История. Культура. Повседневность

М.И. Козьякова

ИСТОРИЯ. КУЛЬТУРА. ПОВСЕДНЕВНОСТЬ

ЗАПАДНАЯ ЕВРОПА: ОТ АНТИЧНОСТИ ДО XX ВЕКА

Учебное пособие по культурологии 
для высших учебных заведений

Согласие
Москва 2013

УДК 39
ББК 71.04
К 59

Рецензенты:
доктор философских наук, профессор А.С. Мигунов
доктор философских наук, профессор А.Я. Флиер

К 59 
Козьякова М.И. История. Культура. Повсе дневность. 
Западная Европа: от Античности до XX века. — М.: Согласие, 2013. — 528 с.

ISBN 978-5-86884-147-7

Данная книга посвящена исследованию повседневной жизни Западной Европы и охватывает период 
с античных времен до XX века. Характер труда и досуга, 
обычаи, привычки, мир вещей, окружающих человека, 
раскрывается в контексте эпох. Историческая реконструкция повседневности того времени представлена 
в ключе социально-культурной антропологии, что позволяет поставить в центр внимания самого человека 
с его предметно-материальной и духовной деятельностью, образом жизни, мировоззрением.
Книга адресована преподавателям и студентам гуманитарных вузов, а также читателям, интересующимся 
историей культуры.

УДК 39
ББК 71.04

ISBN 978-5-86884-147-7 
© Козьякова М.И., 2013
© Согласие, 2013

Оглавление
Введение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 5

РАЗДЕЛ I. АНТИЧНЫЙ МИР . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 21

Античная Греция . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 23

Глава 1. Агональность греческого мира . . . . . . . . . . . . . 29
Глава 2. Свободные и рабы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44
Глава 3. Женщина. Семья. Обучение . . . . . . . . . . . . . . . . 54
Глава 4. Город и жилище. Питание. Костюм . . . . . . . . . 67

Античный Рим . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 80

Глава 5. Патриархальность римской общины . . . . . . . . 89
Глава 6. Свободные и рабы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 103
Глава 7. Женщина. Семья. Обучение . . . . . . . . . . . . . . 115
Глава 8. Отдых. Развлечения. Игры . . . . . . . . . . . . . . . . 129
Глава 9. Город и жилище . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 142
Глава 10. Питание. Костюм . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 155

РАЗДЕЛ II. СРЕДНИЕ ВЕКА. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 171

Средневековье  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 173

Глава 11. Рыцарство: война как образ жизни  . . . . . . . 181
Глава 12. Сеньориальные порядки.  
Крестьяне и горожане  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 195
Глава 13. Женщина. Семья. 
Культ Прекрасной Дамы  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208
Глава 14. Христианский мир . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 219
Глава 15. Человек Средневековья: 
бытие и ментальность. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 234
Глава 16. Средневековые космосы . . . . . . . . . . . . . . . . . 247
Глава 17. Материальные структуры . . . . . . . . . . . . . . . . 266
Глава 18. Город и жилище . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 275
Глава 19. Питание. Костюм . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 287

Оглавление

РАЗДЕЛ III. ВОЗРОЖДЕНИЕ И НОВОЕ ВРЕМЯ . . . . . . 301

Возрождение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 303

Глава 20. Ренессансные стилизации: 
античность и рыцарство . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 310
Глава 21. Брак и семья. Куртуазность  . . . . . . . . . . . . . . 326
Глава 22. Тема смерти  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 338
Глава 23. Город и жилище . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 352
Глава 24. Костюм Возрождения  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 364

Новое время . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 377

Глава 25. Эпоха абсолютизма . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 383
Глава 26. Галантный век  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 399
Глава 27. Питание (XVI–XVIII вв.) . . . . . . . . . . . . . . . . . 412
Глава 28. Город и жилище (XVII–XVIII вв.)  . . . . . . . . . 430
Глава 29. Костюм (XVII–XVIII вв.) . . . . . . . . . . . . . . . . . 447
Глава 30. Буржуазный век . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 459
Глава 31. Индустриальные структуры . . . . . . . . . . . . . . 476
Глава 32. Город и жилище (XIX в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . 485
Глава 33. Костюм (XIX в.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 499

Библиография . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 516

Введение

«История — культура — повседневность»  — именно так 
должен формироваться исследовательский алгоритм 
повседневности, и в такой же последовательности необходимо расставить приоритеты при описании этого 
феномена. Как и культура, повседневность исторична 
по своей природе, имеет пространственно-временную 
локализацию. Само ее настоящее «прорастает» из прошлого, определяясь им так же, как будущее определяется настоящим. Ее бытие немыслимо без исторических 
корней, которые питают многовековое древо культуры.
Повседневность называют сферой «непосредственно переживаемой истории» (Г. Кнабе): то, что стало 
теперь прошлым, было когда-то повседневной жизнью 
людей, некой обыденной привычностью вещей и поступков, ситуаций и чувств. Толковые словари определяют повседневность как нечто ежедневное, постоянное, 
обычное. Действительно, она постоянна, оставаясь неизменным атрибутом человеческого существования, но 
одновременно, в силу многократных повторов, обретает подвижность и вариативность. Она способна накапливать, аккумулировать прошлый опыт, запечатлевая 
его в виде естественной данности, передавая затем, как 
эстафету, будущим поколениям. И в то же время она изменчива, подвержена разного рода влияниям — каждая 
эпоха говорит на своем языке.
В пространстве жизни отдельного человека бытовая повседневность — заданная константа, так же как 
время и место, где довелось ему родиться. Быт — это 
обычаи, привычки, модели ежедневного поведения, 
тот жизненный уклад, который определяет распорядок 

Введение

дня, время различных занятий, характер труда и досуга, 
формы отдыха, правила любовной игры и ритуал похорон. Они имеют социальную окраску, разнятся в зависимости от ранга социальной группы, к которой принадлежит человек. Это обычная жизнь, «вещи, которые 
окружают нас, наши привычки и каждодневное поведение». Именно по поведению, по обычаям узнаем мы 
«своего» и «чужого», человека той или иной эпохи, той 
или иной нации, — так характеризует быт Ю. Лотман.
Самому современнику мир окружающей его повседневности незаметен, он естественен, как собственная 
кожа, как воздух, которым он дышит. Его своеобразие 
оценивается постфактум, при неких трансформациях, 
в которых утрачивается привычный обиход. Чужим для 
данной среды обитания будет иностранец, турист или 
путешественник, в силу тех или иных причин оказавшийся в непривычных для него условиях. Посторонним наблюдателем оказывается и историк, пытающийся реконструировать прошлое.
Из всего многообразия исторических тем, направлений, областей исследовательской активности, будь 
то политика, экономика, религия или искусство, повседневность наиболее тяжело поддается реконструкции. Повседневные практики создаются коллективной 
традицией, а творчество в этой сфере всегда безымянно. Особенно упорно хранит свои тайны «молчаливое 
большинство», не владевшее письменностью. Единичное «Я» там растворяется в массовом, в господствующих стилях жизни и способах времяпрепровождения, 
стереотипах поведения или языковых клише. Именно 
здесь еще сохраняется давно исчезнувший в других областях жизни заповедник «неотрефлектированного 
блаженства» (С. Кьеркегор), поскольку повседневные 
практики, как правило, не поддаются рефлексии. Генераторами их специфических особенностей выступают 

Введение

приметы времени, модальные императивы эпохи. Они 
потребляются в известной степени бессознательно, 
и это отмечает, например, Э. Гидденс, концептуализируя феномен рутины.
Повседневность принадлежит к наиболее значимым культурным универсалиям, являет собой базисную, 
фундаментальную структуру. В различных гуманитарных науках данный феномен воспринимается и оценивается не однозначно, что вытекает как из истории 
вопроса, так и из отсутствия единого представления 
о самом культурном универсуме. Концептуальные различия исследовательских подходов к изучению культуры формируют теоретическое богатство разнообразных научных направлений, в том числе эволюционизм, 
психологическую антропологию, структурную антропологию, постструктурализм и др. При всех отличиях 
проблемных полей и методов исследования, в них существуют, однако, общие представления о познавательном статусе категории «культура», имеющем не онтологический, но гносеологический смысл.
Многообразие дефиниций можно свести к двум основным позициям: в одном случае культура составляет 
измерение в ряду других, предназначенных для анализа социального действия, конкретно — для символической и ценностной сферы. В другом случае культура 
понимается как особая упорядоченная селективная область феноменов, противопоставляемая «природному» 
(Э. Орлова). Различия этих трактовок не абсолютно, но 
относительно, так как в обоих случаях речь идет о мире 
искусственных феноменов, о созданной людьми искусственной среде существования и самореализации. В более узком смысле искусственность понимается как сфера символического пространства. «Область культуры 
всегда область символизма» (Ю. Лотман).

Введение

В культурной антропологии человек изучается через взаимодействие со своей материально-предметной 
и социокультурной средой. Человек и среда, человек 
в среде, их взаимосвязь и взаимовлияние — такова доминирующая установка. Из жизненных сфер именно 
повседневность наиболее полно концентрирует в себе 
заданный класс феноменов, понимается ли под ней 
содержание совместной жизни людей, совокупность 
символических материальных объектов (артефактов), 
образцы человеческих отношений, нормы и регуляторы социальных взаимоотношений людей. В этой сфере 
культура обретает свою онтологическую сущность, поскольку именно повседневность тождественна наиболее общей, максимально расширенной типологии «человеческого, просто человеческого».
На протяжении длительного времени понятия 
«культура» и «повседневность» существовали автономно. Их пути не пересекались ни в научных трактатах, 
ни в обыденном представлении, и потому долгим и тернистым был их путь навстречу друг другу. С XVII века 
понятие «культура» существует как термин, как самостоятельная дефиниция (С. Пуфендорф, Г. Лейбниц). Это 
понятие актуализируется Й. Гердером как результат просвещения, как цвет бытия народа, изящный, но бренный и хрупкий. И.Кант формулирует «культуру умения» 
и «культуру воспитания», аппелируя к нравственному 
совершенству и долгу. В идеалистической философской 
системе Г. Гегеля она предстает как инобытие Абсолютной идеи и тем самым являет собой некий высокий 
уровень абстракции. Но, с другой стороны, культура 
в его представлении тесно связана с духом народа и потому выступает в форме творений, создаваемых этим 
народом. Гегель выделяет культуру «теоретическую» 
и «практическую», моральную и интеллектуальную, за

Введение

кладывает основы культурной иерархии посредством 
ранжирования «высших» и «низших» культур.
Неокантианцы Г. Риккерт, В. Виндельбанд, Э. Кассирер продолжили идеалистическую линию в трактовке феномена культуры, предложив ее ценностную, смысловую концепцию. Над «миром вещей» и «миром идей» 
находится «мир смысла», мир ценностей, который являет собой самостоятельное царство. Это царство, лежащее над бытием, по ту сторону субъекта и объекта, 
и есть мир культуры. Следует, однако, остановиться на 
одной из дефиниций, данной Г. Риккертом, где он обосновывает смысл понятия культуры через противопоставление с природой. Эта идея оказалась плодотворной в концептуальном смысле, особенно для изучения 
повседневности, поскольку она определяет культуру в 
ее максимально широком, антропологическом аспекте: 
«… природа есть совокупность всего того, что возникло 
само собой, само родилось и представлено собственному росту. Противоположностью природе в этом смысле 
является культура как нечто, что непосредственно создано человеком…».
Двойственность и известная поляризация смыслов прослеживается и в истории эволюции концепции 
культуры на отечественной почве (А. Шендрик). Как 
отмечают исследователи, понятие «культура» получает 
в России распространение в первой половине XIX века. 
Оно первоначально бытует в тех кругах интеллигенции, которые были связаны с образовательной или 
издательской деятельностью: в среде литераторов, издателей, в профессорско-преподавательском корпусе. 
Смысловая аура понятия «культура» весьма близко соприкасается, а то и отождествляется с понятиями «образование», «воспитание», «просвещение». Именно 
в этом смысле трактовали культуру русские философы, 
заложив тем самым традицию ее использования в среде 

Введение

русской интеллигенции: культура «аристократична» по 
своей сущности, она связана с сакральным культом, традициями, «жизнью религиозной» (Н. Бердяев); «с миром божественного» (В. Соловьев); она есть «система 
отвлеченных идей» (К. Леонтьев); она «духовна по 
своей природе» (И. Ильин). В трактовке символистов 
(А. Белый) культура понимается так же однозначно — 
исключительно как духовная.
Иная линия интерпретации феномена культуры 
идет от социальных реалий отечественной истории. 
Необходимость повышения культурного уровня народных масс была провозглашена насущной задачей 
в период «социалистической культурной революции». 
Тем самым был дан старт широкому распространению 
данного понятия в обиходной речи и одновременно его 
нарративной трансформации как совокупности норм 
и правил поведения, как определенного интеллектуального стандарта: «культурный человек», «культурное 
поведение». Данный процесс происходил одновременно с утверждением в качестве официальной идеологии 
марксизма с его приматом — материально-производственной доминантой. И потому в обществе закрепились понятия «культура производства», а также другие 
культурно-отраслевые гибриды: «физическая культура», 
«правовая культура». В планово-хозяйственной системе 
СССР сложилась практика применения данного концепта в узкоотраслевом смысле: культура как отрасль 
народного хозяйства. К ней относились библиотеки, 
музеи, клубы и другие учреждения непроизводственной 
сферы, выполнявшие образовательные, воспитательные, рекреационные функции. Именно с подобной отраслевой системой связана уникальность отечественного термина «учреждение культуры». Естественно, 
феномен повседневности с присущими ему характеристиками тривиальности и рутины не мог быть соотне

Введение

сен ни с высокими творческими интенциями интеллектуально-художественной деятельности, ни с идеалом 
культуртрегерских новаций.
В свою очередь, повседневность как важнейшая 
и «вечная» тема культуры также имеет длительную историю. В различные исторические периоды она воспринималась и оценивалась по-разному. Начиная с эпохи 
Возрождения, повседневность получает аксиологическую привязку к сословным (социальным) параметрам 
и рефлектируется как компонент низовых пластов 
культуры. В просветительской парадигме она обретает 
негативный оттенок вследствие формирования рационалистических установок. Они задают жесткий логоцентристкий подход к исследованию жизненных реалий, противопоставляют природу и человека, теорию 
и практику, чувства и разум. Концептуальный императив рациональности становится важнейшим компонентом культуры Нового времени.
Антиномия природы и человека, чувства и разума обусловили «разрыв» реальности, эссенциализм 
как важнейший компонент культуры Нового времени. 
В социально-философских учениях развивается идея 
прогресса человеческого общества, основанного на 
принципах разума и общественного блага. Прогресс 
достигается усилиями людей, и человек предстает творцом и демиургом, призванным перестраивать исторические процессы и институты в соответствии со своей 
природой и своими нравственными идеалами. Ориентируясь на мир логики и порядка, устойчивых структур 
и процессов, прогрессистский идеал отрицал бытовой 
план человеческого существования. Место повседневности отныне было определено в одном ряду с традиционализмом и патриархальностью, ставшими синонимом невежества и суеверия.

Введение

Эссенциализм и фундаментализм правили бал 
и в ХХ веке. Здесь коренились истоки многих доктрин, 
базирующихся на жестком детерминизме и нормативности, отсюда во многом исходила тоталитарная практика. Разрушался «старый мир», строился «новый», 
имеющий определенный план, структуру, порядок. 
Очерчивая исследовательское поле, классическая парадигма сознательно сужала его, априорно исключая 
многие сферы, в том числе мир повседневности, «жизненный мир» человека в широком смысле. Из этих методологических установок вытекало и естественное для 
классического мировоззрения презрение к этой сфере 
как заведомо боле «низкой», которая должна быть «преодолена», «реорганизована» на основе теоретических 
моделей. Однако то, чем пренебрегала классика, оказалось чрезвычайно важным для природы человека, 
для общества и культуры. Кризисные явления мировой 
истории послевоенного периода, в том числе застой 
в экономике, экологический кризис, динамичные социальные, политические, культурные процессы заставили по-иному взглянуть на многие ранее незыблемые 
постулаты.
Аксиологическая трансформация темы относится 
уже ко второй половине ХХ века. Она связана с поиском 
новых фундированных оснований культуры, с попытками преодолеть кризис европейской науки, с критикой 
техногенной цивилизации. Постмодернистская парадигма, ориентированная на решение этих проблем, 
вновь побуждает обратиться к традиционалистским 
ценностям, среди которых внимание к бытовому плану 
как к важнейшему аспекту человеческого существования. Обретение смыслообразующих пластов культуры 
означает восстановление доверия к реальности, составляющей почву «жизненного мира». Реалии быта, 
обыденное сознание, материально-предметная среда,