В сарае

А.П. Чехов

В САРАЕ

Москва

ИНФРА-М

2013

УДК 822
ББК  84 (2 Рос=Рус)
Ч 56

Чехов А.П.
В сарае. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 7 с. – (Библиотека русской 

классики).

ISBN 978-5-16-007048-3
© Оформление. ИНФРА-М, 2013

Подписано в печать 25.12.2012. Формат 60x88/16. 

Гарнитура Newton. Бумага офсетная.

Усл. печ. л. 15,0. Уч.изд. л. 18,72.

Тираж 5000 экз. Заказ №

Цена свободная.

«Научно-издательский центр ИНФРА-М»
127282, Москва, ул. Полярная, д. 31В, стр. 1

Тел.: (495) 3800540, 3800543. Факс: (495) 3639212

E-mail: books@infra-m.ru
http://www.infra-m.ru

В САРАЕ

Был десятый час вечера. Кучер Степан, дворник Михайло, ку
черов внук Алешка, приехавший погостить к деду из деревни, и 
Никандр, семидесятилетний старик, приходивший каждый вечер 
во двор продавать селедки, сидели вокруг фонаря в большом каретном сарае и играли в короли. В открытую настежь дверь виден 
был весь двор, большой дом, где жили господа, видны были ворота, погреба, дворницкая. Всё было покрыто ночными потемками, и 
только четыре окна одного из флигелей, занятых жильцами, были 
ярко освещены. Тени колясок и саней с приподнятыми вверх оглоблями тянулись от стен к дверям, перекрещивались с тенями, 
падавшими от фонаря и игроков, дрожали… За тонкой перегородкой, отделявшей сарай от конюшни, были лошади. Пахло сеном, да 
от старого Никандра шел неприятный селедочный запах.

В короли вышел дворник; он принял позу, какая, по его мне
нию, подобает королю, и громко высморкался в красный клетчатый платок.

– Теперь, кому хочу, тому голову срублю, – сказал он.
Алешка, мальчик лет восьми, с белобрысой, давно не стрижен
ной головой, у которого до короля не хватало только двух взяток, 
сердито и с завистью поглядел на дворника. Он надулся и нахмурился.

– Я, дед, под тебя буду ходить, – сказал он, задумываясь над 

картами. – Я знаю, у тебя дамка бубней.

– Ну, ну, дурачок, будет тебе думать! Ходи!
Алешка несмело пошел с бубнового валета. В это время со дво
ра послышался звонок.

– А, чтоб тебя… – проворчал дворник, поднимаясь. – Иди, ко
роль, ворота отворять.

Когда он немного погодя вернулся, Алешка был уже принцем, 

селедочник – солдатом, а кучер – мужиком.

– Дело выходит дрянь, – сказал дворник, опять усаживаясь за 

карты. – Сейчас докторов выпустил. Не вытащили.

– Где им! Почитай, только мозги расковыряли, ежели пуля в го
лову попала, то уж какие там доктора…

– Без памяти лежит, – продолжал дворник. – Должно, помрет. 

Алешка, не подглядывай в карты, псенок, а то за ухи! Да, доктора 
со двора, а отец с матерью во двор… Только что приехали. Вою 
этого, плачу – не приведи бог! Сказывают, один сын… Горе!

Все, кроме Алешки, погруженного в игру, оглянулись на ярко 

освещенные окна флигеля.

– Завтра велено в участок, – сказал дворник. – Допрос будет… 

А я что знаю? Нешто я видел? Зовет меня нынче утром, подает 
письмо и говорит: «Опусти, говорит, в почтовый ящик». А у самого глаза заплаканы. Жены и детей дома не было, гулять пошли… 
Пока, значит, я ходил с письмом, он и выпалил из левольвера себе 
в висок. Прихожу, а уж его кухарка на весь двор голосит.

– Великий грех, – проговорил сиплым голосом селедочник и 

покрутил головой. – Великий грех!

– От большой науки, – сказал дворник, подбирая взятку. – Ум за 

разум зашел. Бывало, по ночам сидит и всё бумаги пишет… Ходи, 
мужик!.. А хороший был барин. Из себя белый, чернявый, высокий!.. Порядочный был жилец.

– Будто всему тут причина женский пол, – сказал кучер, хлопая 

козырной девяткой по бубновому королю. – Будто чужую жену 
полюбил, а своя опостылела. Бывает.

– Король бунтуется! – сказал дворник.
В это время со двора опять послышался звонок. Взбунтовав
шийся король досадливо сплюнул и вышел. В окнах флигеля замелькали тени, похожие на танцующие пары. Раздались во дворе 
встревоженные голоса, торопливые шаги.

– Должно, опять доктора пришли, – сказал кучер. – Забегается 

наш Михайло…

Странный воющий голос прозвучал на мгновение в воздухе. 

Алешка испуганно поглядел на своего деда, кучера, потом на окна 
и сказал:

– Вчерась около ворот он меня по голове погладил. Ты, гово
рит, мальчик, из какого уезда? Дед, кто это выл сейчас?

Дед ничего не ответил и поправил огонь в фонаре.
– Пропал человек, – сказал он немного погодя и зевнул. – И он 

пропал, и детки его пропали. Теперь детям на всю жизнь срам.

Дворник вернулся и сел около фонаря.
– Помер! – сказал он. – Послали за старухами в богадельню.
– Царство небесное, вечный покой! – прошептал кучер и пере
крестился.

Глядя на него, Алешка тоже перекрестился.
– Нельзя таких поминать, – сказал селедочник.
– Отчего?
– Грех.
– Это верно, – согласился дворник. – Теперь его душа прямо в 

ад, к нечистому…

– Грех, – повторил селедочник. – Таких ни хоронить, ни отпе
вать, а всё равно как падаль, без всякого внимания.

Старик надел картуз и встал.

– У нашей барыни-генеральши тоже вот, – сказал он, надвигая 

глубже картуз, – мы еще тогда крепостными были, меньшой сын 
тоже вот так от большого ума из пистолета себе в рот выпалил. По 
закону выходит, надо хоронить таких без попов, без панихиды, за 
кладбищем, а барыня, значит, чтоб сраму от людей не было, подмазала полицейских и докторов, и такую бумагу ей дали, будто 
сын в горячке это самое, в беспамятстве. За деньги всё можно. Похоронили его, значит, с попами, честь честью, музыка играла, и 
положили под церковью, потому покойный генерал эту церковь на 
свои деньги выстроил, и вся его там родня похоронена. Только вот 
это, братцы, проходит месяц, проходит другой, и ничего. На третий месяц докладывают генеральше, из церкви этой самой сторожа 
пришли. Что надо? Привели их к ней; они ей в ноги. «Не можем, 
говорят, ваше превосходительство, служить… Ищите других сторожей, а нас, сделайте милость, увольте». – Почему такое? – «Нет, 
говорят, никакой возможности. Ваш сынок всю ночь под церковью 
воет».

Алешка вздрогнул и припал лицом к спине кучера, чтобы не 

видеть окон.

– Генеральша сначала слушать не хотела, – продолжал старик. –

Всё это, говорит, у вас, у простонародья от мнения. Мертвый человек не может выть. Спустя время сторожа опять к ней, а с ними и 
дьячок. Значит, и дьячок слышал, как тот воет. Видит генеральша, 
дело плохо, заперлась со сторожами у себя в спальне и говорит: 
«Вот вам, друзья, 25 рублей, говорит, а за это вы ночью потихоньку, чтоб никто не видел и не сдыхал, выройте моего несчастного 
сына и закопайте его, говорит, за кладбищем». И, должно, по стаканчику им поднесла… Сторожа так и сделали. Плита-то с надписом под церковью и посейчас, а он-то сам, генеральский сын, за 
кладбищем… Ох, господи, прости нас, грешных! – вздохнул селедочник. – В году только один день, когда за таких молиться можно: Троицына суббота… Нищим за них подавать нельзя, грех, а 
можно за упокой души птиц кормить. Генеральша каждые три дня 
на перекресток выходила и птиц кормила. Раз на перекрестке, откуда ни возьмись, черная собака; подскочила к хлебу и была такова… Известно, какая это собака. Генеральша потом дней пять, как 
полоумная, не пила, не ела… Вдруг это упадет в саду на колени и 
молится, молится… Ну, прощайте, братцы, дай вам бог, царица 
небесная. Пойдем, Михайлушка, отворишь мне ворота.

Селедочник и дворник вышли. Кучер и Алешка тоже вышли, 

чтобы не оставаться в сарае.

– Жил человек и помер! – сказал кучер, глядя на окна, в кото
рых всё еще мелькали тени. – Сегодня утром тут по двору ходил, а 
теперь мертвый лежит.

– Придет время и мы помрем, – сказал дворник, уходя с селе
дочником, и их обоих уже не было видно в потемках.

Кучер, а за ним Алешка несмело подошли к освещенным ок
нам. Очень бледная дама, с большими заплаканными глазами, и 
седой, благообразный мужчина сдвигали среди комнаты два ломберных стола, вероятно, затем, чтобы положить на них покойника, 
и на зеленом сукне столов видны были еще цифры, написанные 
мелом. Кухарка, которая утром бегала по двору и голосила, теперь 
стояла на стуле и, вытягиваясь, старалась закрыть простынею зеркало.

– Дед, что они делают? – спросил шёпотом Алешка.
– Сейчас его на столы класть будут, – ответил дед. – Пойдем, 

детка, пора спать.

Кучер и Алешка вернулись в сарай. Помолились богу, разулись. 

Степан лег в углу на полу, Алешка в санях. Сарайные двери были 
уже закрыты, сильно воняло гарью от потушенного фонаря. Немного погодя Алешка поднял голову и поглядел вокруг себя; 
сквозь щели дверей виден был свет всё от тех же четырех окон.

– Дед, мне страшно! – сказал он.
– Ну, спи, спи…
– Тебе говорю, страшно!
– Что тебе страшно? Экой баловник!
Помолчали.
Алешка вдруг выскочил из саней и, громко заплакав, подбежал 

к деду.

– Что ты? Чего тебе? – испугался кучер, тоже поднимаясь.
– Воет!
– Кто воет?
– Страшно, дед… Слышь?
Кучер прислушался.
– Это плачут, – сказал он. – Ну поди, дурачок. Им жалко, ну и 

плачут.

– Я в деревню хочу… – продолжал внук, всхлипывая и дрожа 

всем телом. – Дед, поедем в деревню к мамке; поедем, дед, милый, 
бог тебе за это пошлет царство небесное…

– Экой дурак, а! Ну, молчи, молчи… Молчи, я фонарь засве
чу… Дурак!

Кучер нащупал спички и зажег фонарь. Но свет не успокоил 

Алешку.

– Дед Степан, поедем в деревню! – просил он, плача. – Мне тут 

страшно… и-и, как страшно! И зачем ты, окаянный, меня из деревни выписал?

– Кто это окаянный? А нешто можно законному деду такие не
основательные слова? Выпорю!

– Выпори, дед, выпори, как Сидорову козу, а только свези меня 

к мамке, сделай божескую милость…

– Ну, ну, внучек, ну! – зашептал ласково кучер. – Ничего, не 

бойся… Мне и самому страшно… Ты богу молись!

Скрипнула дверь, и показалась голова дворника.
– Не спишь, Степан? – спросил он. – А мне всю ночь не спать, –

сказал он, входя. – Всю ночь отворяй ворота да запирай… Ты, 
Алешка, что плачешь?

– Страшно, – ответил за внука кучер.
Опять в воздухе ненадолго пронесся воющий голос. Дворник 

сказал:

– Плачут. Мать глазам не верит… Страсть как убивается.
– И отец тут?
– И отец… Отец ничего. Сидит в уголушке и молчит. Детей к 

родным унесли… Что ж, Степан? В своего козыря сыграем, что 
ли?

– Давай, – согласился кучер, почесываясь. – А ты, Алешка, сту
пай спи. Женить пора, а ревешь, подлец. Ну, ступай, внучек, иди…

Присутствие дворника успокоило Алешку; он несмело пошел к 

саням и лег. И пока он засыпал, ему слышался полушёпот:

– Бью и наваливаю… – говорил дед.
– Бью и наваливаю… – повторял дворник.
Во дворе позвонили, дверь скрипнула и тоже, казалось, прого
ворила: «Бью и наваливаю». Когда Алешка увидел во сне барина и, 
испугавшись его глаз, вскочил и заплакал, было уже утро, дед храпел и сарай не казался страшным.