Текст в художественной литературе, публицистике и журналистике : Материалы XIX Шешуковских чтений

Министерство образования и науки Российской Федерации
Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Московский педагогический государственный университет»

ТЕКСТ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ,
ПУБЛИЦИСТИКЕ И ЖУРНАЛИСТИКЕ

Материалы XIX Шешуковских чтений

МПГУ
Москва • 2014

УДК 80
ББК 80
 
Т307

Редакционный совет

Людмила Александровна Трубина (научный редактор)
проректор МПГУ, доктор филологических наук, профессор,
заведующая кафедрой русской литературы

Амина Абдуллаевна Газизова
доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы

Янина Викторовна Солдаткина
доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы

Елена Юрьевна Лазарева (ответственный редактор)
кандидат филологических наук, 
доцент кафедры русской литературы

 
 
Текст в художественной литературе, публицистике и журнаТ307 листике : Материалы XIX Шешуковских чтений / Под ред. 
Л. А. Трубиной. – Москва : МПГУ, 2014. – 372 с.

 
 
ISBN 978-5-4263-0181-8

 
 
В сборнике содержатся материалы, представляющие перспективные направления в решении актуальных проблем современной филологии: обновление методологии исследования текста, теоретические основы изучения 
текста, его социокультурных и историко-философских характеристик, типологические и индивидуальные модификации текста в художественной литературе, публицистике и журналистике XX–XXI веков.
УДК 80
ББК 80

ISBN 978-5-4263-0181-8 
© МПГУ, 2014

СОДЕРЖАНИЕ

Л. А. Трубина
О некоторых аспектах обновления методологии 
исследования текста  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 8

РАЗДЕЛ I. ТЕКСТ В ЛИТЕРАТУРЕ ХХ ВЕКА:
ОБНОВЛЕНИЕ МЕТОДОЛОГИИ ИССЛЕДОВАНИЯ  . . . . 12
Е. А. Ермолин
Жанровая динамика в современном вербальном 
дискурсе (стратегии письма)  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 12
Н. Ю. Русова
Дидактические возможности концептуального моделирования 
художественного текста  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 20
А. Ю. Овчаренко
«…И будни надо мной знамена вяло развернули…»
(«Линяние» революционных чувств 
в литературе 1920–1930-х гг.) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 27
А. А. Газизова
Неизвестные солдаты И. С. Шмелева 
(Рассказы о Первой мировой войне) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 35
И. П. Колева
Специфика интертекста в прозе М. Зощенко 
на примере повести «Веселое приключение» (1926) 
и рассказа «Живой труп» (1924)  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 44
Л. Ф. Окишева
Современное прочтение классики. Вертикальный контекст 
(на материале спецкурса для филологического факультета) . . . . . 52
Э. Р. Гусейнова
Художественные стратегии В. В. Набокова в лекциях 
по литературе как текстопорождающий фактор . . . . . . . . . . . . . . . 55
Е. В. Прокопова
Творчество Е. И. Полянского в свете 
литературного краеведения  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 61
И. П. Шиновников
Современная научная рецепция карнавальных традиций 
в русской литературе XX в.  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 67

И. В. Юзефович
Национальный мир как текст 
(на примере романа И. С. Шмелева «Лето Господне» 
и рассказов Ш. Й. Агнона из цикла «В Шатре Дома Моего»)  . . . 73
Е. А. Костраменкова
Трансформация исторического сюжета в историософской прозе 
(на примере пьесы Д. С. Мережковского «Павел Первый» 
и романа М. А. Алданова «Заговор»). . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 79
М. А. Малахова
Интерпретация произведений художественной 
литературы как средство повышения читательской 
культуры школьников . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 86
А. А. Трекалов
Древневосточная религиозно-философская мысль в творчестве 
А. Платонова (по повести «Джан») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 93

РАЗДЕЛ II. ТЕОРЕТИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ТЕКСТА  . . . . . . . . . 102
Л. А. Левина
Типы повествователей в авторской песне . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 102
Т. А. Пономарева
Оппозиция света и тьмы в поэзии раннего Н. Клюева  . . . . . . . . 110
Е. М. Евглевский
К вопросу об определении дольниковых размеров стиха . . . . . . 115
И. И. Лях
Время в «Московской саге» Василия Аксенова 
(книга 3-я – «Тюрьма и мир») . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 122
Ю. Ф. Султанова
Миф и его роль в структуре романа Л. М. Леонова 
«Русский лес» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 131
Л. В. Толстоброва
Хронотоп города в творчестве Ивана Елагина . . . . . . . . . . . . . . . 135
И. А. Наумова
Архетип «Город» в сновидческом дискурсе М. Пришвина 
(на материале дневников 1920–1930-х гг.)  . . . . . . . . . . . . . . . . . . 145
А. С. Белозор
Тематическое единство видов фантастической литературы 
и их разграничение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 151
М. Г. Дещенко
Литературная сказка: проблема определения 
и задачи исследования . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 157

З. С. Закружная
Функции мотива сна в структуре повествования 
романа Г. Газданова «Вечер у Клэр» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 164

РАЗДЕЛ III. ТЕКСТ КАК ЭСТЕТИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН . . . . . . 172
И. Б. Ничипоров
Эволюция «человекобожеской» концепции 
в поэмах В. Маяковского . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 172
Ю. Г. Гущин
Рассказ В. Г. Короленко «Яшка» 
(текстологические наблюдения) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 181
Н. В. Долгова
Пространство смеха в пьесе В. В. Набокова «Событие» . . . . . . . 191
О. Н. Дегтярева
Мотив поруганного детства в недетской книге 
для детей Джона Бойна «Мальчик в полосатой пижаме» . . . . . . 195
А. Ю. Сутягина
Колоративы с интегративной семой «синий» в произведениях 
В. Г. Короленко . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 202
Д. В. Золина
Мотив посвящения в романах В. Я. Брюсова 
«Алтарь победы», «Юпитер поверженный», 
«Огненный ангел» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 208
М. А. Галиева
«Ритуальный орнамент» в поэтике С. А. Есенина. 
Трактат «Ключи Марии» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 211
С. Е. Токмакова
Эстетическая и этическая оценка как основные ценностные 
компоненты литературной сказки . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 219
И. И. Волошиновская
«Адище города» в творческой эволюции В. Маяковского . . . . . . 225
А. А. Роговский
Акмеистическая парадигма в критике Георгия Иванова . . . . . . . 231

РАЗДЕЛ IV. ТЕКСТ В ПУБЛИЦИСТИКЕ, КРИТИКЕ, 
ЖУРНАЛИСТИКЕ: ФУНКЦИИ 
И ХУДОЖЕСТВЕННЫЕ СВОЙСТВА  . . . . . . . . . . . . . . . . . 239
Я. В. Солдаткина
Моделирование категории времени в современной литературе 
и журналистике . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 239

Л. И. Щелокова
Мифология истории 
в публицистике Л. М. Леонова (1941–1945) . . . . . . . . . . . . . . . . . 248
Н. Ю. Назарова
Особенности функционирования лексического 
компонента текстов современной публицистики: 
лингвопсихологический аспект . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 258
А. Е. Курилов
Структура текста информационной заметки российских 
информагентств и модель новостного поля . . . . . . . . . . . . . . . . . 266
М. В. Сергеева
Речевое поведение ведущих в программах 
российских телеканалов для женщин 
(на примере телеканалов «Домашний» и «ТДК»)  . . . . . . . . . . . . 269
К. И. Тимошкина
Жанр «хореографического портрета»
в балетной критике (на примере творчества В. М. Гаевского) . . 276
К. А. Байрамова
Кинокритики-интерпретаторы: основные тенденции 
критической рецепции киноэкранизации 
Б. Лурмана «Ромео + Джульетта»  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 283
Т А. Поддубская
Проблемы доступа к информации 
на телевидении граждан с ограниченными возможностями 
по слуху  . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 289

РАЗДЕЛ V. НОВЕЙШАЯ ЛИТЕРАТУРА: ТВОРЧЕСКИЕ ПОИСКИ 
И ДИАЛОГ С ТРАДИЦИЕЙ . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 299
Т. М. Колядич
Временной дискурс в романе Л. Улицкой 
«Казус Кукоцкого» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 299
Е. О. Матвеева
Художественный анализ мифологем 
потребительского общества в прозе Юрия Полякова  . . . . . . . . . 304
О. Ю. Осьмухина
Н. Н. Фетисов, Рудый Панько, Поприщин: переосмысление 
гоголевского наследия в прозе Евг. Попова. . . . . . . . . . . . . . . . . . 309
Е. Ю. Лазарева
Русская драма на современном этапе: 
проблемы периодизации . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 316

О. В. Щеголькова
Жанровое своеобразие романа 
Б. Акунина «Алмазная колесница» . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 320
О. В. Разумовская
Переписывание классики: разновидности литературных 
ремейков в современной англоязычной прозе . . . . . . . . . . . . . . . 326
В. Д. Серафимова
Осмысление творческой судьбы А. П. Платонова в воспоминаниях 
журналистов, военных корреспондентов «Красной Звезды»,
писателей (с 30-х гг. XX в. по настоящее время) . . . . . . . . . . . . . 333
Т. М. Пономарева
Искусство создания художественных образов, связанных 
с миром востока: рассказ Д. Рубиной «Кошки в Иерусалиме» . . 346
Е. В. Авдошина
Феномен ремейка в драматургии Василия Сигарева 
(на материале пьесы «Метель» в двух авторских редакциях) . . . 348
И. А. Губин
«Башмачкин» О. Богаева как ремейк «Шинели» Н. В. Гоголя . . 356

РАЗДЕЛ VI. КНИЖНАЯ ПОЛКА . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 363
Т. И. Исаева
Mon General . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 363
Францишек Апанович
Мon General – между литературой и историей . . . . . . . . . . . . . . . 366

Людмила Александровна Трубина,
зав. кафедрой русской литературы 
Московского педагогического государственного университета, 
доктор филологических наук, профессор

О НЕКОТОРЫХ АСПЕКТАХ ОБНОВЛЕНИЯ 
МЕТОДОЛОГИИ ИССЛЕДОВАНИЯ ТЕКСТА

Рубеж ХХ–ХХI вв. был отмечен системным кризисом в литературоведении. Выходу из него способствовал переход от единственной 
идеологии, единого мировоззрения, единой методологии к множественности идей, концепций, точек зрения, интерпретаций. Значительно расширились контексты изучения; стал широко использоваться инструментарий смежных областей знания. Таким образом 
сформировались новые подходы к исследованию историко-литературного процесса. «Смена вех» в литературоведении происходила 
стремительно, подчас радикально и чрезмерно идеологизированно. 
Преодолению отмеченных крайностей способствует опора на основополагающие принципы отечественной филологической школы, 
ориентированной на раскрытие глубин содержания, этического значения текста, его гуманистического пафоса и нравственных корней.
В литературоведении последних десятилетий изменилась смысловая наполненность целого ряда теоретических понятий. Так, 
с акцентировкой изучения коммуникативных и структурных аспектов литературы, развитием контекстного анализа связана смена понятия «произведение» на «текст».
На длительное время термин исчез из понятийного аппарата современной науки термин «историзм». Здесь на ситуацию в теоретиколитературной области впрямую повлияли идеологические факторы. 
Еще в 70–80-е гг. прошлого века проблема историзма была исключена из круга вопросов, подлежащих научной дискуссии, в связи 
с чем обозначился кризис в изучении как исторического жанра, так 
и всего комплекса проблем взаимопроникновения истории, философии и литературы. «Подлинный» («научный», «зрелый» и т. д.) 
историзм считался свойством только марксистского мировоззрения 
и единственного творческого метода – социалистического реализма. Характерно, к примеру, рассуждение исследователя о том, что 
в 30-е гг. ХХ в. наблюдаются не различия в историзме художествен

ВВЕДЕНИЕ

ного мышления писателей, как это было в двадцатые годы, а различные стилевые проявления художественного историзма в рамках одного творческого метода (т. е. нет расхождений в историзме 
мышления, которое стало единым, а есть расхождения в формах 
его художественного воплощения). Литература в таком аспекте не 
столько исследовалась, сколько оценивалась в русле оппозиции революционный – реакционный, историзм – антиисторизм. В духе той 
же традиции в 90-е гг., напротив, антиисторической прямо или косвенно была признана классика советского периода. Таким образом, 
литературоведческая категория (историзм) превратилась в оценочное понятие, потеряв терминологическую определенность.
В собственно научном плане нельзя не отметить многозначность 
термина «историзм», его перегруженность различными, порой достаточно сильно различающимися значениями (учеными отмечено 
свыше пятнадцати только основных значений термина). Начиная 
с 90-х гг. понятие «историзм» в литературоведении употребляется 
крайне редко, в то время как необходимость исследования взаимоотношений искусства с историей и философией для отечественной 
науки очевидна. Возникла объективная необходимость поиска новых теоретических подходов, которые характеризуют связь художественного творчества с одной из универсальных категорий – категорией времени. Отказ от идеологической монополии во взглядах на 
историю; признание философских систем, предлагающих различные ответы на коренные вопросы исторического бытия человека; 
«восстановление в правах» такого неотъемлемого свойства исторического познания, как человеческая субъективность, которая накладывает отпечаток на понимание и интерпретацию исторических 
процессов, позволили сформулировать новые концептуальные идеи 
и категориальный аппарат исследования, введя в литературоведение понятие «историческое сознание» [1].
Историческое сознание в литературе отражает способность художников сознавать и передавать в слове идею изменяемости мира, 
связи времен, движения в пространстве и времени. В отличие от 
понятия «историзм», оно не связано с конкретной идеологией, философской системой, творческим методом, историческим периодом 
и в силу этого имеет более универсальный смысл. Понимание мира 
в контексте идеи развития, вывод о том, что ни сам человек и его 
мышление, ни общественные институты не могут быть поняты, 

ТЕКСТ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ, ПУБЛИЦИСТИКЕ И ЖУРНАЛИСТИКЕ

во-первых, вне связи с историей их возникновения и развития и, вовторых, вне связи с обстоятельствами времени и места их функционирования (т. е. конкретно-исторически), сформировалось только 
к середине ХIХ в. Это важно отметить как подтверждение мысли 
о различиях между понятиями «историческое сознание» и «историзм», поскольку первое из них является родовым и более древним 
по своему возникновению, а второе появилось лишь в конкретную 
эпоху и связано с определенной идеей (развития).
Историческое сознание – в первую очередь категория мировоззрения. Всеобъемлющий характер исторического сознания определяется тем, что это – сам принцип видения и оценки мира, где на 
первом плане – движение времени и человек в потоке времени. Его 
черты со всей очевидностью проявляются в философской литературе, публицистике, документалистике, собственно художественной 
литературе независимо от стилей, течений, методов, родов, жанров. 
В связи с этим изучение литературы в аспекте исторического сознания позволяет преодолеть ограниченности жанрового подхода 
и выйти к метажанровым характеристикам, к общему контексту 
историософских исканий литературы.
Являясь составной частью авторского видения эпохи, историческое сознание определяет подходы к изображению действительности, формирует авторскую «художественную версию» истории, 
нередко не только не совпадающую с общепринятой точкой зрения, но и значительно опережающую теоретические концепции. 
Прозрения художников во многих случаях значительно опередили мысль ученых, оказав существенное влияние на формирование 
представлений об историческом бытии и человеке в изменившемся 
пространстве и времени. Так произошло с «отложенными уроками» 
публицистики М. Горького, В. Короленко, произведений И. Шмелева, М. Булгакова, В. Зазубрина, «романов предупреждения» Е. Замятина, Б. Пильняка, А. Платонова, с творчеством А. Солженицына, 
писателей Русского Зарубежья и многих других «возвращенных» 
авторов, в значительной степени определивших современное понимание исторического процесса ХХ в. Художественная литература 
и публицистика писателей позволила увидеть, как формировались, 
вступали в спор и дополняли друг друга различные представления 
о смысле истории и месте человека в ней. Цель истории и цена про

ВВЕДЕНИЕ

гресса, судьба России, антиномия восток-запад в этой судьбе; интеллигенция и народ; экзистенциальные проблемы бытия человека 
на сломе истории, поиски нравственных опор, ответа на вопрос, как 
жить; непостижимая пестрота национального характера, его историческая устойчивость и изменчивость – мимо этих проблем не мог 
пройти ни один художник.
Точно так же, как литература не должна рассматриваться в качестве материала, иллюстрирующего ту или иную историко-философскую концепцию, было бы неверно считать историческое сознание 
фактом внешним, имеющим косвенное отношение к литературе. 
История, осмысленная, пережитая и воплощенная в художественных текстах, определяет не только проблемно-тематическую доминанту творчества и повышение его философского потенциала, но 
и важнейшие принципы изображения мира, личности, а также предпочтения в выборе жанра, стиля, приемов условности, т. е. решение 
собственно творческих задач. Историческое событие и связанная 
с ним историософская рефлексия преломляются в художественной 
речи, становятся внутренним свойством текста, обретают форму художественного образа. Художественная философема истории несет 
авторскую концепцию связи времен, движения истории и развернута в тексте посредством приемов, присущих искусству: пространственно-временной организации, обрисовки характеров, способа повествования, мотивов, символики и т. д. Сами по себе отмеченные 
художественные приемы могут не иметь историософской нагрузки, 
но их подбор, контекст их использования способствует выражению идеи времени. Таким образом, эстетическая сторона категории 
исторического сознания раскрывается в отборе материала, трактовке конфликтов, выборе и характеристике героев, в типе хронотопа, 
формах повествования, системе поэтических приемов. В силу этого 
категория исторического сознания закономерно включается в литературоведческое исследование.

Литература
1. 
Трубина Л. А. Историческое сознание в русской литературе 
первой трети ХХ века: Типология. Поэтика: Дисс. ... доктора филол. 
наук. – М., 1999.

РАЗДЕЛ I.
ТЕКСТ В ЛИТЕРАТУРЕ ХХ ВЕКА:
ОБНОВЛЕНИЕ МЕТОДОЛОГИИ 
ИССЛЕДОВАНИЯ

Ермолин Евгений Анатольевич,
доктор педагогических наук, профессор, 
заведующий кафедрой журналистики Ярославского 
государственного педагогического университета им. К. Д. Ушинского, 
член Академии Российской словесности

ЖАНРОВАЯ ДИНАМИКА В СОВРЕМЕННОМ 
ВЕРБАЛЬНОМ ДИСКУРСЕ (СТРАТЕГИИ ПИСЬМА)

Оттолкнемся от симптоматичного высказывания прозаика Александра Кабакова на объявлении шорт-листа премии И. П. Белкина-2013. 
Он заметил, что в разные времена были разные литературы. Одна до 
Гутенберга, другая после. Одна до ликбеза, друга после… Вот и в начале XXI в. мир обновляется, сбрасывая отжившие культурные оболочки.
Наш век ПК и Инета, век горизонтальных коммуникаций, время 
деградации иерархий создает новое качество жизни, которое заставляет заново осознать, чем является литература. Причем происходящие 
сегодня в современных литературе и журналистике процессы во многом гомологичны и связаны с общей спецификой общекультурной ситуации.
Нельзя не замечать, что традиционные формы и средства письма 
теряют актуальность, отходят на периферию или, по крайней мере, 
оказываются все менее востребованы и становятся все менее выносимыми. Теряют значимость иерархии – жанров, текстов, смыслов. 
Любые готовые смыслы и формы вызывают сомнение.

РАЗДЕЛ I 

Соответствующий амбициям смыслопорождения грандиозный 
масштаб повествовательных конструкций бывал сродни архаической величественно-иерархической планометрии жизни в целом. 
Но этой несоразмерной человеку гигантомании настает предел. Иссякает Волга, по которой плавали караваны романов, поэм, очерков.
Нужно иметь очень мощный драйв, чтобы поспорить с веком 
и работать в русле старой, пересохшей реки больших смыслов без 
ущерба и без сомнений в качестве итогового продукта. Так, художественно оправданный в своей жанровой сути роман возможен 
сегодня лишь нелинейно-фрагментированным, если только это не 
исторический роман-реставрация о том, что быльем поросло, но 
может быть апостериори как-то вложено в схематику квазиагиографии, романа воспитания, романа большой дороги, огромного квазирепортажа.
Смазываются и перестают ощущаться границы. При этом вектор 
развития актуальной словесности органично вписывается в современные медийные процессы, стирается и грань между актуальной 
словесностью и журналистикой.
Жизнь растет не вверх, а вширь, куда попало и как придется. Фиксировать такую реальность можно почти лишь мимолетными касаниями. Стабильность отныне – враг истины. Сплошной врасплох 
становится самым честным способом высказывания. Сокращается 
приемлемый ресурс систематизации и обобщения. Он становится 
не всем доступен и не всем интересен.
Суждение и свидетельство о мире и человеке меняют свой характер оттого, что мир и человек непоправимо меняются. В них все 
меньше той надежной прочности, которая когда-то определялась понятиями среда, тип, характер, класс и пр. В них все больше вариативности, ситуативной протеистичности. Наш современник – это 
часто не что, а как. Он не столько сложен и глубок, сколько разнообразен и протеистичен. В нем мало связности, но много пестроты. 
Его непредсказуемость делает его капризным инфантом, живущим 
врасплох, свободно и спонтанно. Он случаен сам для себя – да и как 
чувствовать себя иначе после двадцатого столетия, не оставившего 
камня на камне от былой предсказуемости и детерминированной отчетливости человеческого бытия?
Обобщающая, масштабная, воспроизводящая общие смыслы литература и журналистика уходят в сторону масскультовскогомейнстрима , 

ТЕКСТ В ХУДОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТЕРАТУРЕ, ПУБЛИЦИСТИКЕ И ЖУРНАЛИСТИКЕ

сплавляющего жанровые матрицы с модными идеосимуляциями (массовая литература, пиар, реклама).
Проблема автора. Обратимся к точке зрения музыканта и философа Владимира Мартынова. Ситуация характерным образом 
наводит его на мысль о закате литературной эпохи, «отмирании цивилизационных, экзистенциальных и метафизических импульсов 
к литературной деятельности» [1; 157]. Он рассуждает следующим 
образом: мир теряет способность высказывать себя, из него уходит 
сама возможность высказывания, возможность» аутентического высказывания». Отметим, что автор даже приветствует «то, что может 
освободить нас от многовековой гегемонии литературы, блокирующей состояние пребывания в реальности, и открыть путь к новым 
горизонтам, к новым взаимоотношениям реальности с сознанием» 
[1; 149].
Этот радикальный вывих творческой мысли показателен. Мартынов впадает в крайность, ведь и сам он вполне-таки субъектен 
в своей автоархеологии. Автор не умирает. Но он становится иным. 
Очевидно, что он уже не может претендовать на общезначимость 
выражаемых им смыслов и ценностей.
Интеллектуал-литератор всегда был вне ритуала, вне буквализма 
таинств. Литература адогматична, это ее конститутивный признак. 
В ней поисковая интенция важнее догматической строгости; создается пространство свободы в общении с миром и Богом. Однако писатель все же по давней традиции претендовал на универсальную 
значимость своего сообщения. Эта привычка увеличивала его масштаб в литературоцентричном мире. Его сочинения дополнительно 
капитализировались за счет удостоверенных и особо надежных связей писателя с истиной, в качестве «законодательного искусства».
Сегодня же его героическое эго («здесь стою и не могу иначе») 
обесценивается, выглядит шизоидной упертостью, «комплексом». 
Нет или почти нет и тех больших комплиментарныхписателю или 
журналисту сообществ, для которых характерна тотальная солидарность, стабильная общность социального, мировоззренческого бэкграунда. Суммарный общественный капитал доверия существенно 
уменьшился и приобрел качество, которое проблематизирует его 
использование. Он уже не связан или все меньше связан с какойто глобальной санкцией высшего порядка и имеет прикладной, инструментальный характер.

РАЗДЕЛ I 

Резко ослаблен сакральный компонент доверия (точнее, тот 
компонент, что связан с историческими формами сакрума). Минимизирован тот ресурс доверия, который связан с заявлением 
той или иной идейности. Невелик и кредит доверия, который 
выдается обществом социальным группам, отдельным персонам, предметам и явлениям. Кончилось время застрахованных от 
гиперкритики элит; об этом тот же Владимир Мартынов заметил: «После Второй мировой войны говорить об элите уже невозможно. Она может существовать только в сословном обществе. 
А у нас элитой называют нуворишей. Как сказал Адорно про оперу: “Почему люди туда ходят? Хотят почувствовать себя элитой, 
которой уже не являются”» [2].
С другой стороны, в современном обществе творчество перестало быть привилегией, а литературная или журналистская 
деятельность не является знаком предизбрания. На смену дефициту фактов и смыслов, ставившему его производителей-авторов 
в особое положение, в современном мире пришел дефицит доверия. Притом разведанный и обнародованный смысловой эксклюзив дает автору лишь локально-ситуативное преимущество и не 
гарантирует никаких последующих преференций, связанных 
с доверием или хотя бы вниманием читателей.
Писателю и журналисту приходится работать в мире, где редукция доверия стала нормой, мейнстримом, а доверчивость выглядит маргинально; в мире, где доверие не является стабильным, 
раз и навсегда выделенным автору капиталом, а становится ситуативным рефлексом. Доверие выделяется обществом ситуативно, 
кратковременно и в весьма умеренных дозах. Величественное теперь есть там лишь, где оно кульминируется со свободой. Истина 
без свободы выглядит в наш век подозрения подозрительно.
Заметим, что и персональный компьютер и интернет (а еще 
раньше кинематограф и телевидение) внесли огромный вклад 
в создание новой, сугубо демократической медийной и общекультурной среды, также определили ту магистраль постмодерна 
(или трансавангарда), в которой характер, способ вербального 
высказывания с неизбежностью меняются. По словам социолога Бориса Дубина, «элиты в интернете невозможны. Так же как 
невозможны элиты на телевидении – там не нужен никто, кто 
говорит: это хорошо, а это – плохо» [3].