неужели могли сделать такую несправедливость? Назначили тебя командиром «Воина»?  
– Напротив... Блестящее назначение, Вера.  
– Но ведь ты не хочешь его.  
– Еще бы!..  
– Отказывался?  
– Разумеется.  
– И все–таки... на три года?  
Виктор Иванович махнул головой.  
– Нет... Это невозможно! – растерянно проронила молодая 
женщина.  
И, вдруг спохватившись, сказала:  
– Ты, милый, голоден... Идем в столовую.  
Загарин отказался. Он закусил в Петербурге.  
И с необыкновенной нежностью промолвил:  
– Ты лучше садись, Вера... Устанешь.  
– Пойдем ко мне... Няня здесь с Викой... Расскажи, что министр сказал... Отчего тебя назначил...  
Мышка остановилась. Мальчик схватил ее и подбежал к матери.  
– Мамочка! Смотри какая!.. Папа привез... Он всех нас возьмет! радостно кричал Вика.  
И, показав матери мышку, отнял ее и вернулся к пожилой своей няне Матрене Петровне.  
Вера Николаевна, казалось, все еще не могла поверить, что 
муж уйдет в плавание... Им всем так хорошо вместе...  

7 

«Все ли Витя говорил министру, чтоб остаться!?» – подумала 
она.  
И, когда они уселись на маленьком диване в уютной, перегороженной японскими ширмами спальной, Вера Николаевна, стараясь скрыть от мужа душевное волнение, спрашивала:  
– Ты говорил министру, что у нас Вика?.. Ты говорил, что 
скоро у нас...  
И молодая женщина крепко прижалась к мужу, словно ища 
помощи, и продолжала:  
– Ты говорил, что мы только четыре года женаты?.. Ты говорил, милый, что мы счастливы и не хотим расставаться? Говори... 
как тебя он встретил?.. Почему отказал?..  
– Приветливо встретил и сразу огорошил. «Назначаю, говорит, 
командиром «Воина», как одного из лучших капитанов. Надеюсь, 
довольны?»  
– Изумился, милый?  
– Да. Ты знаешь, до сих пор начальство не баловало вниманием. И вдруг: «из лучших»! Кто это мне удружил – перед министром – не понимаю! Не сам же выбрал... Однако подумал: верно, 
сейчас же отменит назначение... Желающих много... И сказал, что 
считаю себя вправе просить не назначать меня. Говорю, что семейные обстоятельства решительно вынуждают меня остаться 
здесь.  
– Что ж он?  
– Окрысился и грозно сказал: «На службе нет семейных обстоятельств!»  
– Какое бессердечие! Да разве у него нет семьи? Нет детей? 
воскликнула Вера Николаевна.  
И слезы задрожали на ее глазах.  
– Он не бессердечный... И не злой... И семья есть...  
– Так как же не понимает семейных обстоятельств?  
– Понимает и свои и чужие... Но у нас, Вера, нет протекции... 
И знаешь – я не из ласковых телят... Не рассыпался в благодарностях за назначение... А в кабинете у министра было два старых 
адмирала да несколько штаб–офицеров... Он и хотел на мне показать, какой он радетель службы... Однако все–таки осведомился: 
«Какие такие могут быть семейные обстоятельства?..» Точно не 
знал, какие именно обстоятельства! – возбужденно проговорил 
моряк.  

8 

И, стараясь быть сдержаннее, чтоб не взволновать больше и 
без того взволнованную жену, Виктор Иванович продолжал:  
– Ты поймешь, Вера, что не мог же я объяснять, что без тебя и 
Вики эти три года будут невыносимы... Да, верно, уж ему наболтали о нашем счастье...  
– Ты прав, милый! – шепнула молодая женщина и пожала руку 
мужа.  
– И я коротко сказал, что здоровье жены и сына требуют моего 
присутствия. И прибавил, что весь прошлый год плавал в Средиземном...  
– А он?  
– Ответил, что мои доводы не заслуживают уважения... И 
так... так скверно искривил свой беззубый рот в улыбку и колко 
сказал: «Такой чувствительный семьянин не должен быть моряком. Раз служите – должны плавать. Немедленно примите корвет 
и с богом!..» И некоторые из присутствующих тихо захихикали. 
Хотели подслужиться. Есть ведь подлецы!  
Виктор Иванович поморщился точно от боли и продолжал.  
– И ведь адмирал прав... Да, прав!  
– Ты его еще оправдываешь?  
– Да, родная моя. Ведь с тех пор, как я привязался к тебе, море 
перестало быть для меня прежним... Служба не захватывает 
больше... Меня манит берег... к тебе... Я знаю, что такое счастье... 
И как министр сказал, так хоть в ту же минуту подал бы в отставку.  
– Так что ж?..  
– А где сейчас найдем место? Чем будем пока жить? И не дали 
бы отставки... Еще, пожалуй, отдали бы под суд... Неповиновение 
начальству... Исключили бы со службы...  
И взволнованным, виноватым голосом Виктор Иванович вдруг 
прибавил:  
– Виноват я перед тобой, Вера. Должен был раньше выйти в 
отставку... Тогда бы...  
– Что ты говоришь, Витя?.. Ты, хороший, избаловавший меня 
счастьем, виноват передо мной?! – перебила Вера Николаевна.  
И, едва сдерживая рыдания, глядела на мужа прелестными 
большими и грустными глазами, полными бесконечно благодарной любви беззаветно преданной, но не влюбленной женщины.  
Виктор Иванович благоговейно поцеловал ее руку и восторженно промолвил:  

9 

– Золотое ты сердце... А я все–таки виноват... «Слишком чувствительный семьянин для флотского офицера»!  
Загарин пробовал улыбнуться. Но вместо улыбки вышла какая–то гримаса.  
И он продолжал:  
– Ушел от адмирала, и блеснула надежда. Извозчика и – к Путинцеву. Знал, что он в Петербурге... Знаю, что бесшабашный 
карьерист, без правил, только что выскочил, адмирал и влюбленный в себя... Любимец министра... А все–таки, думаю, товарищ... 
Стоит только доложить адмиралу, и меня вызволит...  
– Не люблю я Путинцева! – вдруг возмущенно воскликнула 
Вера Николаевна, обыкновенно очень снисходительная к людям.  
И лицо ее залилось румянцем.  
– Хлыщ... Женатый Дон–Жуан... И еще хвастает победами... 
То–то и не любишь Путинцева.  
– Просто не терплю его... Я видела его два раза в собрании... 
Он так гадко глядел на дам, что они должны бы сгореть от стыда...  
– На тебя, надеюсь, не смел так смотреть? – спросил Виктор 
Иванович и внезапно побледнел.  
– Что ты, милый... Хоть он и нахал...  
– Смел бы! – глухо прошептал Виктор Иванович.  
И Вера Николаевна, с чувством гадливости вспомнившая о 
взгляде Путинцева, еще вчера на улице заставившего ее покраснеть и отвернуться, снова вспыхнула и оттого, что скрыла про 
этот взгляд, чтоб не расстроить мужа, и оттого, что Путинцев осмелился так взглянуть на нее.  
И она сказала:  
– Разумеется, Путинцев не захотел тебе помочь?..  
– И вдобавок оказался лицемерным прохвостом... Стал распинаться в товарищеских чувствах... Вилял и сказал, что он не в таких отношениях с министром, чтобы просить за другого... И наврал с три короба, чтоб увильнуть... И сказал, что, верно, кто–
нибудь из старых адмиралов указал на меня министру. И он решил, что я должен идти, и заартачился. Он упрям... И что я, верно, раздражил его, если он так категорически отказал... И советовал по–товарищески идти, а через год пусть я прошусь по болезни в Россию. И тогда Путинцев похлопочет. «Ты, говорит, опять 
будешь в семье...» И еще соболезновал... Одним словом, мне бы
10