Крокодил

Ф.М. Достоевский 
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

КРОКОДИЛ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

Крокодил ........................................................................................3 
I ............................................................................................. 3 
II.......................................................................................... 11 
III......................................................................................... 18 
IV ........................................................................................ 28 

2 

КРОКОДИЛ 

 
 

I 

 
Сего тринадцатого января текущего шестьдесят пятого года, в 
половине первого пополудни, Елена Ивановна, супруга Ивана 
Матвеича, образованного друга моего, сослуживца и отчасти отдаленного родственника, пожелала посмотреть крокодила, показываемого за известную плату в Пассаже. Имея уже в кармане 
свой билет для выезда (не столько по болезни, сколько из любознательности) за границу, а следственно, уже считаясь по службе 
в отпуску и, стало быть, будучи совершенно в то утро свободен, 
Иван Матвеич не только не воспрепятствовал непреодолимому 
желанию своей супруги, но даже сам возгорелся любопытством. 
«Прекрасная идея, — сказал он вседовольно, — осмотрим крокодила! Собираясь в Европу, не худо познакомиться еще на месте с 
населяющими ее туземцами», — и с сими словами, приняв под 
ручку свою супругу, тотчас же отправился с нею в Пассаж. Я же, 
по обыкновению моему, увязался с ними рядом — в виде домашнего друга. Никогда еще я не видел Ивана Матвеича в более приятном расположении духа, как в то памятное для меня утро, — 
подлинно, что мы не знаем заранее судьбы своей! Войдя в Пассаж, он немедленно стал восхищаться великолепием здания, а 
подойдя к магазину, в котором показывалось вновь привезенное в 
столицу чудовище, сам пожелал заплатить за меня четвертак крокодильщику, чего прежде с ним никогда не случалось. Вступив в 
небольшую комнату, мы заметили, что в ней кроме крокодила заключаются еще попугаи из иностранной породы какаду и, сверх 
того, группа обезьян в особом шкафу в углублении. У самого же 
входа, у левой стены, стоял большой жестяной ящик в виде как 
бы ванны, накрытый крепкою железною сеткой, а на дне его было на вершок воды. В этой-то мелководной луже сохранялся огромнейший крокодил, лежавший, как бревно, совершенно без 
движения и, видимо, лишившийся всех своих способностей от 

3 

нашего сырого и негостеприимного для иностранцев климата. 
Сие чудовище ни в ком из нас сначала не возбудило особого любопытства. 
— Так это-то крокодил! — сказала Елена Ивановна голосом 
сожаления и нараспев, — а я думала, что он... какой-нибудь другой! 
Вероятнее всего, она думала, что он бриллиантовый. Вышедший к нам немец, хозяин, собственник крокодила, с чрезвычайно 
гордым видом смотрел на нас. 
— Он прав, — шепнул мне Иван Матвеич, — ибо сознает, что 
он один во всей России показывает теперь крокодила. 
Это совершенно вздорное замечание я тоже отношу к чрезмерно благодушному настроению, овладевшему Иваном Матвеичем, в других случаях весьма завистливым. 
— Мне кажется, ваш крокодил не живой, — проговорила 
опять Елена Ивановна, пикированная неподатливостью хозяина, 
и с грациозной улыбкой обращаясь к нему, чтоб преклонить сего 
грубияна, — маневр, столь свойственный женщинам. 
— О нет, мадам, — отвечал тот ломаным русским языком и 
тотчас же, приподняв до половины сетку ящика, стал палочкой 
тыкать крокодила в голову. 
Тогда коварное чудовище, чтоб показать свои признаки жизни, слегка пошевелило лапами и хвостом, приподняло рыло и испустило нечто подобное продолжительному сопенью. 
— Ну, не сердись, Карльхен! — ласкательно сказал немец, 
удовлетворенный в своем самолюбии. 
— Какой противный этот крокодил! Я даже испугалась, — 
еще кокетливее пролепетала Елена Ивановна, — теперь он мне 
будет сниться во сне. 
— Но он вас не укусит во сне, мадам, — галантерейно подхватил немец и прежде всех засмеялся остроумию слов своих, но никто из нас не отвечал ему. 
— Пойдемте, Семен Семеныч, — продолжала Елена Ивановна, обращаясь исключительно ко мне, — посмотримте лучше 
обезьян. Я ужасно люблю обезьян; из них такие душки... а крокодил ужасен. 
— О, не бойся, друг мой, — прокричал нам вслед Иван Матвеич, приятно храбрясь перед своею супругою. — Этот сонливый 
обитатель фараонова царства ничего нам не сделает, — и остался 
у ящика. Мало того, взяв свою перчатку, он начал щекотать ею 

4 

нос крокодила, желая, как признался он после, заставить его 
вновь сопеть. Хозяин же последовал за Еленой Ивановной, как за 
дамою, к шкафу с обезьянами. 
Таким образом, все шло прекрасно и ничего нельзя было 
предвидеть. Елена Ивановна даже до резвости развлеклась обезьянами и, казалось, вся отдалась им. Она вскрикивала от удовольствия, беспрерывно обращаясь ко мне, как будто не желая и внимания обращать на хозяина, и хохотала от замечаемого ею сходства сих мартышек с ее короткими знакомыми и друзьями. Развеселился и я, ибо сходство было несомненное. Немец-собственник 
не знал, смеяться ему или нет, и потому под конец совсем нахмурился. И вот в это-то самое мгновение вдруг страшный, могу даже сказать, неестественный крик потряс комнату. Не зная, что 
подумать, я сначала оледенел на месте; но, замечая, что кричит 
уже и Елена Ивановна, быстро оборотился и — что же увидел я! 
Я увидел, — о боже! — я увидел несчастного Ивана Матвеича в 
ужасных челюстях крокодиловых, перехваченного ими поперек 
туловища, уже поднятого горизонтально на воздух и отчаянно 
болтавшего в нем ногами. Затем миг — и его не стало. Но опишу 
в подробности, потому что я все время стоял неподвижно и успел 
разглядеть весь происходивший передо мной процесс с таким 
вниманием и любопытством, какого даже и не запомню. «Ибо, — 
думал я в ту роковую минуту, — что, если б вместо Ивана Матвеича случилось все это со мной, — какова была бы тогда мне 
неприятность!» Но к делу. Крокодил начал с того, что, повернув 
бедного Ивана Матвеича в своих ужасных челюстях к себе ногами, сперва проглотил самые ноги; потом, отрыгнув немного Ивана Матвеича, старавшегося выскочить и цеплявшегося руками за 
ящик, вновь втянул его в себя уже выше поясницы. Потом, отрыгнув еще, глотнул еще и еще раз. Таким образом Иван Матвеич видимо исчезал в глазах наших. Наконец, глотнув окончательно, крокодил вобрал в себя всего моего образованного друга и на 
этот раз уже без остатка. На поверхности крокодила можно было 
заметить, как проходил по его внутренности Иван Матвеич со 
всеми своими формами. Я было уже готовился закричать вновь, 
как вдруг судьба еще раз захотела вероломно подшутить над нами: крокодил понатужился, вероятно давясь от огромности проглоченного им предмета, снова раскрыл всю ужасную пасть 
свою, и из нее, в виде последней отрыжки, вдруг на одну секунду 
выскочила голова Ивана Матвеича, с отчаянным выражением в 

5 

лице, причем очки его мгновенно свалились с его носу на дно 
ящика. Казалось, эта отчаянная голова для того только и выскочила, чтоб еще раз бросить последний взгляд на все предметы и 
мысленно проститься со всеми светскими удовольствиями. Но 
она не успела в своем намерении: крокодил вновь собрался с силами, глотнул — и вмиг она снова исчезла, в этот раз уже навеки. 
Это появление и исчезновение еще живой человеческой головы 
было так ужасно, но вместе с тем — от быстроты ли и неожиданности действия или вследствие падения с носу очков — заключало в себе что-то до того смешное, что я вдруг и совсем неожиданно фыркнул; но, спохватившись, что смеяться в такую минуту 
мне в качестве домашнего друга неприлично, обратился тотчас 
же к Елене Ивановне и с симпатическим видом сказал ей: 
— Теперь капут нашему Ивану Матвеичу! 
Не могу даже и подумать выразить, до какой степени было 
сильно волнение Елены Ивановны в продолжение всего процесса. 
Сначала, после первого крика, она как бы замерла на месте и 
смотрела на представлявшуюся ей кутерьму, по-видимому, равнодушно, но с чрезвычайно выкатившимися глазами; потом 
вдруг залилась раздирающим воплем, но я схватил ее за руки. В 
это мгновение и хозяин, сначала тоже отупевший от ужаса, вдруг 
всплеснул руками и закричал, глядя на небо: 
— О мой крокодиль, о мейн аллерлибстер Карльхен! Муттер, 
муттер, муттер! 
На этот крик отворилась задняя дверь и показалась муттер, в 
чепце, румяная, пожилая, но растрепанная, и с визгом бросилась 
к своему немцу. 
Тут-то начался содом: Елена Ивановна выкрикивала, как исступленная, одно только слово: «Вспороть! вспороть!» — и бросалась к хозяину и к муттер, по-видимому, упрашивая их — вероятно, в самозабвении — кого-то и за что-то вспороть. Хозяин 
же и муттер ни на кого из нас не обращали внимания: они оба 
выли, как телята, около ящика. 
— Он пропадиль, он сейчас будет лопаль, потому что он проглатиль ганц чиновник! — кричал хозяин. 
— Унзер Карльхен, унзер аллерлибстер Карльхен винд штербен! — выла хозяйка. 
— Мы сиротт и без клеб! — подхватывал хозяин. 
— Вспороть, вспороть, вспороть! — заливалась Елена Ивановна, вцепившись в сюртук немца. 

6 

— Он дразниль крокодиль, — зачем ваш муж дразниль крокодиль! — кричал, отбиваясь, немец, — вы заплатит, если Карльхен 
вирд лопаль, — дас вар мейн зон, дас вар мейн айнцигер зон! 
Признаюсь, я был в страшном негодовании, видя такой эгоизм 
заезжего немца и сухость сердца в его растрепанной муттер; и не 
менее беспрерывно повторяемые крики Елены Ивановны: «Вспороть, вспороть!» — еще более возбуждали мое беспокойство и 
увлекли наконец все мое внимание, так что я даже испугался... 
Скажу заранее — странные сии восклицания были поняты мною 
совершенно превратно: мне показалось, что Елена Ивановна потеряла на мгновение рассудок, но тем не менее, желая отмстить 
за погибель любезного ей Ивана Матвеича, предлагала, в виде 
следуемого ей удовлетворения, наказать крокодила розгами. А 
между тем она разумела совсем другое. Не без смущения озираясь на дверь, начал я упрашивать Елену Ивановну успокоиться и, 
главное, не употреблять щекотливого слова «вспороть». Ибо такое ретроградное желание здесь, в самом сердце Пассажа и образованного общества, в двух шагах от той самой залы, где, может 
быть, в эту самую минуту господин Лавров читал публичную 
лекцию, — не только было невозможно, но даже немыслимо и с 
минуты на минуту могло привлечь на нас свистки образованности и карикатуры г-на Степанова. К ужасу моему, я немедленно 
оказался прав в пугливых подозрениях моих: вдруг раздвинулась 
занавесь, отделявшая крокодильную от входной каморки, в которой собирали четвертаки, и на пороге показалась фигура с усами, 
с бородой и с фуражкой в руках, весьма сильно нагибавшаяся 
верхнею частью тела вперед и весьма предусмотрительно старавшаяся держать свои ноги за порогом крокодильной, чтоб сохранить за собой право не заплатить за вход. 
— Такое ретроградное желание, сударыня, — сказал незнакомец, стараясь не перевалиться как-нибудь к нам и устоять за порогом, — не делает чести вашему развитию и обусловливается 
недостатком фосфору в ваших мозгах. Вы немедленно будете освистаны в хронике прогресса и в сатирических листках наших... 
Но он не докончил: опомнившийся хозяин, с ужасом увидев 
человека, говорящего в крокодильной и ничего за это не заплатившего, с яростию бросился на прогрессивного незнакомца и 
обоими кулаками вытолкал его в шею. На минуту оба скрылись 
из глаз наших за занавесью, и тут только я наконец догадался, что 
вся кутерьма вышла из ничего; Елена Ивановна оказалась совер
7 

шенно невинною: она отнюдь и не думала, как уже заметил я 
выше, подвергать крокодила ретроградному и унизительному наказанию розгами, а просто-запросто пожелала, чтоб ему только 
вспороли ножом брюхо и таким образом освободили из его внутренности Ивана Матвеича. 
— Как! ви хатит, чтоб мой крокодиль пропадиль! — завопил 
вбежавший опять хозяин, — нетт, пускай ваш муж сперва пропадиль, а потом крокодиль!.. Мейн фатер показаль крокодиль, мейн 
гросфатер показаль крокодиль, мейн зон будет показать крокодиль, и я будет показать крокодиль! Все будут показать крокодиль! Я ганц Европа известен, а ви неизвестен ганц Европа и мне 
платит штраф. 
— Я, я! — подхватила злобная немка, — ми вас не пускайт, 
штраф, когда Карльхен лопаль! 
— Да и бесполезно вспарывать, — спокойно прибавил я, желая отвлечь Елену Ивановну поскорее домой, — ибо наш милый 
Иван Матвеич, по всей вероятности, парит теперь где-нибудь в 
эмпиреях. 
— Друг мой, — раздался в эту минуту совершенно неожиданно голос Ивана Матвеича, изумивший нас до крайности, — друг 
мой, мое мнение — действовать прямо через контору надзирателя, ибо немец без помощи полиции не поймет истины. 
Эти слова, высказанные твердо, с весом и выражавшие присутствие духа необыкновенное, сначала до того изумили нас, что 
мы все отказались было верить ушам нашим. Но, разумеется, 
тотчас же подбежали к крокодильному ящику и столько же с благоговением, сколько и с недоверчивостью слушали несчастного 
узника. Голос его был заглушенный, тоненький и даже крикливый, как будто выходивший из значительного от нас отдаления. 
Похоже было на то, когда какой-либо шутник, уходя в другую 
комнату и закрыв рот обыкновенной спальной подушкой, начинает кричать, желая представить оставшейся в другой комнате 
публике, как перекликаются два мужика в пустыне или будучи 
разделены между собою глубоким оврагом, — что я имел удовольствие слышать однажды у моих знакомых на святках. 
— Иван Матвеич, друг мой, итак, ты жив! — лепетала Елена 
Ивановна. 
— Жив и здоров, — отвечал Иван Матвеич, — и благодаря 
всевышнего проглочен без всякого повреждения. Беспокоюсь же 
единственно о том, как взглянет на сей эпизод начальство; ибо, 

8 

получив билет за границу, угодил в крокодила, что даже и неостроумно... 
— Но, друг мой, не заботься об остроумии; прежде всего надобно тебя отсюда как-нибудь выковырять, — прервала Елена 
Ивановна. 
— Ковыряйт! — вскричал хозяин, — я не дам ковыряйт крокодиль. Теперь публикум будет ошень больше ходиль, а я буду 
фуфциг копеек просиль, и Карльхен перестанет лопаль. 
— Гот зей данк! — подхватила хозяйка. 
— Они правы, — спокойно заметил Иван Матвеич, — экономический принцип прежде всего. 
— Друг мой, — закричал я, — сейчас же лечу по начальству и 
буду жаловаться, ибо предчувствую, что нам одним этой каши не 
сварить. 
— И я то же думаю, — заметил Иван Матвеич, — но без экономического вознаграждения трудно в наш век торгового кризиса 
даром вспороть брюхо крокодилово, а между тем представляется 
неизбежный вопрос: что возьмет хозяин за своего крокодила? а с 
ним и другой: кто заплатит? ибо ты знаешь, я средств не имею... 
— Разве в счет жалованья, — робко заметил я, но хозяин тотчас же меня прервал: 
— Я не продавайт крокодиль, я три тысячи продавайт крокодиль, я четыре тысячи продавайт крокодиль! Теперь публикум 
будет много ходиль. Я пять тысяч продавайт крокодиль! 
Одним словом, он куражился нестерпимо; корыстолюбие и 
гнусная алчность радостно сияли в глазах его. 
— Еду! — закричал я в негодовании. 
— И я! и я тоже! я поеду к самому Андрею Осипычу, я смягчу 
его моими слезами, — заныла Елена Ивановна. 
— Не делай этого, друг мой, — поспешно прервал ее Иван 
Матвеич, ибо давно уже ревновал свою супругу к Андрею Осипычу и знал, что она рада съездить поплакать перед образованным человеком, потому что слезы к ней очень шли. — Да и тебе, 
мой друг, не советую, — продолжал он, обращаясь ко мне, — нечего ехать прямо с бухты-барахты; еще что из этого выйдет. А заезжай-ка ты лучше сегодня, так, в виде частного посещения, к 
Тимофею Семенычу. Человек он старомодный и недалекий, но 
солидный и, главное, — прямой. Поклонись ему от меня и опиши 
обстоятельства дела. Так как я должен ему за последний ералаш 
семь рублей, то передай их ему при этом удобном случае: это 

9 

смягчит сурового старика. Во всяком случае, его совет может послужить для нас руководством. А теперь уведи пока Елену Ивановну... Успокойся, друг мой, — продолжал он ей, — я устал от 
всех этих криков и бабьих дрязг и желаю немного соснуть. Здесь 
же тепло и мягко, хотя я и не успел еще осмотреться в этом неожиданном для меня убежище... 
— Осмотреться! Разве тебе там светло? — вскрикнула обрадованная Елена Ивановна. 
— Меня окружает непробудная ночь, — отвечал бедный узник, — но я могу щупать и, так сказать, осматриваться руками... 
Прощай же, будь спокойна и не отказывай себе в развлечениях. 
До завтра! Ты же, Семен Семеныч, побывай ко мне вечером, и 
так как ты рассеян и можешь забыть, то завяжи узелок... 
Признаюсь, я и рад был уйти, потому что слишком устал, да 
отчасти и наскучило. Взяв поспешно под ручку унылую, но похорошевшую от волнения Елену Ивановну, я поскорее вывел ее из 
крокодильной. 
— Вечером за вход опять четвертак! — крикнул нам вслед хозяин. 
— О боже, как они жадны! — проговорила Елена Ивановна, 
глядясь в каждое зеркало в простенках Пассажа и, видимо, сознавая, что она похорошела. 
— Экономический принцип, — отвечал я с легким волнением 
и гордясь моею дамою перед прохожими. 
— Экономический принцип... — протянула она симпатическим голоском, — я ничего не поняла, что говорил сейчас Иван 
Матвеич об этом противном экономическом принципе. 
— Я объясню вам, — отвечал я и немедленно начал рассказывать о благодетельных результатах привлечения иностранных капиталов в наше отечество, о чем прочел еще утром в «Петербургских известиях» и в «Волосе». 
— Как это все странно! — прервала она, прослушав некоторое 
время, — да перестаньте же, противный; какой вы вздор говорите... Скажите, я очень красна? 
— Вы прекрасны, а не красны! — заметил я, пользуясь случаем сказать комплимент. 
— Шалун! — пролепетала она самодовольно. — Бедный Иван 
Матвеич, — прибавила она через минуту, кокетливо склонив на 
плечо головку, — мне, право, его жаль, ах боже мой! — вдруг 

10