А.П. Чехов 
 

 
 
 
 
 
 
 

 
 
 
 
 
 

ПОЦЕЛУЙ 

 

 
 
 
 

Москва 
ИНФРА–М 
2015 

1 

ПОЦЕЛУЙ 

20–го мая, в 8 часов вечера, все шесть батарей N–ой резервной 
артиллерийской бригады, направлявшейся в лагерь, остановились 
на ночевку в селе Местечках. В самый разгар суматохи, когда од-
ни офицеры хлопотали около пушек, а другие, съехавшись на 
площади около церковной ограды, выслушивали квартирьеров, 
из–за церкви показался верховой в штатском платье и на стран-
ной лошади. Лошадь буланая и маленькая, с красивой шеей и с 
коротким хвостом, шла не прямо, а как–то боком и выделывала 
ногами маленькие, плясовые движения, как будто ее били хлы-
стом по ногам. Подъехав к офицерам, верховой приподнял шляпу 
и сказал: 
– Его превосходительство генерал–лейтенант фон Раббек, 
здешний помещик, приглашает господ офицеров пожаловать к 
нему сию минуту на чай... 
Лошадь поклонилась, затанцевала и попятилась боком назад; 
верховой еще раз приподнял шляпу и через мгновение вместе со 
своею странною лошадью исчез за церковью. 
– Чёрт знает что такое! – ворчали некоторые офицеры, расхо-
дясь по квартирам. – Спать хочется, а тут этот фон Раббек со сво-
им чаем! Знаем, какой тут чай! 
Офицерам всех шести батарей живо припомнился прошлогод-
ний случай, когда во время маневров они, и с ними офицеры од-
ного казачьего полка, таким же вот образом были приглашены на 
чай одним помещиком–графом, отставным военным; гостепри-
имный и радушный граф обласкал их, накормил, напоил и не 
пустил в деревню на квартиры, а оставил ночевать у себя. 
Всё это, конечно, хорошо, лучшего и не нужно, но беда в том, что 
отставной военный обрадовался молодежи не в меру. Он до са-
мой зари рассказывал офицерам эпизоды из своего хорошего 
прошлого, водил их по комнатам, показывал дорогие картины, 
старые гравюры, редкое оружие, читал подлинные письма высо-
копоставленных людей, а измученные, утомленные офицеры 
слушали, глядели и, тоскуя по постелям, осторожно зевали в ру-
кава; когда наконец хозяин отпустил их, спать было уже поздно. 
Не таков ли и этот фон Раббек? Таков или не таков, но делать 
было нечего. Офицеры приоделись, почистились и гурьбою по-
шли искать помещичий дом. На площади, около церкви, им ска-
зали, что к господам можно пройти низом – за церковью спус-

2 

титься к реке и идти берегом до самого сада, а там аллеи доведут 
куда нужно, или же верхом – прямо от церкви по дороге, которая 
в полуверсте от деревни упирается в господские амбары. Офице-
ры решили идти верхом. 
– Какой же это фон Раббек? – рассуждали они дорогой. – Не 
тот ли, что под Плевной командовал N–й кавалерийской дивизи-
ей? 
– Нет, тот не фон Раббек, а просто Раббе, и без фон. 
– А какая хорошая погода! 
У первого господского амбара дорога раздваивалась: одна 
ветвь шла прямо и исчезала в вечерней мгле, другая – вела вправо 
к господскому дому. Офицеры повернули вправо и стали гово-
рить тише... По обе стороны дороги тянулись каменные амбары с 
красными крышами, тяжелые и суровые, очень похожие на ка-
зармы уездного города. Впереди светились окна господского до-
ма. 
– Господа, хорошая примета! – сказал кто–то из офицеров. – 
Наш сеттер идет впереди всех; значит, чует, что будет добыча!.. 
Шедший впереди всех поручик Лобытко, высокий и плотный, 
но совсем безусый (ему было более 25 лет, но на его круглом, сы-
том лице почему–то еще не показывалась растительность), сла-
вившийся в бригаде своим чутьем и уменьем угадывать на рас-
стоянии присутствие женщин, обернулся и сказал: 
– Да, здесь женщины должны быть. Это я инстинктом чувст-
вую. 
У порога дома офицеров встретил сам фон Раббек, благооб-
разный старик лет шестидесяти, одетый в штатское платье. По-
жимая гостям руки, он сказал, что он очень рад и счастлив, но 
убедительно, ради бога, просит господ офицеров извинить его за 
то, что он не пригласил их к себе ночевать; к нему приехали две 
сестры с детьми, братья и соседи, так что у него не осталось ни 
одной свободной комнаты. 
Генерал пожимал всем руки, просил извинения и улыбался, но 
по лицу его видно было, что он был далеко не так рад гостям, как 
прошлогодний граф, и что пригласил он офицеров только пото-
му, что этого, по его мнению, требовало приличие. И сами офи-
церы, идя вверх по мягкой лестнице и слушая его, чувствовали, 
что они приглашены в этот дом только потому, что было бы не-
ловко не пригласить их, и при виде лакеев, которые спешили за-
жигать огни внизу у входа и наверху в передней, им стало казать-

3 

ся, что они внесли с собою в этот дом беспокойство и тревогу. 
Там, где, вероятно, ради какого–нибудь семейного торжества или 
события съехались две сестры с детьми, братья и соседи, может 
ли понравиться присутствие девятнадцати незнакомых офице-
ров? 
Наверху, у входа в залу, гости были встречены высокой и 
стройной старухой с длинным чернобровым лицом, очень похо-
жей на императрицу Евгению. Приветливо и величественно улы-
баясь, она говорила, что рада и счастлива видеть у себя гостей, и 
извинялась, что она и муж лишены на этот раз возможности при-
гласить гг. офицеров к себе ночевать. По ее красивой, величест-
венной улыбке, которая мгновенно исчезала с лица всякий раз, 
когда она отворачивалась за чем–нибудь от гостей, видно было, 
что на своем веку она видела много гг. офицеров, что ей теперь 
не до них, а если она пригласила их к себе в дом и извиняется, то 
только потому, что этого требуют ее воспитание и положение в 
свете. 
В большой столовой, куда вошли офицеры, на одном краю 
длинного стола сидело за чаем с десяток мужчин и дам, пожилых 
и молодых. За их стульями, окутанная легким сигарным дымом, 
темнела группа мужчин; среди нее стоял какой–то худощавый 
молодой человек с рыжими бачками и, картавя, о чем–то громко 
говорил по–английски. Из–за группы, сквозь дверь, видна была 
светлая комната с голубою мебелью. 
– Господа, вас так много, что представлять нет никакой воз-
можности! – сказал громко генерал, стараясь казаться очень весе-
лым. – Знакомьтесь, господа, сами попросту! 
Офицеры – одни с очень серьезными и даже строгими лицами, 
другие натянуто улыбаясь и все вместе чувствуя себя очень не-
ловко, кое–как раскланялись и сели за чай. 
Больше всех чувствовал себя неловко штабс–капитан Рябович, 
маленький, сутуловатый офицер, в очках и с бакенами, как у ры-
си. В то время как одни из его товарищей делали серьезные лица, 
а другие натянуто улыбались, его лицо, рысьи бакены и очки как 
бы говорили: «Я самый робкий, самый скромный и самый бес-
цветный офицер во всей бригаде!» На первых порах, входя в сто-
ловую и потом сидя за чаем, он никак не мог остановить своего 
внимания на каком–нибудь одном лице или предмете. Лица, пла-
тья, граненые графинчики с коньяком, пар от стаканов, лепные 
карнизы – всё это сливалось в одно общее, громадное впечатле-

4 

ние, вселявшее в Рябовича тревогу и желание спрятать свою го-
лову. Подобно чтецу, впервые выступающему перед публикой, 
он видел всё, что было у него перед глазами, но видимое как–то 
плохо понималось (у физиологов такое состояние, когда субъ-
ект видит, но не понимает, называется «психической слепотой»). 
Немного же погодя, освоившись, Рябович прозрел и стал наблю-
дать. Ему, как человеку робкому и необщественному, прежде 
всего бросилось в глаза то, чего у него никогда не было, а именно 
– необыкновенная храбрость новых знакомых. Фон Раббек, его 
жена, две пожилые дамы, какая–то барышня в сиреневом платье 
и молодой человек с рыжими бачками, оказавшийся младшим 
сыном Раббека, очень хитро, точно у них ранее была репетиция, 
разместились среди офицеров и тотчас же подняли горячий спор, 
в который не могли не вмешаться гости. Сиреневая барышня ста-
ла горячо доказывать, что артиллеристам живется гораздо легче, 
чем кавалерии и пехоте, а Раббек и пожилые дамы утверждали 
противное. Начался перекрестный разговор. Рябович глядел на 
сиреневую барышню, которая очень горячо спорила о том, что 
было для нее чуждо и вовсе не интересно, и следил, как на ее ли-
це появлялись и исчезали неискренние улыбки. 
Фон Раббек и его семья искусно втягивали офицеров в спор, а 
сами между тем зорко следили за их стаканами и ртами, все ли 
они пьют, у всех ли сладко и отчего такой–то не ест бисквитов 
или не пьет коньяку. И чем больше Рябович глядел и слушал, тем 
больше нравилась ему эта неискренняя, но прекрасно дисципли-
нированная семья. 
После чая офицеры пошли в зал. Чутье не обмануло поручика 
Лобытко: в зале было много барышень и молодых дам. Сеттер–
поручик уже стоял около одной очень молоденькой блондинки в 
черном платье и, ухарски изогнувшись, точно опираясь на неви-
димую саблю, улыбался и кокетливо играл плечами. Он говорил, 
вероятно, какой–нибудь очень неинтересный вздор, потому что 
блондинка снисходительно глядела на его сытое лицо и равно-
душно спрашивала: «Неужели?» И по этому бесстрастному «не-
ужели» сеттер, если бы был умен, мог бы заключить, что ему ед-
ва ли крикнут «пиль!». 
Загремел рояль; грустный вальс из залы полетел в настежь от-
крытые окна, и все почему–то вспомнили, что за окнами теперь 
весна, майский вечер. Все почувствовали, что в воздухе пахнет 
молодой листвой тополя, розами и сиренью. Рябович, в котором 

5 

под влиянием музыки заговорил выпитый коньяк, покосился на 
окно, улыбнулся и стал следить за движениями женщин, и ему 
уже казалось, что запах роз, тополя и сирени идет не из сада, а от 
женских лиц и платьев. 
Сын Раббека пригласил какую–то тощую девицу и сделал с 
нею два тура. Лобытко, скользя по паркету, подлетел к сиреневой 
барышне и понесся с нею по зале. Танцы начались... Рябович сто-
ял около двери среди нетанцующих и наблюдал. Во всю свою 
жизнь он ни разу не танцевал, и ни разу в жизни ему не приходи-
лось обнимать талию порядочной женщины. Ему ужасно нрави-
лось, когда человек у всех на глазах брал незнакомую девушку за 
талию и подставлял ей для руки свое плечо, но вообразить себя в 
положении этого человека он никак не мог. Было время, когда он 
завидовал храбрости и прыти своих товарищей и болел душою; 
сознание, что он робок, сутуловат и бесцветен, что у него длин-
ная талия и рысьи бакены, глубоко оскорбляло его, но с летами 
это сознание стало привычным, и теперь он, глядя на танцующих 
или громко говорящих, уже не завидовал, а только грустно уми-
лялся. 
Когда началась кадриль, молодой фон Раббек подошел к не-
танцующим и пригласил двух офицеров сыграть на бильярде. 
Офицеры согласились и пошли с ним из залы. Рябович от нечего 
делать, желая принять хоть какое–нибудь участие в общем дви-
жении, поплелся за ними. Из залы они прошли в гостиную, потом 
в узкий стеклянный коридор, отсюда в комнату, где при появле-
нии их быстро вскочили с диванов три сонные лакейские фигуры. 
Наконец, пройдя целый ряд комнат, молодой Раббек и офицеры 
вошли в небольшую комнату, где стоял бильярд. Началась игра. 
Рябович, никогда не игравший ни во что, кроме карт, стоял 
возле бильярда и равнодушно глядел на игроков, а они, в рас-
стегнутых сюртуках, с киями в руках, шагали, каламбурили и вы-
крикивали непонятные слова. Игроки не замечали его, и только 
изредка кто–нибудь из них, толкнув его локтем или зацепив не-
чаянно кием, оборачивался и говорил: «Pardon!» Первая партия 
еще не кончилась, а уж он соскучился, и ему стало казаться, что 
он лишний и мешает... Его потянуло обратно в залу, и он вышел. 
На обратном пути ему пришлось пережить маленькое при-
ключение. На полдороге он заметил, что идет не туда, куда нуж-
но. Он отлично помнил, что на пути ему должны встретиться три 
сонные лакейские фигуры, но прошел он пять–шесть комнат, эти 

6 

фигуры точно сквозь землю провалились. Заметив свою ошибку, 
он прошел немного назад, взял вправо и очутился в полутемном 
кабинете, какого не видал, когда шел в бильярдную; постояв 
здесь полминуты, он нерешительно отворил первую попавшуюся 
ему на глаза дверь и вошел в совершенно темную комнату. Пря-
мо видна была дверная щель, в которую бил яркий свет; из–за 
двери доносились глухие звуки грустной мазурки. Тут так же, как 
и в зале, окна были открыты настежь и пахло тополем, сиренью и 
розами... 
Рябович остановился в раздумье... В это время неожиданно 
для него послышались торопливые шаги и шуршанье платья, 
женский задыхающийся голос прошептал: «наконец–то!» и две 
мягкие, пахучие, несомненно женские руки охватили его шею; к 
его щеке прижалась теплая щека и одновременно раздался звук 
поцелуя. Но тотчас же целовавшая слегка вскрикнула и, как пока-
залось Рябовичу, с отвращением отскочила от него. Он тоже едва 
не вскрикнул и бросился к яркой дверной щели... 
Когда он вернулся в залу, сердце его билось и руки дрожали 
так заметно, что он поторопился спрятать их за спину. На первых 
порах его мучили стыд и страх, что весь зал знает о том, что его 
сейчас обнимала и целовала женщина, он ежился и беспокойно 
оглядывался по сторонам, но, убедившись, что в зале по–
прежнему преспокойно пляшут и болтают, он весь предался но-
вому, до сих пор ни разу в жизни не испытанному ощущению. С 
ним делалось что–то странное... Его шея, которую только что об-
хватывали мягкие пахучие руки, казалось ему, была вымазана 
маслом; на щеке около левого уса, куда поцеловала незнакомка, 
дрожал легкий, приятный холодок, как от мятных капель, и чем 
больше он тер это место, тем сильнее чувствовался этот холодок; 
весь же он от головы до пят был полон нового, странного чувст-
ва, которое всё росло и росло... Ему захотелось плясать, говорить, 
бежать в сад, громко смеяться... Он совсем забыл, что он сутуло-
ват и бесцветен, что у него рысьи бакены и «неопределенная на-
ружность» (так однажды была названа его наружность в дамском 
разговоре, который он нечаянно подслушал). Когда мимо него 
проходила жена Раббека, он улыбнулся ей так широко и ласково, 
что она остановилась и вопросительно поглядела на него. 
– Ваш дом мне ужасно нравится!.. – сказал он, поправляя оч-
ки. 

7 

Генеральша улыбнулась и рассказала, что этот дом принадле-
жал еще ее отцу, потом она спросила, живы ли его родители, дав-
но ли он на службе, отчего так тощ и проч. ... Получив ответы на 
свои вопросы, она пошла дальше, а он после разговора с нею стал 
улыбаться еще ласковее и думать, что его окружают великолеп-
нейшие люди... 
За ужином Рябович машинально ел всё, что ему предлагали, 
пил и, не слыша ничего, старался объяснить себе недавнее при-
ключение... Это приключение носило характер таинственный и 
романический, но объяснить его было нетрудно. Наверное, ка-
кая–нибудь барышня или дама назначила кому–нибудь свидание 
в темной комнате, долго ждала и, будучи нервно возбуждена, 
приняла Рябовича за своего героя; это тем более вероятно, что 
Рябович, проходя через темную комнату, остановился в раздумье, 
то есть имел вид человека, который тоже чего–то ждет... Так и 
объяснил себе Рябович полученный поцелуй. 
«А кто же она? – думал он, оглядывая женские лица. – Она 
должна быть молода, потому что старые не ходят на свидания. 
Затем, что она интеллигентна, чувствовалось по шороху платья, 
по запаху, по голосу...» 
Он остановил взгляд на сиреневой барышне, и она ему очень 
понравилась; у нее были красивые плечи и руки, умное лицо и 
прекрасный голос. Рябовичу, глядя на нее, захотелось, чтобы 
именно она, а не кто другая, была тою незнакомкой... Но она как–
то неискренно засмеялась и поморщила свой длинный нос, кото-
рый показался ему старообразным; тогда он перевел взгляд на 
блондинку в черном платье. Эта была моложе, попроще и ис-
креннее, имела прелестные виски и очень красиво пила из рюмки. 
Рябовичу теперь захотелось, чтобы она была тою. Но скоро он 
нашел, что ее лицо плоско, и перевел глаза на ее соседку... 
«Трудно угадать, – думал он, мечтая. – Если от сиреневой 
взять только плечи и руки, прибавить виски блондинки, а глаза 
взять у этой, что сидит налево от Лобытко, то...» 
Он сделал в уме сложение, и у него получился образ девушки, 
целовавшей его, тот образ, которого он хотел, но никак не мог 
найти за столом... 
После ужина гости, сытые и охмелевшие, стали прощаться и 
благодарить. Хозяева опять начали извиняться, что не могут ос-
тавить их у себя ночевать. 

8 

– Очень, очень рад, господа! – говорил генерал, и на этот раз 
искренно (вероятно, оттого, что, провожая гостей, люди бывают 
гораздо искреннее и добрее, чем встречая). – Очень рад! Милости 
просим на обратном пути! Без церемонии! Куда же вы? Хотите 
верхом идти? Нет, идите через сад, низом – здесь ближе. 
Офицеры вышли в сад. После яркого света и шума в саду по-
казалось им очень темно и тихо. До самой калитки шли они мол-
ча. Были они полупьяны, веселы, довольны, но потемки и тишина 
заставили их на минуту призадуматься. Каждому из них, как Ря-
бовичу, вероятно, пришла одна и та же мысль: настанет ли и для 
них когда–нибудь время, когда они, подобно Раббеку, будут 
иметь большой дом, семью, сад, когда и они будут иметь также 
возможность, хотя бы неискренно, ласкать людей, делать их сы-
тыми, пьяными, довольными? 
Выйдя из калитки, они все сразу заговорили и без причины 
стали громко смеяться. Теперь уж они шли по тропинке, которая 
спускалась вниз к реке и потом бежала у самой воды, огибая при-
брежные кусты, промоины и вербы, нависшие над водой. Берег и 
тропинка были еле видны, а другой берег весь тонул в потемках. 
Кое–где на темной воде отражались звезды; они дрожали и рас-
плывались – и только по этому можно было догадаться, что река 
текла быстро. Было тихо. На том берегу стонали сонные кулики, 
а на этом, в одном из кустов, не обращая никакого внимания 
на толпу офицеров, громко заливался соловей. Офицеры постоя-
ли около куста, потрогали его, а соловей всё пел. 
– Каков? – послышались одобрительные возгласы. – Мы стоим 
возле, а он ноль внимания! Этакая шельма! 
В конце пути тропинка шла вверх и около церковной ограды 
впадала в дорогу. Здесь офицеры, утомленные ходьбой на гору, 
посидели, покурили. На другом берегу показался красный туск-
лый огонек, и они от нечего делать долго решали, костер ли это, 
огонь ли в окне, или что–нибудь другое... Рябович тоже глядел на 
огонь, и ему казалось, что этот огонь улыбался и подмигивал ему 
с таким видом, как будто знал о поцелуе. 
Придя на квартиру, Рябович поскорее разделся и лег. В одной 
избе с ним остановились Лобытко и поручик Мерзляков, тихий, 
молчаливый малый, считавшийся в своем кружке образованным 
офицером и всегда, где только было возможно, читавший «Вест-
ник Европы», который возил всюду с собой. Лобытко разделся, 
долго ходил из угла в угол, с видом человека, который не удовле-

9 

творен, и послал денщика за пивом. Мерзляков лег, поставил у 
изголовья свечу и погрузился в чтение «Вестника Европы». 
«Кто же она?» – думал Рябович, глядя на закопченный пото-
лок. 
Шея его всё еще, казалось ему, была вымазана маслом и около 
рта чувствовался холодок, как от мятных капель. В воображении 
его мелькали плечи и руки сиреневой барышни, виски и искрен-
ние глаза блондинки в черном, талии, платья, броши. Он старался 
остановить свое внимание на этих образах, а они прыгали, рас-
плывались, мигали. Когда на широком черном фоне, который ви-
дит каждый человек, закрывая глаза, совсем исчезали эти образы, 
он начинал слышать торопливые шаги, шорох платья, звук поце-
луя и – сильная беспричинная радость овладевала им... Предава-
ясь этой радости, он слышал, как денщик вернулся и доложил, 
что пива нет. Лобытко страшно возмутился и опять зашагал. 
– Ну, не идиот ли? – говорил он, останавливаясь то перед Ря-
бовичем, то перед Мерзляковым. – Каким надо быть болваном и 
дураком, чтобы не найти пива! А? Ну, не каналья ли? 
– Конечно, здесь нельзя найти пива, – сказал Мерзляков, не 
отрывая глаз от «Вестника Европы». 
– Да? Вы так думаете? – приставал Лобытко. – Господи боже 
мой, забросьте меня на луну, так я сейчас же найду вам и пива и 
женщин! Вот пойду сейчас и найду... Назовите меня подлецом, 
если не найду. 
Он долго одевался и натягивал большие сапоги, потом молча 
выкурил папироску и пошел. 
– Раббек, Граббек, Лаббек, – забормотал он, останавливаясь в 
сенях. – Не хочется идти одному, чёрт возьми. Рябович, не хотите 
ли променаж сделать? А? 
Не получив ответа, он вернулся, медленно разделся и лег. 
Мерзляков вздохнул, сунул в сторону «Вестник Европы» и поту-
шил свечу. 
– Н–да–с... – пробормотал Лобытко, закуривая в потемках па-
пиросу. 
Рябович укрылся с головой и, свернувшись калачиком, стал 
собирать в воображении мелькающие образы и соединять их в 
одно целое. Но у него ничего не получилось. Скоро он уснул, и 
последней его мыслью было то, что кто–то обласкал и обрадовал 
его, что в его жизни совершилось что–то необыкновенное, глу-

10 

пое, но чрезвычайно хорошее и радостное. Эта мысль не оставля-
ла его и во сне. 
Когда он проснулся, ощущения масла на шее и мятного хо-
лодка около губ уж не было, но радость по–вчерашнему волной 
ходила в груди. Он с восторгом поглядел на оконные рамы, позо-
лоченные восходящим солнцем, и прислушался к движению, 
происходившему на улице. У самых окон громко разговаривали. 
Батарейный командир Рябовича, Лебедецкий, только что догнав-
ший бригаду, очень громко, от непривычки говорить тихо, бесе-
довал со своим фельдфебелем. 
– А еще что? – кричал командир. 
– При вчерашней перековке, ваше высокоблагородие, Голуб-
чика заковали. Фельдшер приложил глины с уксусом. Ведут те-
перь в поводу сторонкой. А также, ваше высокоблагородие, вче-
рась мастеровой Артемьев напился и поручик велели посадить 
его на передок запасного лафета. 
Фельдфебель доложил еще, что Карпов забыл новые шнуры к 
трубам и колья к палаткам и что гг. офицеры вчерашний вечер 
изволили быть в гостях у генерала фон Раббека. Среди разговора 
в окне показалась рыжебородая голова Лебедецкого. Он пощурил 
близорукие глаза на сонные физиономии офицеров и поздоровал-
ся. 
– Всё благополучно? – спросил он. 
– Коренная подседельная набила себе холку, – ответил Лобыт-
ко, зевая, – новым хомутом. 
Командир вздохнул, подумал и сказал громко: 
– А я еще думаю к Александре Евграфовне съездить. Надо ее 
проведать. Ну, прощайте. К вечеру я вас догоню. 
Через четверть часа бригада тронулась в путь. Когда она дви-
галась по дороге мимо господских амбаров, Рябович поглядел 
вправо на дом. Окна были закрыты жалюзи. Очевидно, в доме все 
еще спали. Спала и та, которая вчера целовала Рябовича. Он за-
хотел вообразить ее спящею. Открытое настежь окно спальни, 
зеленые ветки, заглядывающие в это окно, утреннюю свежесть, 
запах тополя, сирени и роз, кровать, стул и на нем платье, кото-
рое вчера шуршало, туфельки, часики на столе – всё это нарисо-
вал он себе ясно и отчетливо, но черты лица, милая сонная улыб-
ка, именно то, что важно и характерно, ускользало от его вообра-
жения, как ртуть из–под пальца. Проехав полверсты, он оглянул-
ся назад: желтая церковь, дом, река и сад были залиты светом; 

11