Сестры

Д.Н. Мамин-Сибиряк  
 

 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 
 

СЕСТРЫ 

 

 
 
 
 

ОЧЕРК 
 

 
 
 
 
 

Москва 
ИНФРА-М 
2014 

1 

СОДЕРЖАНИЕ 

I........................................................................................................3 
II ....................................................................................................17 
III...................................................................................................32 
IV...................................................................................................41 
V....................................................................................................57 
VI...................................................................................................74 
VII .................................................................................................84 
VIII................................................................................................98 

2 

I 

 
Во время моей службы в …ском земстве меня командировали 
в Пеньковский завод со специальной целью собрать некоторые 
материалы по статистике; срок для моей поездки не был определен с точностью, и, смотря по обстоятельствам, я мог растянуть 
его в несколько недель, особенно если бы пожелал для собирания 
статистического материала к Пеньковскому заводу присоединить 
все заводы Кайгородова. Эти заводы — числом десять — занимают собой площадь в шестьсот тысяч десятин и принадлежат 
своему владельцу на посессионном праве; Кайгородов сам никогда не жил в своих заводах и даже едва ли бывал в них, но это не 
мешает ему получать с заводов миллион годового дохода и проживать по разным теплым уголкам «заграницы» с царской роскошью, удивляя иностранцев самой безумной благотворительностью и всеми причудами широкой русской натуры, так что он 
стяжал себе громкую известность русского Креза. После Строгановских заводов заводам Кайгородова на Урале принадлежит 
первое место как по богатству железных и медных руд, так особенно по обилию лесов, в которых другие уральские заводы начинают чувствовать самую вопиющую нужду, и, как выразился 
автор какого-то проекта по вопросу о снабжении заводов горючим материалом, для них единственная надежда остается в 
«уловлении газов», точно такое «уловление» может заменить собою ту поистине безумную систему хищнического истребления 
лесов, какую заводчики практиковали на Урале в течение двух 
веков. Обеспечение горючими материалами выдвигает заводы 
Кайгородова на первый план, хотя уже начинали ходить упорные 
слухи, что лесное хозяйство в этих заводах сильно пошатнулось 
за последние годы благодаря какой-то кучке немцев, стоявшей во 
главе управления; эти слухи продолжали упорно держаться, тем 
более что они были тесно связаны с какими-то другими злоупотреблениями, безгласно совершавшимися на этих заводах. Судьба 
этих заводов была вопросом жизни и смерти для населения в 
пятьдесят тысяч, а в мире промышленности выражалась громкой 
цифрой производительности в два с половиной миллиона пудов 
чугуна, стали, железа и меди; для земства заводы Кайгородова 
имели громадную важность, потому что доставляли ежегодно 

3 

земских сборов до сорока тысяч рублей, что в бюджете …ского 
земства составляло очень заметную величину. Цель моей командировки заключалась главным образом в том, чтобы выяснить те 
новые условия, которые в заводском хозяйстве заменили порядки 
крепостного права, и затем проследить, как отозвалась в жизни 
рабочего населения заводов новая пора, наступившая после 19 
февраля, какие потребности, нужды и вопросы были выдвинуты 
ею на первый план и, наконец, какие темные и светлые стороны 
были созданы реформами последних лет в экономическом положении рабочего люда, в его образе жизни, образовании, потребностях, нравственном и физическом благосостоянии. 
Конечно, это была очень широкая программа, хотя она и 
должна была осуществиться в бесконечных рядах цифр, и чем 
больше я обдумывал предстоящую работу, тем сильнее приходил 
к убеждению в необходимости построить все на сравнении крепостного порядка с настоящим, а для этого нужно было на несколько недель похоронить себя в пыли заводских архивов. Специально Пеньковский завод был выбран в тех видах, что хотя он 
и не был самым большим из заводов Кайгородова, но сумма его 
годовой производительности доказывала самым красноречивым 
образом, что именно этот завод служит главным экономическим 
центром и поэтому с него следовало начать кропотливую работу 
статистического исследования. 
Май месяц стоял в последних числах, следовательно, было самое лучшее время года для поездки в глубь Уральских гор, куда 
был заброшен Пеньковский завод; от губернского города Прикамска мне предстояло сделать на земских верст двести с лишком 
по самому плохому из русских трактов — Гороблагодатскому, 
потому что Уральская горнозаводская железная дорога тогда еще 
только строилась — это было в конце семидесятых годов. Через 
три дня пути, перевалив через Уральские горы, я уже подъезжал 
на земской паре к месту своего назначения, и Пеньковский завод 
весело выглянул рядами своих крепких, крытых тесом домиков 
из-за большой кедровой рощи, стоявшей у самого въезда в завод; 
присутствие сибирского кедра, как известно, есть самый верный 
признак глубокого севера и мест «не столь отдаленных», с которых начинается настоящая «немшоная» Сибирь. 
Вид Пеньковского завода был очень красив, хотя завод был 
расположен не в горах, как я предполагал, судя по карте, а в плоской низменности, образовавшейся между двумя восточными от
4 

рогами Среднего Урала; главная масса горного кряжа осталась 
назади и едва синела волнистой, точно придавленной линией на 
западе. Небольшая горная речка Пеньковка образовала большой 
заводский пруд, по берегам которого и сгруппировались в длинные правильные улицы заводские домики, сопровождая реку далеко по ее течению вниз; прежде всего в глаза бросались две хороших каменных церкви, черневшие издали здания заводской 
фабрики и еще несколько больших каменных домов, построенных в городском вкусе. Издали Пеньковский завод походил 
больше на небольшой уездный городок, чем на завод, если бы не 
громадная дровяная площадь, уставленная бесконечными поленницами, и несколько длинных угольных валов, около которых, 
как муравьи, копошились группы заводских рабочих. Мой экипаж прокатился по широкой, мощенной доменным шлаком улице, миновал небольшую квадратную площадь, занятую деревянным рынком, и с треском остановился пред небольшим новеньким домиком, на воротах которого издали виднелась полинявшая 
вывеска с надписью: «Земская станция». Так как мне предстояло 
пробыть в Пеньковском заводе довольно долго, то я еще дорогой 
решил, что не буду останавливаться на земской станции, а только 
узнаю там, где мне найти подходящую квартиру недели на две, на 
три. На звон колокольчика в воротах показался небольшого роста 
седой старик, в красной кумачовой рубахе, без шапки; на мой вопрос, где найти квартиру, старик, почесывая затылок, лениво 
проговорил: 
— Не больно у нас в Пеньковке-то фатер припасено, разе к 
Фатевне толкнешься… У Фатевны хоша есть жилец, а она пущает, кто ежели чужестранный. Фатевна пустит и на фатеру. 
— А где живет эта Фатевна? — спрашивал я. 
— Да тут от господского дома рукой подать, на самый пруд, у 
церкви. 
Нам оставалось только повернуть и ехать опять к рыночной 
площади; после нескольких расспросов и бестолковых объяснений мы, наконец, добрались до одноэтажного старого дома, который стоял на небольшом пригорке, у самого пруда. У ворот стояла низенькая толстая старушка и, заслонив от солнца глаза рукой, 
внимательно смотрела на меня. 
— Здесь живет Фатевна? — спрашивал я. 
— А тебе на што ее? — отвечала вопросом старушка. 
— Да вот мне нужно квартиру… 

5 

— Фатеру? Ну так я Фатевна и есть, милости просим, — весело ответила старушка, и, пока я добрался до ее «фатеры», она закидала меня вопросами: откуда? кто такой? по какому делу? 
Одета была Фатевна в ситцевый темный сарафан с глазками и 
ситцевую розовую рубашку, на голове был надет коричневый 
платок с зелеными разводами; лицо Фатевны, морщинистое и 
желтое, сильно попорченное оспой, с ястребиным носом и серыми ястребиными глазами, принадлежало к тому типу, который 
можно встретить в каждом городе, где-нибудь в «обжорных рядах», где разбитные мещанки торгуют хлебом и квасом с таким 
азартом, точно они делят наследство или продают золото. Ходила 
Фатевна быстрым развалистым шагом, скорее плавала, чем ходила, и имела привычку необыкновенно быстро повертываться, так 
что ее ястребиные глазки видели, кажется, решительно все, что 
происходило вокруг нее. 
— У меня тут живет жилец один, — говорила Фатевна, отворяя передо мной тяжелую, обитую кошмой дверь, — ну, да он 
так, не велик барин и потеснится немного… 
— Как же это так? Это неудобно будет… — протестовал я, — 
я никого не хочу стеснять… 
— Ишь ты: не хочу стеснять… Да здесь город, што ли, для тебя? А по-моему, вдвоем-то даже веселее… 
Мои вещи были внесены в большую светлую комнату, выходившую большими окнами прямо на пруд; эта комната, оклеенная дешевенькими обоями, выглядела очень убого и по своей обстановке, и по тому беспорядку, какой в ней царил. Белый некрашеный пол, пожелтевший потолок, неуклюжий старинный 
диван у одной стены, пред ним раскинутый ломберный стол с остывшим самоваром, крошками белого хлеба и недопитым стаканом чаю, в котором плавали окурки папирос; в углу небольшая 
железная кровать с засаленной подушкой и какой-то сермягой 
вместо одеяла, несколько сборных дешевых стульев и длинный 
белый сосновый стол у окна. На этом столе лежали грудой книги, 
планы, бумаги, стоял отличный микроскоп, рядом с ним, в оловянной чашке с водой, копошилось и плавало что-то черное: 
мышь не мышь, таракан не таракан; окурки, рассыпанный табак, 
пустые гильзы и вата дополняли эту картину. 
— Вот все пол собираюсь выкрасить, — трещала Фатевна, успевшая десять раз выйти и войти, пока я осматривал комнату. — 
Да жилец-то мой не стоит этого: хоша ему крась, хоша не крась, 

6 

не может он этого чувствовать и все равно табачищем своим запакостит… А тебе самовар, небось, подогреть? — бойко спрашивала Фатевна и, выходя с самоваром за двери, прибавила: — Не 
раздеретесь, чай… Да вот и сам хозяин со своей службы идет, легок на помине!.. 
Я посмотрел в окно: улицу пересекал невысокого роста господин, одетый в черную поддевку и шаровары, с сильно порыжевшей коричневой шляпой на голове; он что-то насвистывал и в 
такт помахивал маленькой палочкой. Его худощавое бледное лицо с козлиной бородкой, громадными карими глазами и блуждающей улыбкой показалось мне знакомым, но где я видел это 
лицо? когда? В уме так и вертелась какая-то знакомая фамилия, 
которая сама просилась на язык… 
— Да ведь это он… это Епинет Мухоедов! — вскричал я, когда жилец Фатевны с кем-то весело заговорил на дворе. 
— Какой там черт приехал? — ворчал Мухоедов, отворяя тяжелую дверь. — Ба-батюшки, светы мой… да какими это судьбами занесло в мою берлогу?!. 
— Именно судьбами… — проговорил я, и мы не только обнялись, но и перецеловались, как это и прилично старым университетским товарищам, когда-то жившим очень долго на одной 
квартире, а потом, как это часто случается с русским человеком, 
совсем потерявшим друг друга из виду. 
— Вот эк-ту лучше будет, — говорила Фатевна, останавливаясь в дверях с самоваром и любуясь встречей старых товарищей. — Феша, Фешка, подь сюда… Ли-ко, девонька, ли-ко, што у 
нас сделалось! — звонким голосом кричала старуха; на пороге 
показалась рябая курносая девка, глупо ухмылявшаяся в нашу 
сторону. — Фешка, ли-ко, ли-ко!.. 
— А вы что тут рот-то разинули! — закричал Мухоедов на 
баб. — Ах вы, вороны, вороны… Водки, Фатевна! Чувствуй: водки!.. Фешинька, голубушка, принеси водочки… 
— Что я вам за голубушка… — ворчала долговязая и толстая 
девица, оставаясь по-прежнему в дверях. — Вот мамынька велит, 
так и принесу… 
— Фатевна, водки, варенья, печенья! — неистовствовал Мухоедов, снова заключая меня в свои объятия. 
— Варенья-то еще не наварили про вас, — огрызалась Фатевна, ставя самовар на стол, — в лесу еще растет ваше-то варенье, 
Епинет Петрович. 

7 

Феша прыснула себе в руку и начала делать какие-то особенные знаки по направлению к окнам, в одном из которых торчала 
голова в платке, прильнув побелевшим концом носа к стеклу; совершенно круглое лицо с детским выражением напряженно старалось рассмотреть меня маленькими серыми глазками, а когда я 
обернулся, это лицо с смущенной улыбкой спряталось за косяк, 
откуда виднелся только кончик круглого, как пуговица, носа, все 
еще белого от сильного давления о стекло. 
— Да что это в самом деле, зверинец здесь какой?!. — с азартом накинулся Мухоедов на своих баб; заметив прятавшуюся за 
косяком голову, он совершенно добродушно прибавил: — А, это 
наш Пушкин… 
Кое-как выпроводив баб из комнаты и усадив меня на диван, 
он торопливо, точно роняя слова, заговорил: 
— Ну, что: доктор? инженер? адвокат? 
— Нет. 
— Учитель греческого языка? железнодорожник? 
— Нет. 
— Тьфу!.. Кто же ты, наконец, откройся? 
— Служу отечеству… 
— Вижу, вижу, по носу вижу, что статистикой приехал заниматься… Ах, провал вас возьми, что это за мода глупая пошла!.. 
Недавно становой приезжал: подавай статистику! два доктора: 
статистику… 
— Я ни с кого ничего требовать не буду, — объяснял я, — мне 
нужны только некоторые сведения от причта да позволение порыться в заводском архиве. 
— Не верю я в вашу статистику, вот на эстолько не верю. — 
Мухоедов показал самую маленькую частичку своего мизинца. 
— И не верь, тебя никто не заставляет. 
Я с любопытством рассматривал Мухоедова, пока он хлопотал 
около самовара; он очень мало изменился за последние десять 
лет, как мы не видались, только на высоком суживавшемся кверху лбу собрались тонкие морщины, которых раньше не было, да 
близорукие глаза щурились и мигали чаще прежнего. Под поддевкой Мухоедова виднелась ситцевая рубашка-косоворотка, 
мягкие русые волосы были спутаны, и в них белело несколько 
клочков пуху. Ходил Мухоедов необыкновенно быстро, вечно 
торопился куда-то, без всякой цели вскакивал с места и садился, 
часто задумывался о чем-то и совершенно неожиданно улыбался 

8 

самой безобидной улыбкой — словом, это был тип старого студента, беззаботного, как птица, вечно веселого, любившего побеседовать «с хорошим человеком», выпить при случае, а потом по 
горло закопаться в университетские записки и просиживать за 
ними ночи напролет, чтобы с грехом пополам сдать курсовой экзамен; этот тип уже вывелся в русских университетах, уступив 
место другому, более соответствующему требованиям и условиям нового времени. 
— А почему я не верю? — заговорил Мухоедов, складывая на 
диване ножки калачиком. — Очень просто. Ты вот приехал теперь сведения собирать, положим, о числе браков, рождений, 
смертей, но ведь количество — это сухая цифра и больше ничего, 
и ты должен будешь раскрасить ее качеством, вот и пойдет писать губерния. Первым делом ты пойдешь к попу, так и так, позвольте метрики, а поп призовет дьячка Асклипиодота и предварительно настегает его, дескать, не ударь в грязь лицом, а Асклипиодот свое дело тонко знает: у него в метрике такая графа есть, 
где записываются причины смерти; конечно, эта графа всегда остается белой, а как ты потребуешь метрику, поп подмигнет, Асклипиодот в одну ночь и нарисует в метрике такую картину, что 
только руками разведешь. Недавно наш доктор жаловался на этого Асклипиодота, что у него один шестимесячный младенец умер 
от запоя, а Асклипиодот и говорит доктору, что «вы, ваше благородие, с земства-то получаете в год три с половиной тысячи, а я 
шестьдесят три рубля с полтиной, так какой вы с меня еще статистики захотели…» По-моему, Асклипиодот совершенно прав, потому что дьячки не обязаны отдуваться за губернские статистические комитеты, которые за свои тысячи едва разродятся жиденькой книжонкой, набитой фразами: «По собранным нами сведениям, закон смертности выхватывает свои жертвы в Пеньковском заводе согласно колебаниям годовой температуры и находится в зависимости от изменения суточной амплитуды, климатических, изотермических и изоклинических условий, и т. д.». А 
в сущности, все это нарисовал Асклипиодот, и то под пьяную руку, как бог на душу положит. 
— В твоих словах, может быть, и много правды, — отвечал 
я, — но ведь все, что ты сказал, показывает только то, что необходимо изменить самую систему собирания статистического материала, а земская статистика, то есть желание земства знать текущий счет своим платежным силам, колебания в приросте и 

9 

убыли населения, экономические условия быта, — самое законное желание. Вот ты бы и помог земству, собирал от нечего делать необходимые материалы. 
— Да ну вас к черту вместе и со статистикой вашей! — довольно энергично проговорил Мухоедов, быстро соскакивая со 
своего дивана. — Вот нам и водку несут… 
Действительно, в дверях показалась высокая бледная девушка, 
с черными волосами и большими серыми глазами; она была одета 
в розовое ситцевое платье, а не в сарафан, как Фатевна и Феша. 
Поставив на стол железный поднос, на котором стоял графин с 
водкой и какая-то закуска, девушка, опустив глаза, неслышными 
шагами, как тень, вышла из комнаты; Мухоедов послал ей воздушный поцелуй, но девушка не обратила никакого внимания на 
эту любезность и только хлопнула дверью. 
— Еще дщерь Фатевны, — проговорил Мухоедов, выпивая 
рюмку водки. — Только она сегодня не в ударе… 
— А что? 
— Да мамынька за косы потаскала утром, так вот ей и невесело. Ухо-девка… примется плясать, петь, а то накинет на себя образ смирения, в монастырь начнет проситься. Ну, пей, статистика, водка, брат, отличная… Помнишь, как в Казани, братику, жили? Ведь отлично было, черт возьми!.. Иногда этак, под вечер 
осени ненастной, раздумаешься про свое пакостное житьишко, 
ажно тоска заберет, известно — сердце не камень, лишнюю рюмочку и пропустишь. 
— А сюда-то ты как попал? — спрашивал я, выпивая рюмку 
довольно скверной водки. 
— Самая, братику, обыкновенная история, которую и рассказывать не стоит, — заговорил, махнув рукой, Мухоедов, — ведь я 
тогда кончил в Казани кандидатом естественных наук, даже золотую медаль получил вон за того зверя. — Мухоедов показал в 
сторону оловянной чашки, в которой плавал таракан. — Кончил 
университет и поступил учителем в некоторое реальное училище, 
под начало некоторого директора из братьев-поляков; брат-поляк 
любил поклоны, я не умел кланяться, и кончилось тем, что я 
должен был оставить службу. А тут попался хороший человек, 
нахвалил службу в частных заводах, я и поступил сюда, да вот 
теперь шестой год и служу Кайгородову. И ничего, доволен, 
только жалованьишко маловато… 
— Сколько ты получаешь? 

10