ББК 84.3 (2Р=2М) 
М82

Редактор-составитель:
доктор филологических наук, профессор Н.М. Малыгина

Рецензент:
доктор филологических наук, профессор Т. Т. Давыдова

М 82 Москва и «московский текст» в русской литературе 
XX века: Материалы VIII Виноградовских чтений. — Моск­
ва, филологический факультет МГПУ, 23— 25 марта 2004 
года / Ред.-сост.: Малыгина Н.М. — М.: МГПУ, 2005. — 
164 с.

ISBN 5-243-00178-5 
■

Основу сборника составляют материалы 8-х Виноградовских чтений. В 
статьях рассматриваются московские темы в творчестве писателей XX века:
А. Белого, И.С. Шмелева, М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака, К.Д. Бальмон­
та, М.И. Цветаевой, Ю.В. Трифонова, B.C. Маканина, А. Кима, Ю. Кузне­
цова, А. Галича, Н. Коляды.
Ответственность за достоверность изложенных фактов, аутентичность 
цитат, ггравописание и стиль, правильность оформления библиографии, со­
блюдение закона об авторском и смежном праве несут авторы включен­
ных в настоящий сборник статей.
Для филологов, преподавателей, аспирантов и студентов филологичес­
ких факультетов вузов, учителей-словесииков.

ISBN 5-243-00178-5

©МГПУ, 2005

Суматохина Л.В.
Московский городской 
педагогический универ­
ситет (Москва)

Мифологема «женщина-город» в романе 
Б .Л . Пастернака «Доктор Живаго»

Мифологемы представляют собой устойчивые «единицы “сю­
жетного языка” мировой литературы»1. Мифологема «женщина- 
город» восходит к древнейшим мифологическим представлениям
о Великой Матери, чье «рождающее чрево... выражается образа­
ми дна моря, источника, земли, пещеры, города»2.
Обращение в этом контексте к роману Б.Л. Пастернака мо­
жет быть обосновано, во-первых, некоторыми фактами из исто­
рии создания произведения, во-вторых, религиозно-символичес- 
кой картиной мира, представленной в нем («Атмосфера вещи — 
мое христианство...» — писал он О.М. Фрейденберг3).
Внимание к народному сознанию и архетипическому мыш­
лению усиливается в творчестве Пастернака 1940—50-х годов.
В. Борисов и Е. Пастернак, первые исследователи творческой ис­
тории романа и его комментаторы, в пятитомном собрании со­
чинений отмечают: «В период работы над романом, и особенно 
над второй книгой, Пастернак помимо разнообразных истори­
ческих источников и книг по истории гражданской войны на Ура­
ле и в Сибири, широко пользовался фольклорными материалами. 
Среди подготовительных набросков в его архиве сохранилось не­
мало выписок из сборников уральского фольклора и собствен­
ных фольклорных записей, которые он вел еще во время вой­
ны в Чистополе; внимательно читал он в это время «Народные 
русские сказки» и «Поэтические воззрения славян на природу»
А.Н. Афанасьева, «Малахитовую шкатулку» П.П. Бажова, а так­
же известную книгу В.Я. Проппа «Исторические корни волшеб­
ной сказки», вышедшую в Ленинграде в 1946 году» (3, 674— 
675)4. Авторы приводят слова Пастернака о жизни как о «пору­
ганной сказке». Ту же идею заключает в себе фрагмент из письма 
Т.Н. Некрасовой, в котором Пастернак пишет о второй книге

романа: «... я действительность, то есть совокупность совершаю­
щегося, помещаю еще дальше от общепринятого плана, чем в 
первой, почти на грань сказки» (3, 675).
Центральное стихотворение цикла «Стихотворения Юрия Жи­
ваго» «Сказка» представляет собой яркий пример того, как Пас­
тернак (и его герой) мыслит архетипами. Борьба с драконом, 
змеем — один из наиболее распространенных мифологических, 
фольклорных и религиозных мотивов. «Главной жертвой дракона 
являются молодые женщины, которых он либо требует в виде 
жертвы, либо сам похищает, чтоб сделать их пленницами, лю­
бовницами или просто съесть», — пишет Е.М. Мелетинский5. 
«Убивая дракона, герой освобождает пленницу и добывает со­
кровище»6 .
В романе «Доктор Живаго» поэтическая вариация этого мифа 
теснейшим образом связана и с образом города (Георгий Побе­
доносец, как известно, изображен на гербе Москвы), и с обра­
зом женщины, главной героини романа, Лары. В описании ее 
связи с Комаровским буквально реализуется архетипический мо­
тив «Попадание во власть демонического существа» (в мифоло­
гии и фольклоре — дракон, людоед, ведьма и т.п.): «Свет разбу­
дил девушку. Она улыбнулась вошедшему... Они не сказали друг 
другу ни слова и только обменивались взглядами. Но взаимное 
понимание их было пугающе волшебно, словно он был кукольни­
ком, а она послушной марионеткой... Юра пожирал обоих глаза­
ми. Из полутьмы, в которой никто не мог его видеть, он смотрел 
не отрываясь в освещенный лампою круг. Зрелище порабощения 
девушки было неисповедимо таинственно и беззастенчиво откро­
венно» (3, 63— 64).
Образ Лары притягивает’ к себе ряд мифологем и архетипов. В 
романе не раз подчеркнута таинственная связь женщины и рас­
тительного мира, корни которой уходят в древние календарные 
обряды и культ богини плодородия. Сравним два фрагмента вто­
рой части первой книги романа: «Свой рост и положение в по­
стели Лара ощущала сейчас двумя точками — выступом левого 
плеча и большим пальцем правой ноги. Это были плечо и нога, а 
все остальное — более или менее она сама, ее душа или сущ­
ность, стройно вложенная в очертания и отзывчиво рвущаяся в

будущее» (3, 28). Лара, подавленная и порабощенная связью с 
Комаровским, переживает ее как утрату собственной сущности, 
как смерть: «Однажды ей снилось. Она иод землей, от нее остал­
ся только левый бок с плечом и правая ступня. Из левого соска у 
нее растет пучок травы, а на земле поют “Черные очи да белая 
грудь” и “Не велят Маше за реченьку ходить”» (3, 51).
Нам уже приходилось писать о метафоре «город — лес»7, ока­
зывающейся принципиально важной при рассмотрении образа 
Москвы в романе Б. Пастернака. Революционная Москва («оди­
чавшая») напоминает лес в буквальном смысле этого слова. Про­
зектор рассказывает доктору Живаго о старушке, которая в го­
роде собирает шампиньоны: «И, правда, стало в городе, как в 
лесу. Пахнет прелым листом, грибами» (3, 186).
Отметим теперь, что образ Лары в контексте романа сопри­
касается с образом «города — леса» и истории, представляющей­
ся Юрию Живаго «наподобие жизни растительного царства»: 
«Истории никто не делает, ее не видно, как нельзя увидать, как 
трава растет» (3, 448). Напомним, что эти размышления сопро­
вождают плач Живаго по Ларе, сопутствуют процессу написания 
стихотворения «Разлука».
Приведем еще один пример пересечения этих важнейших для 
Пастернака образов: «Юрий Андреевич с детства любил сквозя­
щий огнем зари вечерний лес. В такие минуты точно и он пропус­
кал сквозь себя эти столбы света. Точно дар живого духа пото­
ком входил в его грудь, пересекал все его существо и парой кры­
льев выходил из-под лопаток наружу. Тот юношеский первооб­
раз, который на всю жизнь складывается у каждого и потом 
навсегда служит и кажется ему его внутренним лицом, его лич­
ностью, во всей первоначальной силе пробуждался в нем и зас­
тавлял природу, лес, вечернюю зарю и все видимое преобра­
жаться в такое же первоначальное и всеохватывающее подобие 
девочки. «Лара!» — закрыв глаза, полушептал или мысленно 
обращался он ко всей своей жизни, ко всей божьей земле, ко 
всему расстилавшемуся перед ним, солнцем озаренному про­
странству» (3, 339).
Исходная мифологема «женщина-город» в романе Пастерна­
ка оказывается включенной в «сквозную ткань» переплетающих­

ся мотивов. Связь ее компонентов часто оказывается опосредо­
ванной другими образами.
В.Н. Топоров описал два варианта, «два полюса» единой ми­
фологемы — «город-дева» и «город-блудница»8. Исследователь 
приводит множество примеров, в частности библейских, того, 
как в структуре образа становятся тождественными целомудрие 
девы и крепость города, а «взятие города приравнивается к поте­
ре чести». «Такому овладению городом противостоит картина, 
описываемая в разобранной О.М. Фрейденберг мифологеме въез­
да (вхождения) в город божественного персонажа, выступающе­
го как жених и спаситель»9. Стихотворение «Дурные дни», таким 
образом, не случайно включено Пастернаком в цикл, завершаю­
щий роман.
«Но известен и другой образ города, — продолжает В.Н. То­
поров, — такого, который сам не блюдет своей крепости и цело­
сти, идет навстречу своему падению, ища кому бы отдаться и не 
спрашивая, кто его берет», не зная, «кто отец его будущего по­
томства.. кто его спаситель во времени»10.
В слове «разврат» ученый видит его внугренний смысл: город, 
лишенный защиты и целостности, с разверстыми вратами, слова 
«пасть» и «овладеть» в равной степени могут быть отнесены к 
городу и к женщине. В.Н. Топоров указывает на символический 
смысл насилия над женщинами после захвата города врагом.
«Чтобы достичь блага, дева должна стать не блудницей, но 
матерью... подобно матер и-городу»11. В финале исследователь ука­
зывает на воспроизведение в городской мифологии архаических 
мотивов: Москва-матушка, Петербург-батюшка12.
В романе «Доктор Живаго» оба варианта мифологемы «жен­
щина-город» могут быть отмечены в связи с образами Лары и 
Москвы. Судьба Лары накладывается на евангельский сюжет, свя­
занный с Марией Магдалиной, раскаявшейся и прощенной блуд­
ницей, преданной своему учителю и спасителю. В цикле «Стихот­
ворения Юрия Живаго» тексты «Магдалина-I» и «Магдалина-П» 
следуют непосредственно за вышеупомянутым стихотворением 
«Дурные дни» — о входе Господнем в Иерусалим.
Ярко выражено в романе Пастернака и взаимное наложение 
внутреннего мира героини и внешнего городского пространства.

О. Капельницкая, анализируя интересующую нас мифологему в 
романе А.П. Платонова «Счастливая Москва», приводит чрезвы­
чайно интересный пример из «Песни Песней» — уподобление 
шеи возлюбленной крепостным стенам, покрытым щитами, воз­
водит слова «мед и молоко под твоим языком» «к устойчивому 
ветхозаветному фразеологизму: сама земля Израиля течет моло­
ком и медом» — и размышляет о том, «что сами поиски герои­
ней своего возлюбленного, ее передвижение но городу напомина­
ют путешествие «внутри самой себя, поиск в глубине собствен­
ной души»13. О. Капельницкая пишет, что платоновская героиня 
Москва Честнова похожим образом погружается в городское про­
странство, как внутрь самой себя.
Обратившись теперь к тексту романа «Доктор Живаго», мы 
видим выразительные примеры такого рода: «“Надо уснуть”, — 
думала Аара и вызывала в воображении солнечную сторону Ка­
ретного ряда в этот час, сараи экипажных заведений с огромны­
ми колымагами для продажи на чисто подметенных полах, гране­
ное стекло каретных фонарей, медвежьи чучела, богатую жизнь. 
А немного ниже, — в мыслях рисовала себе Аара, — учение 
драгун во дворе Знаменских казарм, чинные, ломающиеся лоша­
ди, идущие но кругу, прыжки с разбега в седла и проездка шагом, 
проездка рысью, проездка вскачь. И разинутые рты нянек с деть­
ми и кормилиц, рядами прижавшихся снаружи к казарменной 
ограде. А еще ниже, — думала Лара, — Петровка, Петровские 
линии» (3, 28). Петровские линии, где живет Комаровский, чуть 
позже автор назовет «петербургским уголком в Москве» (3, 46). 
Путешествие по внутреннему пространству приводит героиню к 
его запретному месту, тупику, как окажется позднее. Для автора 
же это становится путешествием во времени, к годам младенче­
ства, насыщенным впечатлениями московской жизни, из кото­
рых он «преждевременно вынес пугающую до замирания жа­
лость к женщине» («Люди и положения», 4, 297).
И наконец, еще один пример активного вовлечения древних 
архетипов в осмысление современных героев и событий — фраг­
мент заговора, в котором Юрий Андреевич легко узнает «началь­
ные места какой-то летописи» — «Повести временных лет», пре­
вращенные в апокриф: «Или какие кудечники в старину откры­

вали: сия жена в себе заключает зерно, или мед, или куний мех. 
И латники тем занагощали плечо, яко отмыкают скрынницу, и 
вынимали мечом из лопатки у какой пшеницы меру, у какой 
белку, у какой пчелиный сот» (3, 362). Этот «невразумительный 
вздор», «бессмыслица небылицы» неожиданно сильно потрясает 
героя и вызывает в его сознании поток мыслей и образов: «Ларе 
приоткрыли левое плечо. Как втыкают ключ в секретную дверцу 
железного, вделанного в шкап тайничка, поворотом меча ей вскры­
ли лопатку. В глубине открывшейся душевной полости показа­
лись хранимые ее душою тайны. Чужие посещенные города, чу­
жие улицы, чужие просторы потянулись лентами, раскатываю­
щимися мотками лент, вываливающимися свертками лент нару­
жу. О, как он любил ее! Как она была хороша!» (3, 362).
Главная героиня романа, со всей ее женственной прелестью, 
невольно вспоминается и на последних страницах романа, когда 
друзья Юрия Живаго читают тетрадь его «писаний»: «И Москва 
внизу и вдали, родной город автора и половины того, что с ним 
случилось, Москва казалась им сейчас не местом этих происше­
ствий, но главною героиней длинной повести, к концу которой 
они подошли с тетрадью в руках, в этот вечер» (3, 519).

Примечания

1 
Мелетинский Е.М. О происхождении литературно-мифологических сю­
жетных архетипов / /  Литературные архетипы и универсалии. М., 2001.
С. 73-1 4 9 ; С. 73.
2 
Там же. С. 73.
3 
Переписка Бориса Пастернака /  Вступ. статья Л. Гинзбург; Сост., под- 
гот. текстов и коммент. Е.В. Пастернак и Е.Б. Пастернака. М.:. Художе­
ственная литература, 1990. С. 224.
4 
Произведения Б.Л, Пастернака и комментарии к ним цитируются по 
изданию: Пастернак Б.Л. Собрание сочинений: в 5 т. М.: Художествен­
ная литература, 1989—1992. С. указанием тома и страницы.
3 
Мелетинский Е.М. Указ. соч. С. 129.
6 
Мелетинский Е.М. Указ. соч. С. 77.
7 
См. Суматохина Л. В. Москва в романе Б.Л. Пастернака. «Доктор Жи­
ваго» /  /  Москва и «московский текст1» в русской литературе и фольк­
лоре. М.: МГПУ, 2004. С. 150-157.

Топоров В.Н. Текст «города-девы» и «города-блудницы» в мифологичес­
ком аспекте / /  Структура текста — 81. М., 1981. С. 53—58.
Там же. С. 55.
Там же. С. 56.
Там же. С. 56.
Там же. С. 58.
Капельницкая О. Мифологема «женщина-город»: Культурная традиция 
и «Счастливая Москва» / /  «Страна философов» Андрея Платонова: 
проблемы творчества. Выпуск 4. Юбилейный. М.: 14МХИ РАН, 2000. 
С. 669.