Вор

А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ВОР 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2015 

1 

ВОР 

Пробило двенадцать. Федор Степаныч накинул на себя шубу и 
вышел на двор. Его охватило сыростью ночи... Дул сырой, холодный ветер, с темного неба моросил мелкий дождь. Федор 
Степаныч перешагнул через полуразрушенный забор и тихо пошел вдоль по улице. А улица широкая, что твоя площадь; редки в 
Европейской России такие улицы. Ни освещения, ни тротуаров... 
даже намеков нет на эту роскошь. 
У заборов и стен мелькали темные силуэты горожан, спешивших в церковь. Впереди Федора Степаныча шлепали по грязи две 
фигуры. В одной из них, маленькой и сгорбленной, он узнал 
здешнего доктора, единственного на весь уезд «образованного 
человека». Старик–доктор не брезговал знакомством с ним и всегда дружелюбно вздыхал, когда глядел на него. На этот раз старик был в форменной старомодной треуголке, и голова его походила на две утиные головы, склеенные затылками. Из–под фалды 
его шубенки болталась шпага. Рядом с ним двигался высокий и 
худой человек, тоже в треуголке. 
– Христос воскрес, Гурий Иваныч! – остановил доктора Федор 
Степаныч. 
Доктор молча пожал ему руку и отпахнул кусочек шубы, чтобы похвастать перед ссыльным петличкой, в которой болтался 
«Станислав». 
– А я, доктор, после заутрени хочу к вам пробраться, – сказал 
Федор Степаныч. – Вы уж позвольте мне у вас разговеться... 
Прошу вас... Я, бывало, там в эту ночь всегда в семье разговлялся. Воспоминанием будет... 
– Едва ли это будет удобно... – сконфузился доктор. – У меня 
семейство, знаете ли... жена... Вы хотя и тово... но все–таки не тово... Все–таки предубеждение! Я, впрочем, ничего... Кгм... Кашель... 
– А Барабаев? – проговорил Федор Степаныч, кривя рот и 
желчно ухмыляясь. – Барабаева со мной вместе судили, вместе 
нас выслали, а между тем он у вас каждый день обедает и чай 
пьет. Он больше украл, вот что!.. 
Федор Степаныч остановился и прислонился к мокрому забору: пусть пройдут. Далеко впереди него мелькали огоньки. Потухая и вспыхивая, они двигались по одному направлению. 
«Крестный ход, – подумал ссыльный. – Как и там, у нас...» 

2 

От огоньков несся звон. Колокола–тенора заливались всевозможными голосами и быстро отбивали звуки, точно спешили куда–нибудь. 
«Первая Пасха здесь, в этом холоде, – подумал Федор Степаныч, – и... не последняя. Скверно! А там теперь, небось...» 
И он задумался о «там»... Там теперь под ногами не грязный 
снег, не холодные лужи, а молодая зелень; там ветер не бьет по 
лицу, как мокрая тряпка, а несет дыхание весны... Небо там темное, но звездное, с белой полосой на востоке... Вместо этого 
грязного забора зеленый палисадник и его домик с тремя окнами. 
За окнами светлые, теплые комнаты. В одной из них стол, покрытый белой скатертью, с куличами, закусками, водками... 
«Хорошо бы теперь хватить тамошней водки! Здесь дрянная 
водка, пить нельзя...» 
Наутро глубокий, хороший сон, за сном визиты, выпивка... 
Вспомнил он, разумеется, и Олю с ее кошачьей, плаксивой, хорошенькой рожицей. Теперь она спит, должно быть, и не снится 
он ей. Эти женщины скоро утешаются. Не будь Оли, не был бы 
он здесь. Она подкузьмила его, глупца. Ей нужны были деньги, 
нужны ужасно, до болезни, как и всякой моднице! Без денег она 
не могла ни жить, ни любить, ни страдать... 
«– А если меня в Сибирь сошлют? – спросил он ее. – Пойдешь 
со мной?» 
«– Разумеется! Хоть на край света!» 
Он украл, попался и пошел в эту Сибирь, а Оля смалодушествовала, не пошла, разумеется. Теперь ее глупая головка утопает в 
мягкой кружевной подушке, а ноги далеко от грязного снега. 
«На суд разодетой явилась и ни разу не взглянула даже... 
Смеялась, когда защитник острил... Убить мало...» 
И эти воспоминания сильно утомили Федора Степаныча. Он 
утомился, заболел, точно всем телом думал. Ноги его ослабели, 
подогнулись, и не хватило сил идти в церковь, к родной заутрене... Он воротился домой и, не снимая шубы и сапог, повалился 
на постель. 
Над его кроватью висела клетка с птицей. Та и другая принадлежали хозяину. Птица какая–то странная, с длинным носом, тощая, ему неизвестная. Крылья у нее подрезаны, на голове повырваны перья. Кормят ее какой–то кислятиной, от которой воняет 
на всю комнату. Птица беспокойно возилась в клетке, стучала носом о жестянку с водой и пела то скворцом, то иволгой... 

3 

«Спать не дает! – подумал Федор Степаныч. – Чёррт...» 
Он поднялся и потряс рукой клетку. Птица замолчала. Ссыльный лег и о край кровати стащил с себя сапоги. Через минуту 
птица опять завозилась. Кусочек кислятины упал на его голову и 
повис в волосах. 
– Ты не перестанешь? Не замолчишь? Тебя еще недоставало! 
Федор Степаныч вскочил, рванул с остервенением клетку и 
швырнул ее в угол. Птица замолчала. 
Но минут через десять она, показалось ссыльному, вышла из 
угла на средину комнаты и завертела носом в глиняном полу... 
Нос, как буравчик... Вертела, вертела, и нет конца ее носу. Захлопали крылья, и ссыльному показалось, что он лежит на полу и что 
по его вискам хлопают крылья... Нос, наконец, поломался, и всё 
ушло в перья... Ссыльный забылся... 
– Ты за што это тварь убил, душегубец? – услышал он под утро. 
Федор Степаныч раскрыл глаза и увидел пред собой хозяина–
раскольника, юродивого старца. Лицо хозяина дрожало от гнева и 
было покрыто слезами. 
– За што ты, окаянный, убил мою пташку? Певунью–то мою за 
што ты убил, сатана чёртова? А? Кого это ты? За што такое? Глаза твои бесстыжие, пес лютый! Уходи из моего дома, и чтоб духу 
твоего здесь не было! Сею минутою уходи! Сичас! 
Федор Степаныч надел шубу и вышел на улицу. Утро было 
серое, пасмурное... Глядя на свинцовое небо, не верилось, чтобы 
высоко за ним могло сиять солнце. Дождь продолжал еще моросить... 
– Бон–жур! С праздником, мон–шер! – услышал ссыльный, 
выйдя за ворота. 
Мимо ворот на новенькой пролетке катил его земляк Барабаев. 
Земляк был в цилиндре и под зонтиком. 
«Визиты делает! – подумал Федор Степаныч. – И тут, скотина, 
сумел примазаться... Знакомых имеет... Было б и мне побольше 
украсть!» 
Подходя к церкви, Федор Степаныч услыхал другой голос, на 
этот раз женский. Навстречу ему ехал почтовый тарантас, набитый чемоданами. Из–за чемоданов выглядывала женская головка. 
– Где здесь... Батюшки, Федор Степаныч! Вы ли это? – запищала головка. 

4 

Ссыльный подбежал к тарантасу, впился глазами в головку, 
узнал, схватил за руку... 
– Неужели я не сплю?! Что такое? Ко мне?! Надумала, Оля? 
– Где здесь Барабаев живет? 
– А на что тебе Барабаев? 
– Он меня выписал... Две тысячи, вообрази, прислал... По триста в месяц, кроме того, буду получать. Есть здесь театры?.. 
До самого вечера шатался ссыльный по городу и искал квартиры. Дождь лил весь день, и не показывалось солнце. 
«Неужели эти звери могут жить без солнца? – думал он, меся 
ногами жидкий снег. – Веселы, довольны без солнца! Впрочем, у 
них свой вкус».