Лейбниц: его жизнь и судьба

ЕГО ЖИЗНЬ 
И СУДЬБА

Л. Петрушенко

... Любые 
совпадения
средневековых 
фамилий, должностей, 
учреждений, событий, 
ситуаций, оценок, 
утверждений, указов, 
взглядов, 
представлений, 
ощущений 
и духа времени 
с имеющим место 
в нашей современной 
жизни
не случайны...

Л. А. Петрушенко

«...В этой книге вы обнаружите совсем особый дух и некое, доступное лишь избранным учение, которое откроет вам величайшие 
таинства и страшные тайны, касающиеся нашей религии, равно 
как и политики и домоводства»

(Рабле. «Гаргантюа»)

Москва 1999 
Издательский дом 
«Экономическая газета» 
Благотворительный фонд «Экономист»

fas
*йз>

v s*  

b.«*
>UT.S*й
У* Ш
£И&
1+1

£ + 8
Щ
:щ
С,«* 
&*5& 

с
s
*

W .O
£*&
й

«I

VКптшшшйттттйтшжйттхшкйжй^т^

Ш
щ
«3+?
& ;4  
р ъ  
55.3

#55
1*д,«3
T W  
* XX
i+U
У§

Уф55
# ©
ык
#«*
э д
г ■&
?Щ
# 1,5©

с & 
• и з

#£*
S+8

& + 8  
£+55 

• . ,  О 
+ 5 5
г  ^
#51
#55
X+S
£+8
£+1
£+8 
^ .5 5  
: ш  
*+55 
с ,« з  
£ + «  
£.«&  
#55 
к «3 
#35
:+ t
+S3
* нм
У# 5КК
# 3
Hi.35
'ГГ**

РАЗДВОЕННЫЙ

или

Поучительная, но, увы, невеселая 
история 
о
явной и сокровенной 
жизни и философии

столь же великого, сколь и злосчастного 
лже-барона

Готфрида-Вильгельма

фон

ЛЕЙБНИЦА

с

почти не относящимися к делу 
Комментариями и Лирическими отступлениями, 
но, в целом, правдиво 
сочиненная и добросовестно изложенная 
ординарным профессором 
ГАУ им. С. Орджоникидзе

Петрушенко Л. А.

Написано

автором в городе Москве 
на Комсомольском проспекте 
в доме №45

близ магазина «Галантерея», anno domini 
1975-1996

я +i
«34
«3,5
55+*
55*
Ц

р+*<
& r«?

S +2
55 4
S3+*
55^

5 5 -3

55+J
55+
О,
I I
55 5 
55,4
53+
55 „С
«3 4
55*3 
«з з

s+s
I+?
SP
33+, 
55 б 
«з+?

жХд.'
«34 
й*«3

Посвящается
моей бабушке, маме, ее сестре Ляле 
и ее братьям Жене, Вите и Вове

Автор бесконечно обязан Ю. В. Якутину, В. В. Мешалкину 
(ЗАО Издательский Дом «Экономическая газета») и Т. В. 
Штаревой (Благотворительный фонд «Экономист»), без 
которых никогда не смогла бы выйти в свет сия книга, а 
за ее художественное оформление и участие в работе 
щ 
над ней премного благодарен Е. М. Омельяновской, П. Е. 
Адамовой, Э. И. Казачковой и Е. А. Поповой.
Для издания этой книжки нельзя было найти более 
достойного Издательского дома. Пусть благоденствует 
это газетно-экономическое украшение Отечества!

В книге воспроизведены работы художников: 
Г. Доре,
Э. Цира,
Рембрандта,
Ж. Калло,
А. Шейтса,
А. Босса,
Ж. Берена и др.

© Л. А. Петрушенко. 1997 г.
© Оформление П. Е. Адамовой, Е. М. ОмСльяновской. 1997 г. 
© Компьютерная верстка А. Г. Бабенко

Оглавление

От Сочинителя
7

Глава I

Германия в период затишья и перемен

Жизнь, быт и нравы германского общества в XVII-XVIII вв. — «Священная Римская 
империя германской нации» как единство сокровенной дезорганизации 
социального целого и явной организованности его частей. — Раздробленность 
и централизованность Германии — Тфидцатилетняя война 
„  _

............" У

Глава II

Лейбниц 
—
 ору>дие бога

Детство. — Возникновение идеи собственной исключительности. —■ Лейпциг, липа 
и славянская кровь. — Родословное древо. — Большие ожидания. — Школа. — 
«Чудо учености» и его учительница Фортуна. — Система школьного образования.
— Университет. — Студенческие занятия. — Преподавательская работа в XVII веке.
— Сокровенная дезорганизованность Германского университета как изнанка и 
цена его явной организованности, — Структура университета. — Жизненный 
выбор
55

Глава III

Гений, или Божественная активность

Как выглядит гений? — Сам о себе и окружающие о нем,— Характер. — Терпимость. 
-  Скряга и халтурщик? Сухарь и женоненавистник? — Идея собственной 
исключительности — Не буржуазно-ограниченный идеолог буржуазии. — Гений и 
титан. — ... И злосчастный пророк.

Глава IV

Многообразие

Единство теории и практики в деятельности Лейбница. — Многообразие трудов, 
интересов, занятий и проектов Лейбница, их разбросанность и незаконченность.— 
«Письма пишут разные...» — Сквозь хаос многообразия к универсальному единству и 
гармонии. — Принцип Арлекина. — Можно ли «хвататься за все»?

Глава V

Универсальность

Универсальность и многообразие. — Бескомпромиссная и нетерпимая 
универсальность Лейбница как изнанка его многообразных компромиссов и 
терпимости. — Борьба Лейбница за универсальное единство и гармонию в 
политике, религии, философии и науке. — Св. Лейбниц-покровитель системного 
подхода. — Универсальность как методологический поиск целостного мирового 
единства и гармонии. — Метод Лейбница и системный подход.
......... 3L)j .

Глава VI

Поиски своего Государя

«Майнцский период». — Первые государи Лейбница (курфюрст Шёнборн и его 
вице-канцлер Бойнебург). — «Парижский период». — «Проект о завоевании 
Египта» (1672 г.). — Лейбниц во Франции. — Требуется свой Государь... 
„  
.

......... з 4 э

Глава VII

Государь — орудие мысли Лейбница.

«Ганноверский период». Герцогство Ганноверское (1667-1685 гг.) — Янки при 
дворе барона Тундер-тен-тронка. — Занятия Лейбница при дворе Иоганна 
Фридриха, герцога Ганноверского. — Занятия Лейбница при дворе Эрнста Августа, 
герцога Ганноверского. — XVII-XVIII вв.-культ государей. — Общество и его 
государственная тень. — Отношение Лейбница к государю. — Лейбниц и его 
сиятельные знакомые. 
о  о  zr
......... Z O J

Глава VIII

Лейбниц и Петр Первый

Интерес Лейбница к России и его причины. — Планы Лейбница в отношении Петра 
и России. — Распространение просвещения через государя. — Цикличность 
развития науки. — Лейбниц -  царский советник. — Коллегиальное управление. — 
Переписка с царем. — Роль Лейбница в русском просвещении. 
о т о

......... 3 ^ 3

Глава IX

Две государыни

Мать (София Ганноверская) -  женщина века. — Ее отношение к Лейбницу,— Дочь 
(София Шарлотта, королева Прусская). — Ее муж и его двор. — Ее сын и ее двор. 
— Любовь без крыльев. — София Шарлотта и Лейбниц. — Смерть Софии 
Шарлотты. — Мать, дочь и Лейбниц. Причины сближения. 
о —т —
........ 3 75

Глава X

Трещина в предначертании

Спор с Ньютоном. — Начало спора. — Математический спор. — Философский 
спор. — Дилемма. — Бесконечная история, или О нашем пространстве и 
времени. — Лейбниц-путешественник. — Лейбниц-историк вселенной 
Вельфского дома.

Глава XI

Плохие перемены. Смерть Лейбница

Ганновер и Вена. — 
«Меня не хотят знать.. 
Лейбница

Немецкий курфюрст на английском престоле. — 
». — Последние годы-годы разочарований. — Смерть

475

Глава XII

Раздвоенность Лейбница

Раздвоенность жизни. Верующий не как все. — Сокровенная общехристианская 
вера Лейбница как изнанка и цена его явного вероисповедания. — Двойственность 
натуры. — Двойное возмездие. — Не святой святой. -  Иудина любовь

Эпилог 
 
551

Указатель литературы  
 
565

Тематический указатель 
.......5 69

Именной указатель 
 
577

Указатель литературных и мифологических персонажей 
........ 597

От Сочинителя

«В литературном мире нет 
смерти и мертвецы так же 
вмешиваются в дела нагни, 
и действуют вместе с нами, 
как живые»

/ / .  В. Гоголь

* следы старинного 
пламени

*да простит 
читатель

О, 
благородный читатель, смею ли надеяться, что надолго 
сохраню и твое благосклонное внимание к достославным житейским и философским подвигам несравненного г-на барона 
фон Лейбница, в сей книге бесхитростно описанным, и сколь- 
нибудь длительное от нее удовольствие, а равно благоволение к 
ничтожному ее сочинителю, ежели, вверяя себя господу нашему, 
не утаю, что все началось с поцелгуя в морге.

Еще г-н Гейне сравнивал писателей с северо-американскими дикарями, сыновья которых убивают отцов своих, едва 
лишь те становятся стары и слабы. История литературы, продолжает гениальный провидец, это “большой морг, где всякий 
отыскивает покойников, которых любит или с которыми состоит в родстве”, с целью найти veteris vestigia flammae' души, дабы, передав их другим, сохранить.

Вот почему, сим желанием руководствуясь, отыскал я в истории мысли человеческой в бозе почившего удивительного 
возлюбленного своего, знаменитого идеалиста Готфрида-Вильгельма Лейбница, мысль о духовном, но, разумеется, не идеологическом родстве с которым, s. v. (silvia venit),* сравнительно недавно стала подогревать жалкие ошметки моего потрепанного 
временем честолюбия: “Мы с тобой одной группы крови -  ты и 
я!” ... А среди, по выражению Гейне, бесчисленного множества 
ничтожных трупов, мнивших себя великими при жизни, мог ли 
я пройти мимо г-на фон Лейбница, не коснувшись, как пишут в 
дешевых романах, легким поцелуем его бледных губ?!

Видимо, столь неумело было это осуществлено, что покойник даже в какой-то мере ожил. Каковое чудо пред Всевышним засвидетельствовать могли бы многие лица, ненароком при 
сем обретавшиеся, коих, однако, я, к сожалению, не заметил, а 
надо бы. Не скрою, разные дамы и девицы, помогая мне без пе

'на первом месте

'слова улетают,
написанное
остается

'невзирая на 
вышесказанное

чали проводить время, все в один голос утверждали, будто я никогда не умел целоваться; по с другой стороны -  тоже мне (Злящая Красавица...

Уповая на милость Верховного существа и волю Провидения, я, как сказано у барона фон Лейбница в его диссертации на 
магистра философии (1664 г.), “предпринимаю трудное и непосильное мне, но плодотворное и приятное для меня дело”. И к 
тому же слишком великое, majora justo -  что значит “несоразмерное со своими силами”, как признал еще задолго до г-на барона несчастный бунтовщик Томас Мюнцер под пыткою. Ибо in 
prima plana' считаю долгом оставшейся жизни моей привести 
ниже по памяти запись столь успешно начавшегося контакта с 
реанимированным, так сказать, дважды возрожденцем. Ведь 
“verba volunt, scripta manent”'. “Вот задача, вот труд” (Вергилий).

Как невежественный репетент, комментатор, я понимаю, 
что труд мой всего лишь “жалкая зарплата, пришитая к пурпурной мантии”, труд несовершенный весьма. Но -  добросовестный, hoc non obstante', и “мне достаточно одной похвалы за 
усердие и добрую волю”, как писал г-н барон, издавая сочинение одного Итальянца.

... Уже очень давно почувствовал я неодолимый зуд к литературе, да и могло ли случиться иначе с тем, кто лучшую часть 
жизни прожил в Питере, в старинном, еще дореволюционном пятиэтажном доме, принадлежавшем не то фабриканту конфет 
Жоржу Борману, не то акционерному обществу галош “Проводник”. Дом этот, что напротив кинотеатра “Темп”, ныне “Сатурн”, 
находится на углу Садовой и Гороховой. Да, той самой Гороховой, 
бывшей Дзержинского, о которой упоминали Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Гончаров, Тургенев и Достоевский (в “Идиоте”, это название мне кажется знаменательным)... Таким образом, судьба моя 
в отношении книги, которую читатель держит в руках, была заранее решена самым роковым образом еще в Ленинграде.

Однако теперь я живу в Москве и могу ходить в Ленинскую 
библиотеку, где в каталоге, как мне давно известно, в ящике № 
1252, после Лейбзона Бориса Моисеевича, кто он, я так и не удосужился узнать, лежит, разложенное по карточкам, все, что когда- 
либо было написано о Лейбнице. Это поистине полное -  почти 
полное, но дух средневековья (и мой тоже) требует и здесь от меня преувеличения, -  тело моего героя. Оно разъято на те составные информационно-библиографические элементы, которых, 
по мнению библиотекарей и примкнувшего к ним Винера, достаточно, чтобы потомки могли воссоздать Лейбница заново.

И вот я в Ленинке, и Геродот, Полибий, Гизо, Тэн, Бокль, 
Тарле, Добрер, Манфред -  смотрят на меня с небес!.. И вот я 
летом в душных, а зимой холодных библиотечных залах, которые вместе со специфическим кошачьим запахом хранят в 
себе сконцентрированные, никому не слышные и жаждущие 
вырваться на волю, но стиснутые переплетами, книжными 
полками, шкафами смех, вопли радости, горести, возмущения 
и гнева, панегирики и филиппики, гениальные ошибки и не- 
сбывшиеся пророчества, революционные призывы, великие и 
мелкие кляузы и споры многих тысяч поколений, живших до 
меня и живущих при мне... “Если бы мы, -  говаривал некогда 
созданный Анатолем Франсом г-н Жером Куаньяр, -  позволили себе чуть-чуть посмеяться над... нелепостями, которые казались величественными и нередко оказывались кровавыми; 
если бы мы, приглядевшись, обнаружили, что современные 
предрассудки, точь-в-точь как и предрассудки давних дней, 
приводят к тем же результатам, уродливым или смешным, ес'и если не будет 
никакой пыли, все 
же стряхни несу>- 
ществующую

*по обету

ли бы мы научились судить друг о друге с благожелательным 
скептицизмом, то бесконечные распри в самой прекрасной 
стране мира поутихли бы...”

И, раскрывая книгу в тиши заполненного заграничными 
товарищами зала № 1 в Ленинке, я каждый раз заново ощущаю 
правоту слов Лейбница в его “Теодицее”: “Все эти движения души и столь великие споры умиротворяются, подавленные налетом легкой пыли”.

... А не выпустить ли их на волю снова? Не этого ли хотел 
Овидий в “Искусстве любви” (1, 151), заявив: “Et si nullus erit pul- 
vis, tanem excute nullum”?* И разве не прав был Михоэлс, провозгласив (до того, как его убили в Минске): “Пусть хоть что-нибудь 
да бьется, где не бьется ничего!”

И я вместе с Лейбницем (Соч. т. 3, с. 460) решил, что “собственная совесть важнее, чем чужое мнение”. Ибо, как писал 
Персий в “Сатирах”:

"... Зачем тебе следовать вкусам
Смутного Рима? Зачем стараться выравнивать стрелки 
Ложных весов? Вне себя самого судьи не ищи ты”.
Дй, ‘‘надо, надо нам ребята,
Жизнь красивую прожить,
Надо что-то важное, ребята,
В нашей жизни совершить...”

Итак, вдохновленный сим, представляю ex voto* на суд 
читателя свое недогматическое Сочинение необыкновенной 
учености, отчасти вдохновленное пивом и другими напитками. А именно -  документальную галлюцинацию в двенадцати 
главах ин куарто с послесловием и собственными, почти никак не относящимися к делу комментариями. И да не сочтут за 
дерзость, что в них отсутствует полезное, по мнению г-на барона ( см. Л. Соч., т. 3, 75), различение между “Наставлениями” 
и “Комментариями”, которое, как всем хорошо известно, было предложено Бартоломеем Кеккерменом и Иоганном Генрихом Алыптедом и коего придерживался сам Герхард Иоганн 
Вессий, человек замечательного глубокомыслия и беспримерной учености.

“Кто это станет читать?”
Вот это? Никто!
“'Гы уверен?” Двое или вовсе никто. 
“Это скверно и жалко!” Да так ли?
Персий. 
‘‘Сатиры"

О вы, читающие эги строки, вообразите себя на моем месте во время чудесной встречи со случайно ожившим от поцелуя 
бароном и не укоряйте за сильное мое волнение, бывшее причиной тому, что, заговорив плохими стихами, наподобие заики у 
сэра Вудхауза, я долго не мог перейти на обычную речь и лишь 
с превеликим трудом от них под конец отделался... Не знаю, 
сколь длительной была наша беседа, а точнее, мой монолог, если 
б, на беду свою считая, что чем более витиевато и на старомодный манер буду говорить, тем ему будет приятней, я не заставил

его мощью своего красноречия снова заснуть, и, к стыду своему, 
того даже не заметил... Но суди о том сам, милостивый читатель.

И сам, смотри, не усни.
“... Не путайтесь, это только я”, -  сказал я, как некогда мистер Пикквик в не менее пикантном положении. И услышал в 
ответ: “ Зачем я тебе? Оставь меня мне и моему времени”.

И тогда, к ужасу и стыду своему, почему-то приняв позу 
юного лицеиста Пушкина, читающего на картине свои стихи Державину, я, как в кошмарном сне, вдруг заговорил, путаясь в размере, неуклюжими виршами, коих всегда не любил и не понимал:

“ Кто знает, отчего наши пути пересеклись?.. И не зависит 
от меня ничто.

Слуга я обстоятельствам случайным, что на бумаге нас, На счастье иль на горе, -  я не знаю, -  чернилами соединили...

Лишь Тот, кто ведает судьбою человечьей, сумеет верно подсказать,

Как Настоящее с Прошедшим и Вымысел с Реальностью 
связать:

Без разрешенья сих противоречий нельзя Вас ни понять, 
ни описать...”

Тут, увязнув в собственной мысли, я запнулся и перешел 
на прозу: “Кант -  он придет позднее -  говорил, что письменность мгновенно переносит нас из настоящего в прошлое, сокращает и останавливает время, соединяет эпохи.

Разве не кончик моего слабого пера, объединяющий в себе 
единство и борьбу света и тьмы, следует велению моей жалкой 
мысли, желающей воссоздать тебя во всей полноте Твоего образа 
и во всей многогранной борьбе Твоей с самим собой и своим обществом? Разве не он -  источник и сила, постоянно формирующая Тебя на всех этапах Твоей жизни? О, какая активность и какой необозримый веер возможностей сотворить Тебя из чернильной тьмы времен таится в кончике пера! А вот и стекающая 
с него блестящая противоположность, раздваивающаяся на самое 
себя и свое иное: капля идеала и реальности, белобумажного замысла и его чернильного воплощения, способная Тебя оживить, 
сделать реальным и тем приблизить меня к Твоему времени и к 
Тебе!.. Или отдалить... Нет. Лишь бы, созданный мною, Ты хоть немного походил на настоящего Себя... Большего мне не надо”.

... Волны темных строк накатываются на белую отмель листа. И оставляют следы, такие далекие от того, что я хотел бы с 
их помощью изобразить...

Мне кажется, никогда я не приручу, не цивилизую ускользающие черномазые порождения моего ума, принявшие форму 
одичавших во время своего появления слов, предложений, строчек, которые я изо всех сил подзываю к себе, кормя их вечно недостающим воображением из своих рук. Или, быть может, наоборот, они слишком цивилизованны, эти маленькие, при галстуке и застегнутые на все пуговицы, опрятные и подтянутые 
“железные малыши”, деловитоустремленные слова-конформисты, на все способные и ко всему прилаживающиеся, а потому 
ни на что не годные.

Может быть, они слишком официальны, банальны и ясны, 
чтобы выразить смуту моих чувств, колыбелью охвативших тебя? Тогда, значит, мне надо сделать их нагими носителями голых чувств, чуткими, многообещающими первобытными существами, подвластными мифу, а не объяснению дикарями, абсолютно не испорченными все-формирующей наукой, всезагряз- 
няющей промышленностью и все нивелирующей цивилизаци

*головенка

'моя вина, моя величайшая вина!- 
И разум мой не содрогнулся?
Да отступят беззакония мои по 
гласу молотя моего... (Псалом)

ей. Совершенно непохожие друг на друга, они должны быть свободны в своей общей врожденной необходимости средневекового воинского служения моему замыслу. Строй неуправляемых 
индивидуалистов... Да они не могут даже равняться!

А надо ли? Никакая рациональная логика наподобие 
“цвайте колонне марширт” не сумеет взломать привычную все- 
отталкивающую неприязнь самозамкнувшегося, обычно предвзято негативного отношения к читаемому, победить всегда 
скептически настроенное читательское сердце и перебросить к 
нему от навязываемой мною книжки мостик доверия. Ведь живое может быть понято живыми лишь с помощью живого чувства, которое не поддается рационально-формалистическому 
упорядочению и мелочной регламентации. И в незаконченности, неопределенности есть своя завершенность и целостность.

Так пусть же в виде исключения, хоть на время, как жизнь 
лишь на время может оттеснить смерть, рабская любовь современного ученого к общепринятой редакционно-милицейской 
строгости монографического порядка, похожая на любовь каторжника к своим цепям, -  уступит в этой книжке место живому 
художественному беспорядку саморазвивающегося литературного разно- и безобразия, порожденного моим слабым sinciput.'

И да поможет этому сама всепожирающая бездна мертвенной Безошибочности, которая в качестве своего смертельного врага всегда таит в себе ошибку, как свое отклонение от 
самой себя. Не такой ли враждебной Христу вечной Его Ошибкой и Самоотклонением были Иуда-предатель и Сатана-бунтов- 
щик? Не потому ли распят Христос был вместе с разбойниками? 
Лишь священник лучше всех знает, что такое грех, и более других склонен к нему.

Так и общепринятая безошибочность, к которой мы, на 
свою голову, угодливо вечно стремимся, никогда ее не достигая, 
-  по бесчеловечной природе своей всегда склонна к самооткло- 
нению как выходу за свои постоянные пределы, и, неразумной 
человеческой ошибкою тоскливо вырываясь за железные границы присущего ей разумного, пустого, холодного и безрадостного порядка, всегда горячо и радостно жаждет Преступления, хотя бы литературного.

-  О силы предержащие, от коих зависит появление на свет 
этой книжки, mea culpa, теа maxima culpa!... “Et non intremuit 
medulla mea? Cedant iniguitates meae ad vocem deprecationis meae...”.'

-  Вы полагаете -  все это будет читаться?
-  Я полагаю, что надо об этом писать.

“Я связь миров повсюду сущих..."'
Г. Р. Державин

Но я отвлекся... Кант, несомненно, был прав насчет письменности как информационной связи, объединяющей прошлое 
и настоящее; информация, по-моему, столь же органически связана с временем, как организация с пространством, а управление -  с материей. Но он лишь развил мысль, задолго до него и 
Лапласа высказанную Лейбницем в “Теодицее” и в религиозномистической форме предвосхитившую идеи лапласовского детерминизма и единства мира в движении, пространстве и времени.

'греч. -  единство

' по выражению 
Лейбница

Интересующий нас вопрос о связи настоящего и прошедшего времени Лейбниц решает исходя из монадологии, которая 
основана на плюрализме (множественности субстанций), а не 
на монизме или дуализме, признающих соответственно одну и 
две субстанции. Мир, по Лейбницу, есть совокупность тел, каждое из которых под телесной, материальной оболочкой таит, 
как свою “душу”, некую “метафизическую точку” или, что то же 
самое, простую неделимую сущность (субстанцию), которую 
философ назвал “монадой”.*

Этот философский термин не нов и сначала был арифметическим понятием. Метафизическое (философское) значение 
сущности всех вещей он получил у Пифагора, в философию Нового времени введен в XVI-ХУП вв. Ник. Кузанским и Дж. Бруно. 
В мировоззрении, учении и философии Лейбница термин этот 
является фундаментальным и впервые был им употреблен в 
1698 г. в сочинении “О природе самой по себе, или О прирожденной силе и деятельности творений (для подтверждения и 
^пояснения начал Динамики)” (См.: § 10, в конце).

Я хотел бы здесь подробнее рассказать о монадологии 
вне связи с Лейбницем, так как в дальнейшем буду говорить о 
ней лишь в связи с ним или наоборот. Согласно монадологии, 
даже наш мир, наилучший из всех возможных миров, равно как 
и тела его образующие, есть нечто столь же единое, упорядоченное, целостное и неизменное, как и бесконечно разнообразное, дискретное и хаотическое.

Ибо наш мир, подобно всем другим гармонически обустроенный Богом, есть живой, абсолютно изменяющийся целостный 
рой вечно снующих туда и сюда абсолютно неизменных монад, 
этих бессмертных субстанциальных, метафизических мошек, 
чрезвычайно многообразных по бесчисленным комбинациям своих сочетаний или комплексов “complexia”*, а также по своим, по 
крайне мере девяти, аспектам. Философ называл свои субстанции 
вначале “буллами” (пузырьками), а потом “монадами”, “душами, 
(или существами, аналогичными душам)...”, “подлинными и реальными единствами (veras et reales unitates)”, “субстанциальными 
атомами (atomes de substance)... и “формальными атомами (atomes 
formels)” в отличие от демокритовско-эпикуровских “материальных атомов (atomes de matiere)”, а также “метафизическими точками, субстанциальными формами, изначальными силами, первоначальными энтелехиями (points metaphysigues, formes substantiales, 
vires primitivas, entelecheias primas)”.

Бесконечные их мириады или ансамбли (комбинирующиеся по законам, родственным законам логики, где посылки 
естественно и необходимо объединяются в умозаключение; -  
законам грамматики, по которым буквы складываются в слова, а 
те в предложения; -  законам математики и музыки, где цифровые и нотные знаки обозначают элементарные количества и 
звуки) приводят в конечном счете к высшей Силе разума, или 
существенной Истине, или к истинной Сущности, -  монаде монад, как их гармонии, то есть к Богу. Так что весь мир есть платоновская “музыка сфер”, есть некая прекрасная логико-математическая структура или совершеннейшая система, как учил Вей- 
гель, университетский профессор математики, которого в Йене 
слушал Лейбниц. А общие законы неживых, живых и одушевленных существ, в своей совокупности образующих мир подобно тому, как масса капель воды образует море или океан, -  суть 
необходимые проявления особенностей монад. И, прежде всего, 
их гармонической целокупности, которая вызывает к существованию то, что в море или океане именуют волнами, в мире уче‘все так, как здесь

ных -  явлениями и законами, а в мире обычных людей -  вещами, событиями и судьбой.

И вот, вслед за Парменидом, учившим, что “все сущее едино” и младшим современником Лейбница немецким просветителем Христианом Томазиусом, считавшим, что “бытие повсюду 
одно и то же...”, наш философ признает мировое единство, под 
которым он понимает “предустановленную мировую гармонию, 
то есть Бога”. Из-за полнейшей ненарушимости его абсолютного совершенства все монады не различимы друг от друга ни по 
своему божественному происхождению и сущности, ни в каких- 
либо других отношениях. А потому можно с полным правом 
сказать: “c'est tout, comme ici”,* везде, всюду и всегда. Итак, все сотворено богом, абсолютно совершенно по своей сущности или 
субстанции, (а потому “таково, как здесь”), в пространстве (и потому “повсюду, как здесь”) и во времени (а, значит, “прошедшее 
такое же, как настоящее и будущее”), т. е. при всех своих изменениях все -  одинаково, неизменно.

Отсюда можно вывести, по крайней мере, три следствия. 
Во-первых, -  что всегда “все люди одинаково мертвы духовно, 
одинаково злы, но различным образом” (Л. “Теод.” ВР, 1892, № 
11, с. 460). Позже Кант добавит, что, к сожалению, они скорее 
злы, чем добры, а Гегель уточнит, что человек вообще по своей 
природе зол... Во-вторых, как бы ни различались во вселенной 
бесчисленные миры, все они имеют одинаковое с нашим миром “право быть населенными разумными обитателями, хотя 
отсюда не следует еще, чтобы это были люди”, -  считал Лейбниц (“Теод”, ВР, 1891, сент., с. 298; см. также: ВР, 1892, № 11, с. 
432), допуская при этом, что “в некоторых местах вселенной существуют творения более разумные, чем человек” и совершеннее его, и что “род человеческий со временем достигнет гораздо большего совершенства, чем какое мы можем представить 
себе теперь”...

Наконец, в-третьих, если при всех изменениях “все всегда 
так, как здесь”, то добытые путем познания ясные, доказанные 
знания (“истины”) -  вечны. Ведь “все, что бывает с нами, и все 
наши будущие мысли и представления суть только следствия наших прошлых мыслей и представлений, -  писал Лейбниц (G.W. 
Leibniz. Die Philos. Schriften. Hrsg. v. E. I. Gerchardt. Bd. IV, s.40), -  
так что, если бы я был в состоянии отчетливо рассмотреть все, 
что происходит со мной или представляется мне в настоящую 
минуту, я мог бы увидеть в этом все, что произойдет со мною 
или будет мне представляться во всякое другое время, и это будущее не преминуло бы произойти со мною, даже если бы все 
вне меня было бы уничтожено; лишь бы остались я и бог“. 
“...Столь же достоверно, что будущее свершится, как и то, что 
прошедшее свершилось, -  утверждал философ (Л. “Теод.”, ВР, 
1889, № 2, с. 57). -  Одинаково будет истинно за сто лет после сего то, что я писал...”

Поразительная самонадеянность нашего героя была религиозной данью времени. По его учению, предустановленная 
гармония монад, “то есть Бог“, непрерывно “производит связь... 
будущего с прошедшим...”, вследствие чего то и другое связано 
“превосходным образом” и “это составляет тождество индивида” (Л. “Теод.”, ВР, 1887, № 15, с. 50; см. так же: Ф-х. Соч. т. 3, с. 
218). Но возможно ли сегодня наличием Творца, промыслом 
божиим объяснять связь проитого, настоящего и будущего, столь необходимую нам в этой книге для понимания Лейбница и его связи с современностью? А если нет -  то чем же? 
...’’Неищи бога в двадцатом веке”, -  неграмотно, но правильно