Петербургская повесть

Эта книга отпечатана в типографии 
Sinaburg ф Со. для 
книгоиздательства 
„ГЕЛИКОНЪ" 
в Июне 1922 года 
Ил.люст р ац и и 
В. 
М а с ю т и н а 

Ж 

O F И С 
ильняк 

и 

мсмххн 

,' 

Государсіееккиа I 
ИЮЛИОТШ 
CCCi 

> 

i 

: 

• 

ГЛАВА ПЕРВАЯ 

ТОЛЕТИЯ ложатся степенно колодами. Столетий колоды годы инкрустируют, чтоб тасовать годы векам — китайскими картами. — 
„Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает, из чего 
они сделаны." — Как же столетьям склоняться — перед столетьями? — они знают, из чего они слиты: не даром по мастям подбираются стили лет. „Третий 
император династии Да-Мин, 
Юн-Ло, 
прошол здесь, отправляясь на войну с 
монголами приверженцами династии Юан, 

9 

изгнанными из Китая его отцом Хун-Ву," 
— она высечена на глыбах белого мрамора: Юн-Ло — оправдал-ли годы свои 
сей надписью, ибо больше ничего от него 
не осталось? — И там же в тринадцатый 
день второй луны, в тысяча шестьсот 
девяносто шестом году, по европейскому 
летосчислению, прошол Император Коней, 
чтоб уморить голодом в Шамо и лошадей 
и солдат. Шамо значит тоже, что Гоби: 
Шамо — есть Гоби, пустыня. И поелику 
на белой мраморной глыбе есть надпись, 
истории сохранено имя деревни — Судетоу. — В Судетоу родилась его мать, и 
ей не коверкали ног с восьми лет, как 
аристократам, ибо она была плебейка. 
Столетья ложатся степенно, — колодами: — какая гадалка с Коломны в 
Санкт-Питер-Бурге 
кидает картами так, 
что история повторяется, — что столетий 
колоды — годы повторяют раз, и два?! 
— Две тысячи лет назад, за два столетья 
до европейской эры, император Ши-Хоан
10 

Ти, династии Цин, отгородил Империю 
Середины от мира — Великой Китайской 
стеной, на тысячу ли, — Ши-Хоан-Ти, 
коий сверг все чины и регалии, всех князей, нанеся сим „смертельный удар феодализму" и став — богдыханом, как царь 
Петр в династии Романовых, „прорубил 
окно" и стал: Императором, лишь, — не 
успев состариться до Богдыхана. 
Первый Петр в династии Романовых и 
первый император Российской Равнины, 
Петр Алексеевич сын-Романов, однажды, 
в парадизе своем Санкт-Питер-Бурхе, пропьянствовав день у сенатора Шафырова в 
„замке" на 
Кайвусари - Фомином 
острову, направлялся в ботике по реке Неве 
на Перузину-остров, в трактир Австерию, 
дабы допьянствовать ночь. 
Ладожские 
льды к сему времени прошли, навигация 
открылась и император узрел непорядок: 
не смотря на тихий простор реки, на белесую ночь и на белесые звезды в небе, 
баканы на реке-Неве не были зажжены и 

11 

\ 
на Васильевом острову не горел маяк. 
Петр сидел у кормы, пьяно молчал и 
пьяно воскрикнул, наполняясь злобой и 
буем: 
— Каковы циркумстанции . . . Каковы 
циркумстанции, — а?.. Ка-ко-вы циркумстанции !.. 
На Неве-реке было весьма тихо и 
пустынно, и сенатор Шафыров прежде 
чем взглянуть в бабьи глаза императора, 
окинул мышиным 
взором окрестность. 
Рыгнул пьяным кулем корпуса своего: 
— Ваше величество, служить готов . . . 
— Ка-ковы циркумстанции!,. 
Паки и 
паки даны суть указы коммуникации устройства, — и паки и паки на маяке и на 
баканах огня не зрю, вопреки регламенту, 
коим указано с правой стороны красные 
огни жечь, а с левой — зеленые, для 
указания форватера! 
Шафыров сказал: — 
— Ваше 
величество, 
поелику ночи 
суть светлые и звезды на небесах . . . • 

12 

Император отвечал: 
— Ваше сиятельство!.. Поелику небесные светила зажжены суть Господом 
Богом, служат Богу и посему человекам 
не подвластны. И sondern. Како огни 
на маяке зажжены суть рукою человека, 
посему — служат оные человеку!.. Каковы циркумстанции?!. 
Первый Император Петр Алексеевич 
с пьяным Шафыровым, кулем свалившимся в бот, так и не доплыл до Австерии 
в ту ночь, „хотя," как говорят моряки, на 
боте — по баканам, выколачивая на баканах дубинкою своей со спин баканщиков 
красные и зеленые огни, выколотил буем 
в себе хмель. И он был прав, император Петр, поелику огни зажженные рукою 
человека имеют человеческий смысл, как 
водители, — ибо на рассвете в ту ночь 
на Санкт-Питер-Бург наполз студенный 
туман и заволок — и звезды, и огни на 
баканах, но могли наползти только облака, заморосить дождем, тогда исчезли 

13 

бы звезды и остались бы одни огни, зажженные рукою человеков. 
Конфуций сказал еще: 
— „Ни один продавец идолов не поклоняется богам, он знает, из чего они 
сделаны." 
Каменная стена идет по холмам, чтоб 
потеряться вправо и влево из глаза. Время уже 
разворотило 
каменную стену, 
здесь шли и Ши-Хоан-Ти, и Юн-Ло, и 
Тамерлан, и многие, и под стеною, где 
всегда взблескивали ящерки, растет белая крапива рами. Камни, небо, пустыня, 
на запад — Китай, на восток — Монголия, страна Тимуров. 
Разве он знал 
тогда, что вон там, за Гоби, за Алатау, 
за Туркестаном — вторая есть Империя 
Середины ?. . У речонки Сай-хе, в лессе, 
изрытом людьми, как ласточками, и пропахшем человеческой грязью и потом, он 
родился и жил. Над головой на лессе 
его отцы сеяли гоакин и сарго, трудясь 
муравьями — на полях, которые можно 

14 

• ' 
прикрыть каждое одной циновкой, — и 
он, мальчик с женской походкой, выбираясь из мрака лессовых жилищ, бегал с 
камышовой корзинкой к стене, к Великим 
воротам, где по Аргали-дзян шли караваны в Ургу, и там подбирал 
верблюжий, 
лошадиный и человечий назем, чтобы сносить его к отцам в поле удобрять землю 

г 
под гаоляном: — оттуда, от ворот в стене, уже развалившихся, виден был вдали 
город Душикоу в каменных башнях, тоже 
уже развалившихся, и мальчик, отдыхая, 
потихоньку ото всех, стрекаясь крапивой, ловил ящерок, священных животных, и давил им серебряные их животики, чтоб увидеть, как кишечки поползут 
изо рта. Отцы приходили с полей к ночи, 
когда было также темно, как в лессе, — 
мальчик научился к тому времени есть 
уже палочками, а не руками, он уже не 
ходил совершенно голым, — но он еще 
боялся пещеры, вон той „к западу в лессе," куда ходил его отец размышлять в 

2 
17 

обществе предков о трудах, лучшей смерти и сарго, где хозяйничала старуха и 
где 
стояли идолы. Это 
была ночь, и 
мальчик спал в углу на циновке, покрытый прокисшим ватным одеялом. Мальчик — за все свое детство — не видел — 
ни одного дерева, — ибо он жил за стеной, уже в Монголии, стране Тамерланов. 
Мальчик не знал, из чего делаются идолы. 
Потом мальчик узнал, почему нельзя 
давить животиков ящеркам. Мальчик узнал, 
что значит труд отцов, что значит руками вспахать землю, руками принести с 
Аргели-дзян назем, руками охолить каждый куст кукурузы и гаоляна, чтобы не 
умереть с голода и жить в лессе, — и 
он научился трудиться. Он узнал о ян и 
ин, о Двух Силах, — мир, как его отцы, 
стал перед ним в воле Лао-дзы, для него 
некогда строилась Великая Стена, 
ибо 
Лао-дзы сказал о Тао, Великом Равнодействующем. У отрока осталась, как на 
всю жизнь, женская походка, но у него 

18 

потускнели глаза и стали походить на 
стершийся сачок, китайскую монету. 
Отрок, узнавший, что „мир не есть настоящее бытие", все-же знал, как сеять сарго, 
томящее тело, — и он одолел „Четыре 
щу и пять цзанов", томящих ум. Он изучил „Фонтан знаний и реку, вытекающую 
из него." 
Он истолковал восемь гуа, 
образуемых четырьмя прямыми длинными 
и восемью короткими, где открывается 
истинный смысл пассивного ин, что „человек есть продукт природы и потому не 
должен нарушать ее законов", и он, как 
все, кончил Ши-Цзином, книгою од. — И, 
все же, Душикоу глядит в Монголию, как 
Монголия всматривается, усмехаясь Гоби, 
в Душикоу. 
— Кто знает, что было бы? 
Столетья ложатся степенно, колодами: 
столетий колоды годы повторяют и раз, 
и два, ибо история — повторяется. Великая китайская стена стояла две тысячи 
лет, — кто знает все пути — всех, и то 

2* 
19 

— почему ссудила судьба жить этому человеку вот теперь? — Это там, в лессовой деревне — в лессовую деревню приходили из Юн-чжоу, из Цупуни, даже из 
Пекина нище-богатые люди, ничего 
не 
имеющие, чтобы иметь все, — чтобы говорить о И-хэ-да-цюан — о Хун-ДенЧжао, о Ша-Гуй, — о „Правде и Согласии Большого Кулака", о „Красном Фонаре", об уничтожении дьяволов, о том, 
чтоб восхищаться тем, что сарго уже столько-то стоит, а труд дешев, что в Пекине 
— заморские дьяволы — янгуйцзы, как 
дома, — о том, что императрица (тс! тсс!.. 
шш!..) — императрица Цсы-Си —продана — бедная супруга — императрица...— 
Они зажигали красные фонари в пещерах, и отец не уходил к предкам. Они 
сидели у фонаря и казалось, что зубы у 
них больше чем следует и подвешены. 
Они уходили с песнями и отец каждый 
раз брал его за руку, чтобы сказать, как 
зарубить: — „об этом никто не знает"! 

20 

— но в ночи звенела боевая песнь уходящих: 

Тен*да-тен-мынь-кай! 
Ди-да-ди-мынь-кай!.. 

Кто знал там в лессовой деревне име;на — доктора Сун-Ятцана и начальника 
Нуй-гэ-Юан-Ши^Кая? — И был день, ког* 
да все узнали, что уже нет императрицы 
Цсы-Си в Империи Середины, и не будет 
Пу-И, — что трехлетний Хуан-Чжан-Пу-И 
должен отречься. 
В тот день никто не 
пошол в поле, в тот день остановились 
караваны на Аргали-дзян, — в тот день 

0 
все было новым, как праздник, и только 
стена и ящерки под ней были прежними, 
— в тот день. А потом, и ночами и в 
дни шли люди с красными фонарями и с 
лицами, как плакаты, с винтовками, саблями, даже с луками, — толпами и одиночками и военными отрядами через каменную стену в ворота в Шунь-Тянь-Фу, то 

21 

есть Пекин. 
С ними ушол отец, взяв 
саблю с драконами у ручки, — саблю 
предка, которая всегда висела в кумирне. 
Тогда, правда, стал дорог сарго и не хватало чаю, запертого югом, и кто-то ночью 
вытоптал все поле. И тогда вернулся к 
своим предкам — отец, его голову носили на колу, а тело сквозь задний проход 
и то место, где была голова, было проткнуто пикой, двое несли концы пики на 
плечах, и казалось, что отец ползает в 
воздухе, как ползал, когда обирал гаолян, 
— и его долго носили по Аргали-дзян и 
по кислым улицам Душикоу, В те дни 
многих чтили такой смертью, и родственники тогда должны были бежать куда глаза глядят, скрываемые теми, которые вчера помогали таскать отца. Люди с лицами, как плакаты, уже с обрезанными 
косами, шли и шли в ворота. Кто-то, какие-то поставили над стеной две пушки 
и стреляли целый день в Душикоу и в 
лесс, — шалый снаряд ударил в плотину 

22 

на речке Сой-Хе и труды многих лет погибли в час, тогда идущие бросились умирать к этим пушкам, и колы с разинутыми ртами мертвых голов повисли надолго 
в сыром полумраке ворот. И тогда настала великая ночь Крови и Смерти — 
девятнадцатая ночь Шестой луны, и пришла последняя весть: трехлетний ХуанЧжан — желтейший повелитель-Пу-И, — 
отрекся. Тогда люди пошли — из ворот. 
Он — имя его Ли-ян — ведь он же 
был в Душикоу и в Пекине, это он ничего не понимал, обыватель. — И тогда он 
бежал сотни ли, через Монголию Тимуров, на Ургу, на Кяхту, чтобы спутать в 
памяти Владивосток, Порт-Саид, океаны. 
Он проходил мимо белых мраморных глыб, 
где высечено о том, что „Третий император династии Да-Мин, Юн-Ло, прошол 
здесь, отправляясь на войну с монголами, 
приверженцами династии Юан," — о том, 
что здесь умирали солдаты и лошади 
императора Коней. Но он не знал этого, 

23