Где любовь,там и бог

Л.Н. Толстой  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

ГДЕ ЛЮБОВЬ,  
ТАМ И БОГ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

ГДЕ ЛЮБОВЬ, ТАМ И БОГ 

Жил в городе сапожник Мартын Авдеич. Жил он в подвале, в 
горенке об одном окне. Окно было на улицу. В окно видно было, 
как проходили люди; хоть видны были только ноги, но Мартын 
Авдеич по сапогам узнавал людей. Мартын Авдеич жил давно на 
одном месте, и знакомства много было. Редкая пара сапог в околодке не побывала и раз и два у него в руках. На какие подметки 
подкинет, на какие латки положит, какие обошьет, а другой раз и 
новые головки сделает. И часто в окно он видал свою работу. Работы было много, потому что работал Авдеич прочно, товар ставил хороший, лишнего не брал и слово держал. Если может к 
сроку сделать – возьмется, а нет, так и обманывать не станет, вперед говорит. И знали все Авдеича, и у него не переводилась работа. Авдеич и всегда был человек хороший, но под старость стал 
он больше о душе своей думать и больше к богу приближаться. 
Еще когда Мартын у хозяина жил, померла у него жена. И остался после жены один мальчик – трех годов. Дети у них не жили. 
Старшие все прежде померли. Хотел сначала Мартын сынишку 
сестре в деревню отдать, потом пожалел – подумал: «Тяжело будет Капитошке моему в чужой семье расти, оставлю его при себе». И отошел Авдеич от хозяина и стал с сынишкой на квартире 
жить. Да не дал бог Авдеичу в детях счастья. Только подрос 
мальчик, стал отцу помогать, только бы на него радоваться, напала на Капитошку болезнь, слег мальчик, погорел недельку и помер. Схоронил Мартын сына и отчаялся. Так отчаялся, что стал 
на бога роптать. Скука такая нашла на Мартына, что не раз просил у бога смерти и укорял бога за то, что он не его, старика, 
прибрал, а любимого единственного сына. Перестал Авдеич и в 
церковь ходить. И вот зашел раз к Авдеичу от Троицы земляк–
старичок – уж восьмой год странствовал. Разговорился с ним Авдеич и стал ему на свое горе жаловаться. 
– И жить, – говорит, – божий человек, больше неохота. Только 
бы помереть. Об одном бога прошу. Безнадежный я остался теперь человек. 
И сказал ему старичок: 
– Не хорошо ты говоришь, Мартын, нам нельзя божьи дела 
судить. Не нашим умом, а божьим судом. Твоему сыну судил бог 
помереть, а тебе – жить. Значит, так лучше. А что отчаиваешься, 
так это оттого, что ты для своей радости жить хочешь. 

2 

– А для чего же жить–то? – спросил Мартын. И старичок сказал: 
– Для бога, Мартын, жить надо. Он тебе жизнь дает, для него и 
жить надо. Когда для него жить станешь, ни о чем тужить не станешь, и все тебе легко покажется. 
Помолчал Мартын и говорит: 
– А как же для бога жить–то? 
И сказал старичок: 
– А жить как для бога, то нам Христос показал. Ты грамоте 
знаешь? Купи Евангелие и читай, там узнаешь, как для бога жить. 
Там все показано. 
И запали эти слова в сердце Авдеичу. И пошел он в тот же 
день, купил себе Новый завет крупной печати и стал читать. 
Хотел Авдеич читать только по праздникам, да как начал читать, так ему на душе хорошо стало, что стал каждый день читать. Другой раз так зачитается, что в лампе весь керосин выгорит, и все от книги оторваться не может. И стал так читать Авдеич каждый вечер. И что больше читал, то яснее понимал, чего от 
него бог хочет и как надо для бога жить, и все легче и легче ему 
становилось на сердце. Бывало, прежде, спать ложится, охает он 
и крехчет и все про Капитошку вспоминает, а теперь только приговаривает: «Слава тебе, слава тебе, господи! Твоя воля». И с той 
поры переменилась вся жизнь Авдеича. Бывало прежде, праздничным делом захаживал и он в трактир чайку попить, да и от 
водочки не отказывался. Выпьет, бывало, с знакомым человеком 
и хоть не пьян, а все–таки выходил из трактира навеселе и говаривал пустое: и окрикнет и 1000 оговорит человека. Теперь все 
это само отошло от него. Жизнь стала его тихая и радостная. С 
утра садится за работу, отработает свое время, снимет лампочку с 
крючка, поставит на стол, достанет с полки книгу, разложит и сядет читать. И что больше читает, то больше понимает и то яснее и 
веселее на сердце. 
Случилось раз, поздно зачитался Мартын. Читал он Евангелие 
от Луки. Прочел он главу шестую, прочел он стихи: «Ударившему тебя по щеке подставь и другую; и отнимающему у тебя верхнюю одежду не препятствуй ваять и рубашку. Всякому просящему у тебя давай, и от взявшего твое не требуй назад. И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними». 
Прочел и дальше те стихи, где господь говорит: 

3 

«Что вы зовете меня: господи, господи! и не делаете того, что 
я говорю? Всякий приходящий ко мне, слушающий слова мои и 
исполняющий их, скажу вам, кому подобен. Он подобен человеку, строящему дом, который копал, углубился и положил основание на камне, почему, когда случилось наводнение, и вода наперла на этот дом, то не могла поколебать его, потому что он основан был на камне. А слушающий и не исполняющий подобен человеку, построившему дом на земле без основания, который, когда наперла на него вода, тотчас обрушился; и разрушение дома 
сего было великое». 
Прочел эти слова Авдеич, и радостно ему стало на душе. Снял 
он очки, положил на книгу, облокотился на стол и задумался. И 
стал он примерять свою жизнь к словам этим. И думает сам с собой: 
– Что, мой дом на камне или на песке? Хорошо, как на камне. 
И легко так–то, один сидишь, кажется, все и сделал, как бог велит, а рассеешься – и опять согрешишь. Все ж буду тянуться. Уж 
хорошо очень. Помоги мне господи! 
Подумал он так, хотел ложиться, да жаль было оторваться от 
книги. И стал читать еще 7–ю главу. Прочел он про сотника, прочел про сына вдовы, прочел про ответ ученикам Иоанновым и 
дошел до того места, где богатый фарисей позвал господа к себе 
в гости, и прочел о том, как женщина–грешница помазала ему ноги и омывала их слезами, и как он оправдал ее. И дошел он до 44–
го стиха и стал читать; «И обратившись к женщине, сказал Симону: видишь ли ты сию женщину? Я пришел в дом твой, и ты воды 
мне на ноги не дал; а она слезами облила мне ноги и волосами 
головы своей отерла. Ты целования мне не дал, а она с тех пор, 
как я пришел, не перестает целовать у меня ноги. Ты головы мне 
маслом не помазал; а она миром помазала мне ноги». Прочел он 
эти стихи и думает: «Воды на ноги не дал, целования не дал, головы маслом не помазал...» 
И опять снял очки Авдеич, положил на книгу и опять задумался. 
«Такой же, видно, как я, фарисей–то был. Тоже, я чай, только 
об себе помнил. Как бы чайку напиться, да в тепле, да в холе, а 
нет того, чтобы об госте подумать. Об себе помнил, а об госте и 
заботушки нет. А гость–то кто? Сам господь. Кабы ко мне пришел, разве я так бы сделал?» 
И облокотился на обе руки Авдеич и не видал, как задремал. 

4 

– Мартын! – вдруг как задышало что–то у него над ухом. 
Встрепенулся Мартын спросонок: 
– Кто тут? 
Повернулся он, взглянул на дверь – никого. Прикурнул он 
опять. Вдруг явственно слышит: 
– Мартын, а Мартын! смотри завтра на улицу, приду. 
Очнулся Мартын, поднялся со стула, стал протирать глаза. И 
не знает сам, во сне или наяву слышал он слова эти. Завернул он 
лампу и лег спать. 
Наутро до света поднялся Авдеич, помолился богу, истопил 
печку, поставил щи, кашу, развел самовар, надел фартук и сел к 
окну работать. Сидит Авдеич, работает, а сам все про вчерашнее 
думает. И думает надвое: то думает померещилось, а то думает, 
что и вправду слышал он голос. «Что ж, думает, бывало и это». 
Сидит Мартын у окна, и столько не работает, сколько в окно 
смотрит, и как пройдет кто в незнакомых сапогах, изогнется даже, выглядывает из окна, чтобы не одни ноги 1000 , а и лицо увидать. Прошел дворник в новых валенках, прошел водовоз, потом 
поравнялся с окном старый солдат николаевский в обшитых старых валенках с лопатой в руках. По валенкам узнал его Авдеич. 
Старика звали Степанычем, и жил он у соседнего купца из милости. Положена ему была должность дворнику помогать. Стал 
против Авдеичева окна Степаныч счищать снег. Посмотрел на 
него Авдеич и опять взялся за работу. 
– Вишь, одурел, видно, я со старости, – сам на себя посмеялся 
Авдеич. Степаныч снег чистит, а я думаю, Христос ко мне идет. 
Совсем одурел, старый хрыч. 
Однако стежков десяток сделал Авдеич, и опять тянет его в 
окно посмотреть. Посмотрел опять в окно, видит, Степаныч прислонил лопату к стене, и сам не то греется, не то отдыхает. 
Человек старый, ломаный, видно, и снег–то сгребать силы нет. 
Подумал Авдеич: напоить его разве чайком, кстати и самовар 
уходить хочет. Воткнул Авдеич шило, встал, поставил на стол 
самовар, залил чай и постучал пальцем в стекло. Степаныч обернулся и подошел к окну. Авдеич поманил его и пошел отворить 
дверь. 
– Войди, погрейся, что ль, – сказал он. – Озяб, чай. 
– Спаси Христос, и то – кости ломят, – сказал Степаныч. 
Вошел Степаныч, отряхнулся от снега, стал ноги вытирать, 
чтобы не наследить на полу, а сам шатается. 

5 

– Не трудись вытирать. Я подотру, наше дело такое, проходи, 
садись, сказал Авдеич. – Вот чайку выпей. 
И Авдеич налил два стакана и подвинул один гостю, а сам вылил свой на блюдечко и стал дуть. 
Выпил Степаныч свой стакан, перевернул дном кверху, и на 
него положил огрызок, и стал благодарить. А самому, видно, еще 
хочется. 
– Кушай еще, – сказал Авдеич и налил еще стакан и себе и гостю. 
Пьет Авдеич свой чай, а сам нет–нет на улицу поглядывает. 
– Али ждешь кого? – спросил гость. 
– Жду кого? И сказать совестно, кого жду: жду не жду, а запало мне в сердце слово одно. Виденье или так, сам не знаю. Видишь ли, братец ты мой; читал я вчера Евангелие про Христа–
батюшку, как он страдал, как по земле ходил. Слыхал ты, я чай? 
– Слыхать слыхал, – отвечал Степаныч, – да мы люди темные, 
грамоте не знаем. 
– Ну вот, читал я про самое то, как он по земле ходил, читаю я, 
знаешь, как он к фарисею пришел, а тот ему встречи не сделал. 
Ну так вот, читал, братец ты мой, я вчера про это самое и подумал: как Христа–батюшку честь честью не принял. Доводись, к 
примеру, мне или кому, думаю, и не знал бы, как принял. А он и 
приему не сделал. Вот подумал я так–то и задремал. Задремал я, 
братец ты мой, и слышу, по имени кличет; поднялся я, голос, 
ровно шепчет кто–то, жди, говорит, завтра приду. Да до двух раз. 
Ну вот, веришь ли, запало мне это в голову – сам себя браню, и 
все жду его, батюшку. 
Степаныч покачал головой и ничего не сказал, а допил свой 
стакан и положил его боком, но Авдеич опять поднял стакан и 
налил еще. 
– Кушай на здоровье. Ведь тоже думаю, когда он, батюшка, по 
земле ходил, не брезговал никем, а с простым народом больше 
водился. Все по простым ходил, учеников–то набирал все больше 
из нашего брата, таких же, как мы, грешные, из рабочих. Кто, говорит, возвышается, тот унизится, а кто унижается, тот возвысится. Вы меня, говорит, господом называете, а я, говорит, вам ноги 
умою. Кто хочет, говорит, быть первым, тот будь всем слуга. Потому что, говорит, блаженны нищие, смиренные, кроткие, милостивые. 

6 

Забыл свой чай Степаныч, человек он был старый и мягкослезный. Сидит, слушает, а по лицу слезы катятся. 
– Ну, кушай еще, – сказал Авдеич. Но Степаныч перекрестился, поблагодарил, отодвинул стакан и встал. 
– Спасибо тебе, – говорит, – Мартын Авдеич, угостил ты меня, 
и душу, и тело насытил. 
– Милости просим, заходи другой раз, рад гостю, – сказал Авдеич. 
Степаныч ушел, а Мартын сл 1000 ил последний чай, допил, 
убрал посуду и опять сел к окну за работу – строчить задник. 
Строчит, а сам все поглядывает в окно – Христа ждет, все о нем и 
об его делах думает. И в голове у него все Христовы речи разные. 
Прошли мимо два солдата, один в казенных, другои в своих 
сапогах, прошел потом в чищеных калошах хозяин из соседнего 
дома, прошел булочник с корзиной. Все мимо прошли, и вот поравнялась еще с окном женщина в шерстяных чулках и в деревенских башмаках. Прошла она мимо окна и остановилась у простенка. Заглянул на нее из–под окна Авдеич, видит: женщина чужая, одета плохо и с ребенком, стала у стены к ветру спиной и 
укутывает ребенка, а укутывать не во что. Одежа на женщине 
летняя, да и плохая. И из–за рамы слышит Авдеич, ребенок кричит, и она его уговаривает, никак уговорить не может. Встал Авдеич, вышел в дверь и на лестницу и кликнул: 
– Умница! а умница! – Женщина услыхала и обернулась. – Что 
же так на холоду с ребеночком стоишь? Заходи в горницу, в тепле–то лучше уберешь его. Сюда вот. 
Удивилась женщина. Видит, старик старый в фартуке, очки на 
носу, зовет к себе. Пошла за ним. 
Спустились под лестницу, вошли в горницу, провел старик 
женщину к кровати. 
– Сюда, – говорит, – садись, умница, к печке ближе – погреешься и покормишь младенца–то. 
– Молока–то в грудях нет, сама с утра не ела, – сказала женщина, а все–таки взяла к груди ребенка. 
Покачал головой Авдеич, пошел к столу, достал хлеб, чашку, 
открыл в печи заслонку, налил в чашку щей, вынул горшок с кашей, да не упрела еще, налил одних щей и поставил на стол. Достал хлеба, снял с крючка утирку и на стол положил. 
– Садись, – говорит, – покушай, умница, а с младенцем я посижу, ведь у меня свои дети были – умею с ними нянчиться. 

7 

Перекрестилась женщина, села к столу и стала есть, а Авдеич 
присел на кровать к ребенку. Чмокал, чмокал ему Авдеич губами, 
да плохо чмокается, зубов нету. Все кричит ребеночек. И придумал Авдеич его пальцем пугать, замахнется–замахнется на него 
пальцем прямо ко рту и прочь отнимет. В рот не дает, потому палец черный, в вару запачкан. И засмотрелся ребеночек на палец и 
затих, а потом и смеяться стал. И обрадовался и Авдеич. А женщина ест, а сама рассказывает, кто она и куда ходила. 
– Я, – говорит, – солдатка, мужа восьмой месяц угнали далеко, 
и слуха нет. Жила в кухарках, родила. С ребенком не стали держать. Вот третий месяц бьюсь без места. Проела все с себя. Хотела в кормилицы – не берут: худа, говорят. Ходила вот к купчихе, 
там наша бабочка живет,, так обещала взять. Я думала совсем. А 
она велела на той неделе приходить. А живет далеко. Изморилась 
и его, сердечного, замучила. Спасибо, хозяйка жалеет нас за–ради 
Христа на квартире. А то бы и ие знала, как прожить. 
Воздохнул Авдеич и говорит: 
– А одежи–то теплой али нет? 
– Пора тут, родной, теплой одеже быть. Вчера платок последний за двугривенный заложила. 
Подошла женщина к кровати и взяла ребенка, а Авдеич встал, 
пошел к стенке, порылся, принес старую поддевку. 
– На, – говорит, – хоть и плохая штука, а все пригодится завернуть. 
Посмотрела женщина на поддевку, посмотрела на старика, 
взяла поддевку и заплакала. Отвернулся и Авдеич; полез под кровать, выдвинул сундучок, покопался в нем и сел опять против 
женщины. 
И сказала женщина: 
– Спаси тебя Христос, дедушка, наслал, видно, он меня под 
твое окно. Заморозила бы я детище. Вышла я, тепло было, а теперь вот как студено завернуло. И наставил же он, батюшка, тебя 
в окно поглядеть и меня, горькую, пожалеть. 
Усмехнулся Авдеич и говорит: 
– И то он наставил. В окно–то я, умница, неспроста гляжу. 
И рассказал Мартын и солдатке свой сон, и как он голос слышал, что обещался нынешний день господь прийти к нему. 
– Все мо 1000 жет быть, – сказала женщина, встала, накинула 
поддевку, завернула в нее детище и стала кланяться и опять благодарить Авдеича. 

8 

– Прими, ради Христа, –сказал Авдеич и подал ей двугривенный – платок выкупить. Перекрестилась женщина, перекрестился 
Авдеич и проводил женщину. 
Ушла женщина; поел Авдеич щей, убрался и сел опять работать. Сам работает, а окно помнит, как потемнеет в окне, сейчас и 
взглядывает, кто прошел. Проходили и знакомые, проходили и 
чужие, и не было никого особенного. 
И вот, видит Авдеич: против самого его окна остановилась 
старуха, торговка. Несет лукошко с яблоками. Немного уж осталось, видно, все распродала, а через плечо держит мешок щепок. 
Набрала, должно быть, где на постройке, к дому идет. Да, видно, 
оттянул ей плечо мешок; захотела на другое плечо переложить, 
спустила она мешок на панель, поставила лукошко с яблоками на 
столбике и стала щепки в мешке утрясать. И пока утрясала она 
мешок, откуда ни возьмись, вывернулся мальчишка в картузе 
рваном, схватил из лукошка яблоко и хотел проскользнуть, да 
сметила старуха, повернулась и сцапала малого за рукав. Забился 
мальчишка, хотел вырваться, да старуха ухватила его обеими руками, сбила с него картуз и поймала за волосы. Кричит мальчишка, ругается старуха. Не поспел Авдеич шила воткнуть, бросил на 
пол, выскочил в дверь, даже на лестницу спотыкнулся и очки 
уронил. Выбежал Авдеич на улицу: старуха малого треплет за 
вихры и ругает, к городовому вести хочет; малый отбивается и 
отпирается. 
– Я, – говорит, – не брал, за что бьешь, пусти. 
Стал их Авдеич разнимать, взял мальчика за руку и говорит: 
– Пусти его, бабушка, прости его, ради Христа! 
– Я его так прощу, что он до новых веников не забудет. В полицию шельмеца сведу. 
Стал Авдеич упрашивать старуху: 
– Пусти, – говорит, – бабушка, он вперед не будет. Пусти ради 
Христа! 
Пустила его старуха, хотел мальчик бежать, но Авдеич придержал его. 
– Проси, – говорит, – у бабушки прощенья. И вперед не делай, 
я видел, как ты взял. 
Заплакал мальчик, стал просить прощенья. 
– Ну, вот так. А теперь яблоко на, вот тебе. 
И Авдеич взял из лукошка и дал мальчику. 
– Заплачу, бабушка, – сказал он старухе. 

9 

– Набалуешь ты их так, мерзавцев, – сказала старуха. – Его так 
наградить надо, чтобы он неделю на задницу не садился. 
– Эх, бабушка, бабушка, – сказал Авдеич. – По–нашему–то 
так, а по–божьему не так. Коли его за яблоко высечь надо, так с 
нами–то за наши грехи что сделать надо? 
Замолчала старуха. 
И рассказал Авдеич старухе притчу о том, как хозяин простил 
оброчнику весь большой долг его, а оброчник пошел и стал душить своего должника. Выслушала старуха, и мальчик стоял 
слушал. 
– Бог велел прощать, – сказал Авдеич, – а то и нам не простится. Всем прощать, а несмысленому–то и поготово. 
Покачала головой старуха и вздохнула. 
– Так–то так, – сказала старуха, – да уж очень набаловались 
они. 
– Так нам, старикам, и учить их, – сказал Авдеич. 
– Так и я говорю, – сказала старуха. – У меня самой их семеро 
было, – одна дочь осталась. 
И стала старуха рассказывать, где и как она живет у дочери и 
сколько у ней внучат. 
– Вот, – говорит, – сила моя уж какая, а все тружусь. Ребят, 
внучат жалко, да и хороши внучата–то; никто меня не встретит, 
как они. Аксютка, так та ни к кому и не пойдет от меня. Бабушка, 
милая бабушка, сердечная... – И совсем размякла старуха. 
– Известно, дело ребячье. Бог с ним, – сказала старуха на 
мальчика. 
Только хотела старуха поднимать мешок на плечи, подскочил 
мальчик и говорит: 
– Дай я снесу, бабушка, мне по дороге. – Старуха покачала головой и взвалила c3e мешок на мальчика. 
И пошли они рядом по улице. И забыла старуха спросить у 
Авдеича деньги за яблоко. Авдеич стоял и все смотрел на них и 
слушал, как они шли и что–то все говорили. 
Проводил их Авдеич и вернулся к себе, нашел очкя на лестнице, и не разбились, поднял шило и сел опять за работу. Поработал 
немного, да уж стал щетинкой не попадать и видит: фонарщик 
прошел фонари зажигать. «Видно, надо огонь засвечать», – подумал он, заправил лампочку, повесил и опять принялся работать. 
Докончил один сапог совсем; повертел, посмотрел: хорошо. Сложил струмепт, смел обрезки, убрал щетинки, и концы, и шилья, 

10